Митюха-учитель - Дмитриева Валентина Иововна - Страница 11

— И турну! Да еще соли на хвост насыплю, чтобы назад не верталась!

— Ну так я же акушерку твою турну — вот что! — входя в азарт, возопила Анисья. — Я ей все ноги ухватом переломаю, а не дам до младенчика коснуться! Видела я ее тоже, поганую! Стриженая, табачищем вся провоняла, не дай-то господи! Не с Кириллихой сравнять...

— Это, может, она-то и есть ведьма, а не Кириллиха, — заметила молчавшая до сих пор Домна.

Это замечание сразу убило Митрия. Он безнадежно взглянул на жену и замолчал. Темная сила обступала его со всех сторон, и он не умел, не знал, как с нею бороться, а только портил дело своей излишней горячностью.

Однако он продолжал крепиться, старался не сердить жену и всячески за нею ухаживал, оберегая ее от лишней работы. Домне это нравилось, но она понимала это ухаживанье совсем не так, как бы следовало, и поэтому страшно капризничала, ломалась и преувеличивала тягость своего положения, желая вызвать в Мит-рии еще большую нежность. Она и не подозревала, что Митрию иногда страшно хотелось ее отколотить за ее капризы, но он боялся за ребенка и облегчал себя только тем, что уходил на огород, брал топор и принимался изо всех сил рубить ни в чем не повинную колоду, испокон века смиренно лежавшую под плетнем в крапиве*

Еще тяжелее было Митрию, когда в избу набирались соседки и между ними завязывался разговор, близко касавшийся ожидаемого события. Бабы одна перед другой наперерыв подавали Домне советы, как надо поступать в таких случаях, и каждая из них, умудренная собственным опытом, непременно начинала с мельчайшими подробностями рассказывать, как она сама рожала, да что с ней в это время делали, что ей помогло, от чего стало хуже. Одна советовала пуще всего бояться «притки» и «ускопа»—таинственных болезней, ежеминутно подстерегающих бедную роженицу; другая сообщала, что от «младенской» непременно надо иметь наговоренную нитку; третья рекомендовала достать «овечий пузырь», высушить его и носить на шее вместе с образом. И бедная Домна, напуганная всеми этими ужасами, бледнела, не спала по ночам, потеряла аппетит и наконец действительно захворала. Все это тщательно скрывалось от Митрия, и однажды он, вернувшись откуда-то, застал в избе высокую худую старуху с орлиным носом и величавою осанкой. Она сидела на почетном месте и что-то говорила густым басом, а Домна и Анисья подобострастно ее слушали. Это и была «старушка божия», Кириллиха.

— Это у тебя, девка, «глазовая», — говорила она, обращаясь к Домне. — Ты не бойся, это брюхом у всех: бывает. Время уж такое, что лихой глаз сильнее берет.

— Верно, бабушка, правда твоя! — подхватила Анисья. — Вот и у меня было это, когда я Петяшкой была брюхата. А с чего? Иду я к обедням, а Анютка подлая встретилась да и говорит: что это ты, Аниська, аль двойни хочешь родить, расперло тебя как свинью супоросую?.. Так меня с энтих слов и прострелило...

Опухшая, пожелтевшая Домна слушала все это, и в ее глазах светились тоска и страх, так что Митрию стало ее жаль, и он не решился выполнить свою угрозу, посыпать бабушке Кириллихе соли на хвост. Но когда Кириллиха ушла, он чуть не со слезами стал умолять Домну не слушать баб, а когда придет время — обратиться к акушерке. К удивлению его, ни Домна, ни Анисья ничего не возражали, напротив, смиренно с ним соглашались, и Митюха успокоился. «Видно, не помогла Кириллиха-то!» — думал он. Однако вышло все иначе, чем он предполагал.

Это было в ноябре, в самую невылазную грязь и распутицу. Ивану вдруг понадобилось взять у зятя, жившего в соседнем селе, какую-то овчину, и Митюхе велено было запрячь лошадь и ехать к зятю, Митюха поехал, замучил лошадь, сам чуть не утонул, да и овчины у зятя никакой не оказалось, а когда он вернулся, все уже было кончено. Домна, измученная, бледная, как смерть, лежала на примосте, около нее что-то пищало и ворочалось в дубленом полушубке, а у печи бабушка Кириллиха что-то полоскала в корыте.

— А, вот и Митюха! — встретила Митрия Анисья особенным, каким-то сладким голосом. — А мы тут без тебя управились... И не чаяли, не гадали... — продолжала она, виляя глазами и избегая смотреть прямо на Митюху.

— С сынком поздравляю! — пробасила бабушка Кириллиха.

Ошеломленный Митюха тупо глядел на жену, на сына, на Анисью. Он понял, что был обманут... и так ему стало горько и обидно, что он чуть не заплакал. Не подходя к сыну, он вышел из избы, ушел на огород и, присев на изрубленную колоду, погрузился в мрачные думы.

Но увидев красненького здоровенького мальчугана, барахтавшегося в корыте, он примирился с своей обидой и опять начал воевать с бабами. Пуще всего он боялся, чтобы они его не обкормили чем-нибудь, и действительно, раз ему удалось накрыть Анисью, которая пихала в ротик ребенку какую-то серую жвачку. Он рассвирепел, вырвал ребенка из рук Анисьи и поднял такой шум, что даже храбрая Анисья испугалась.

— А ну вас к ляду! — сказала она. — Им же добра хочешь, а они.,. Да плевать мне на вас!..

Несколько дней она не подходила к ребенку, но наконец не вытерпела и посоветовала Домне кормить сына тюрькой.

— Чего на него глядеть-то! — говорила она. Не помирать же ребенку. Молоко, молоко... что в нем, в молоке-то? Никакой сытости нету — одна вода. Ты вон погляди на моих-то, все на каше выросли, а чисто налитые. Много Митька твой смыслит! — Анисья, говоря это, позабыла, что уж двоих она снесла на погост. Домна послушалась и начала кормить малютку тюрькой из Окаменелых баранок. От этой тюрьки у мальчика весь ро^ик покрылся плесенью, а животик начало пучить, и он на крик кричал день и ночь и сучил ножками.

— Что это такое с ним? — спрашивал Митрий, с ужасом глядя на белые губы ребенка.

А это он «цветет»! — объяснила Анисья. — Это у них всегда бывает...

Но Митюха испугался и побежал к учителю. Учительша дала ему лекарство, велела чище держать ребенка, а главное — ничем не кормить, кроме молока. От лекарства плесень прошла, но животик продолжал болеть, и здоровый прежде мальчик начал хиреть не по дням, а по часам. Его постоянно рвало; живот стал огромный, а ручки и ножки тоненькие, как лучинки, и сам Он весь стал как восковой. Митюха не знал, что делать, да и бабы испугались.

— Это у него «сухая стень», — решила Анисья. — Надо бабушку Кириллиху позвать.

Явилась бабушка Кириллиха и, осмотрев ребенка, подтвердила диагноз Анисьи.

— Вот лечили, лечили, да и долечили! — иронически сказала она, намекая на учительшины лекарства. Какие тут лекарства! Его перепекать надоть!

Истопили жарко печь, как для хлебов, посадили ребенка на лопату и начали его «перепекать». Митька застал уже только конец этой операции, когда полумертвого от нестерпимой жары ребенка вытаскивали обратно из печи. Это зрелище так его поразило, что он даже Остолбенел и долго не мог вымолвить ни слова.

— Что это вы делаете?.. Зачем это? — произнес он наконец, еле ворочая побелевшими губами и дрожа как в лихорадке.

— А это мы его перепекаем... — нетвердо вымолвила Домна. — Бабушка Кириллиха велела...

Бабы были испуганы и ждали бури. Но Митрий не сказал ни слова, только махнул рукой и вышел. «Ничего, видно, не поделаешь!» — решил он.

Мальчик вскоре умер, и его снесли на погост. После его смерти Митюха впал в апатию, ни во что больше не вмешивался, а с женою совсем перестал разговаривать. Она ему опротивела.

Между тем и Домна начала что-то прихварывать. Она осунулась, постарела лет на пять, и по лицу ее пошли желтые пятна. Прежняя веселость ее исчезла, а сварливость увеличилась. Она постоянно брюзжала, жаловалась на поясницу и стала еще ленивее и неряшливее. Бабушка Кириллиха несколько раз «правила» ей живот, но это не помогало, а вторые роды были у нее такие трудные, что даже «божья старушка» ничего не могла поделать и сама посоветовала позвать земскую акушерку. Это было тяжелое время в доме Жилиных; все приуныли, Анисья забилась за печку и не подавала голоса, даже хохотун Кирюха имел убитый вид и ходил как в воду опущенный.

Когда приехала акушерка, да не одна, а вместе с доктором, бабушка Кириллиха так растерялась, что у нее даже руки тряслись, и Анисья, наблюдавшая за ней из-за печки, сразу потеряла к ней уважение. Впрочем, и на доктора с акушеркой она глядела недоверчиво, и, видя, как они распоряжаются в избе, раскладывают какие-то ящики, бутылки и покрикивают на Кириллиху, думала про себя: «Господи!.. Срамота-то! Сроду ничего такого не было, а теперь вон что».., И ей даже досадно было на Домну, которая была причиной всей этой «срамоты», вздумав родить «не по-людски».