Митюха-учитель - Дмитриева Валентина Иововна - Страница 10

Он захохотал, Анисья за ним. Отец продолжал молчать. Митюха наконец не вытерпел.

— Ничего тут смешного нет! —» с досадой вымолвил он. — Эка... рот-то разинул — гляди, галка влетит! Ты траву, небось, не сеял... ну и поучись!

Кирюха с женой залились еще пуще; Анисья даже кашей поперхнулась, замахала руками, закашляла й убежала в сени.

— Ну, поучи, поучи... — сквозь смех вымолвил Кирюха.

— Что ж... а ты думаешь, плохо, что ли, пишут в книжке-то? — неуверенно начал Митрий. — Вон у нас кормов не хватает... а земля под паром зря пропадает. А вон ежели взять да засеять ее клевером, так вот тебе и корм... А земля от клевера еще лучше родит... Вот бы взять и попробовать... Аль еще тимофеевка есть...

Но тут уж Кирюха не выдержал и разразился таким хохотом, что спавший в люльке сынишка его проснулся и закричал, а вернувшаяся из сеней Анисья по своему обыкновению присела на пол и завизжала. Смеялся, глядя на брата, и Ленька, хотя не понимал хорошенько, в чем дело; только Иван угрюмо молчал и пристально смотрел на Митюху.

— Какой такой еще клевер? — спросил он.

— Трава такая... ее у нас в лугах много. Цвет у нее красный, а листик...

— И энту траву сеять? — перебил его Иван.

— Сеять...

— На пару?

— На пару...

— Дурак ты, дурак и есть! — решил Иван и полез на печь. Но лежа уже на печи, он добавил, ни к кому особенно не обращаясь: — Аль уж мы дураки стали, а вы больны умны... Нет, видно, помирать пора...

И он долго еще что-то ворчал, ворочаясь с боку на бок и вздыхая. Непобедимое ничем упорство Митюхи в его стремлениях к книжке не на шутку начало беспокоить старика, и в его неповоротливом мужицком мозгу, придавленном веками рабства, нужды и невежества, закопошились какие-то странные мысли, книжки... клевер... отрицание домового... все это пугало его, и Ивану чудилось, что на него идет что-то грозное, непонятное, вроде чумы, голода, холеры и всякого другого божеского наслания.

Тем же вечером, когда ни Митрия, ни Ивана не было в избе, всегда молчавшая матушка вдруг заговорила, обращаясь к Кириллу:

— И что ты, Кирюха, на Митьку отцу наговариваешь? Чего вы на парня взъелись?

Кирюха опешил и с удивлением посмотрел на мать.

— Да чудно больно... — сказал он.

— Что чудно-то?.. А и чудно, ну посмеялись бы промеж себя, а не то что отца тревожить. Диви бы парень озорством каким займался аль без дела гулял, а то ведь нету этого. А ты его норовишь под гнев подвести... где бы помолчать, так нету, — надоть рот разинуть пошире. А отец серчает.

— Да ведь нешто я, господи!.. — воскликнул взволнованный Кирюха. — Кабы я со зла, что ль... аль бы мне что... а то ведь я для смеху...

— Для смеху... Пора бы уж смеяться-то бросить — сам тятя... И ты, матушка, тоже! обратилась она и к Анисье. — Хи-хи да ха-ха, а чего смешно, и сама не знает. Ровно дитя малое.

— Ну уж ты, матушка... что уж это такое? Уж и посмеяться нельзя... — сказала Анисья обиженно и надулась. Но мать замолкла и села за свою прялку.

Впрочем, на Кирюху материнские увещания мало подействовали. Дня два он крепился, а потом опять начал приставать к Митрию и дразнить его клевером. «Ну-ка, Митюха, расскажи-ка, расскажи про клевер-то, мы послушаем! Так клевер, а?» И богатырский хохот его раскатывался по всей избе.

Только что Митрию сравнялось 18 лет — отец решил немедленно его женить, полагая этим выбить у него из головы всю дурь. Невеста у него давно уже была на примете. Митюха не протестовал,— что ж, жениться так жениться!.. Но Семен Латнев был против этого и всячески старался отговорить приятеля от женитьбы.

— И охота тебе с бабой связываться! — говорил он. — Пропащий человек будешь. Вот уж я на твоем месте ни за что бы не женился!

— А что же ты сделаешь?

— Да сказал бы — не хочу, и конец!

Но Митюха по натуре неспособен был на такое энергическое сопротивление и женился. Притом белокурая Домна с своими большими голубыми глазами ему нравилась, и в глубине души он надеялся найти в ней друга, с которым можно будет поговорить по душе и который будет с ним заодно. Его ожидало горькое разочарование. Домна обнаружила полнейшее равнодушие ко всему, что интересовало Митрия, и, напротив, всей душой тяготела к тому, что ему не нравилось. Когда он пробовал говорить с ней о разных высоких материях, Домна, видимо, скучала, тупо глядела на него, зевала, чесалась и выказывала явное нетерпение, но стоило только Анисье подмигнуть ей и сделать какую-нибудь смешную гримасу, на которые вообще она была большая мастерица, — и Домна оживлялась, хохотала и заводила с Анисьей нескончаемую болтовню о разных пустяках. Иногда в этих разговорах принимал участие и Кирюха; они начинали щипать друг друга, бороться; поднималась возня, хохот, драка в шутку, а Митрий сидел в углу всеми забытый и с грустью думал, что грубые шутки и остроты брата гораздо больше нравятся Домне, чем его «умственные» разговоры.

С Анисьей Домна подружилась, и у них завелись свои бабьи секреты, какие-то шушуканья по углам, хотя, впрочем, это нисколько не мешало им по временам грызться между собою и завидовать друг другу из-за какой-нибудь ленточки, платка или стеклянных бус. Но хуже всего было то, что когда Кирилл с женой принимались вышучивать Митрия, Домна присоединялась к ним и тоже начинала рассказывать про мужа разные смешные случаи. Кроме того, у нее и другие недостатки оказались: она была неряшлива — по целым неделям ходит в грязной рубахе, а на улицу непременно вырядится в плисовую корсетку; потом ленива и все делала кое-как, только бы сбыть скорее с рук, наконец, страшно груба и бранчлива. Ей ничего не стоило из-за пустяков поднять гвалт на всю избу, а огрызалась она на каждом шагу, не то что Анисья, которая все больше молчком отделывалась и ругалась очень редко, когда уж очень «занапрасно» обидят. Все это Митрий очень скоро разглядел, но и тут по неуменью, как прежде с Кирюхой, поступил очень круто. Вместо того, чтобы постепенно отучать жену от недостатков и подчинить ее себе, он стал с нею ругаться и этим ее ожесточил и оттолкнул от себя. Начались у них ссоры; разочарованный Митрий придирался к жене и пилил ее за все, что ему в ней не нравилось; подозрительная, упрямая, своенравная Домна не поддавалась и возмещала свои обиды сторицею.

Когда Домна забеременела, Митрий почувствовал к жене жалость и нежность, и на некоторое время между супругами водворился мир. Митрий был и смущен, и в то же время рад, что у него родится ребенок, которого уж, он во всяком случае будет воспитывать по-своему.

Он пошел к учителю советоваться и был очень тронут участием и Андрея Сидорыча, и его жены, которые отнеслись к делу очень серьезно, надавали ему разных книжек, наставлений, а учительша, кроме того, обещала и крестить ребенка и нашить ему распашонок. Он ушел от них взволнованный, в страшно восторженном настроении, но, к удивлению и разочарованию его, дома отнеслись к этому не только не радостно, но даже подозрительно и враждебно. Во-первых, оказалось, что крестить младенца будет Анисья, это уже давно было решено и подписано; во-вторых, кто ее знает, что это там за учительша такая и зачем ей вдруг ни с того ни с сего рубашки чужому ребенку шить; в-третьих, наконец, роды — дело бабье, и мужику соваться сюда вовсе не след. Выслушав все это, Митрий ощутил в сердце своем отчаяние, словно у него отнимали что-то необыкновенно дорогое, собственно ему принадлежащее, и решил не сдаваться.

— Ну уж нет! — воскликнул он. — Это вы там ведьму какую-нибудь позовете да ворожить будете, уж этого я не позволю! Я земскую акушерку позову.

— С нами крестная сила! Ведьму! — закричала Анисья. — Он, девушка, сбесился! Какие слова говорит! Это кто же ведьма-то (тьфу, тьфу!)? Уж не бабка ли наша, Кириллиха?

— Кириллиха или еще там другая какая, а только я ее отсюда турну!

— Матушка, слышь-ка, что он? «Турну»! Да она, старушка божья, дай ей бог здоровья, все село на своих руках принимала, и у меня принимала, и у матушки твоей тебя же небось, непутевого, повивала, а ты — «турну»!