Сказка для Алисы (СИ) - Инош Алана - Страница 30

Слышалось похрапывание, явно мужское. Что ещё за?.. Ах да.

«Ну, ребят, мягкой посадки вам. И пусть к вам не прилетят вертолёты!» — последний тост остался лишь на словах: уже под завязку, не лезло больше. Закат почти догорел, голубые сумерки окутали землю, а качающиеся Лёха с Димычем побрели в поисках своих «аэродромов», выписывая ногами кренделя.

Ольга выдохнула и сама поморщилась от своего «выхлопа». Источник воды она сейчас нашла бы и в пустыне: организм чутко ловил малейший след «аш два о», хотя бы в количестве двух молекул. Горизонтальное положение приобрело сначала угол в сорок пять градусов на локте, а потом стало условно вертикальным. Почему условно? Вероятность уменьшения угла до нуля градусов не исключалась.

Обе босые ступни ощущали прохладный пол. Простой, плоский и до отвращения трезвый. Состояние называлось «здравствуй, мама, возвратился я не весь».

Я не особо пью сейчас, говорила она. Возьмите пару пузырей только для себя, говорила она.

Наверное, все мы иногда совершаем фигню, за которую потом стыдно.

Чтобы найти обувь, потребовались усилия, достаточные для написания диссертации на тему «влияние количества тостов на скорость обнаружения предметов в поддиванном пространстве в условиях слабого освещения». Выводы были вполне предсказуемые. Краткая формулировка — «хрен найдёшь».

Всунув ноги в два первых попавшихся предмета, Ольга захромала на свежий воздух. Было подозрительно неудобно, но... явное несоответствие предметов ногам сглаживалось коэффициентом пофигизма под названием «да и хрен с ним».

Ночной океан свежести приветливо и сочувственно встретил её, обнял прохладным дуновением, раскрыл мягкие объятия тьмы. Убывающая луна озаряла своим серебристым светом теплицу, беседку с уже давно остывшим грилем и крыши соседских дач.

Ольга остановилась в дверном проёме парника. Обе грядки, которые она с таким трудом вскопала, были заполнены. Слева — помидоры, справа — огурцы.

Уже пьяненький Лёха кинулся помогать Алисе — подносить рассаду.

— Да сядь ты, — смеясь, звала его Ольга за стол.

— Я не могу бездействовать, когда женщина работает, — заявил тот.

— Вид работающей тёщи нанёс ему такую душевную травму, что он до сих пор не оклемался, бедняга, — сочувственно заметил Димыч.

Грушевидный, целюллитно-бугристый зад Лидии Сергеевны, возвышающийся над грядками, мог психически травмировать кого угодно. Но попка Алисы, пусть и переодевшейся в рабочие штаны, производила гипнотическое действие.

В итоге Лёха схватил лопату и вскопал для Алисы ещё и место под цветник. План по посадкам был выполнен и перевыполнен.

Лёха как будто ничего не заметил. Только Димыч переглянулся с Ольгой, когда Алиса в первый раз встала из-за стола и направилась в дом переодеваться. Он тоже ничего не сказал, но во взгляде читалось понимание.

— У тебя прекрасная девушка, Оль. — И он наполнил две стопки. — Давай... За Алису.

Потом, когда градус дружеского единения ещё немного повысился, откуда-то взялась музыка, и Димыч спел «Ворованную ночь» и «Я люблю тебя до слёз», демонстрируя яркий талант пародиста. Алиса хохотала, смахивая с глаз слезинки. Димыч так перевоплотился в Серова, что Ольге в какой-то момент показалось, что это сам певец выступал перед ними: походка, мимика, движения — всё было узнаваемо. Голос тоже. Димыч ещё в студенческие годы так баловался, собирая вокруг себя восхищённых зрителей в дружеском кругу. Когда он принялся изображать Стаса Михайлова, Алиса затряслась в приступе смеха, стуча ладонями по столу и вскидывая большие пальцы вверх. Димыч был в ударе. Добродушно-подвыпивший Лёха тоже от души гоготал и хлопал в ладоши.

— Серова, на бис! — воскликнула Алиса.

— Э-эти белы-ыыые-е цветы-ы-ы, — эротично выводил Димыч бархатным баритоном с явственно слышными мартовскими кошачьими интонациями.

А потом он пел «Сказочный Версаль» вот так:

Так зачем жестоко так терзать друг друга,

Нас с тобой венчал ведь сказочный ВИСКАРЬ...

Алиса зашлась в экстазе смеха, откинувшись на стуле и аплодируя над головой. А Димыч запел по-английски про испанские глаза, очень похоже изображая крупную западную звезду с не менее бархатным баритоном и с лицом элегантно стареющего льва Симбы.

— Это что, Пресли, что ли? — спросил Лёха с плавающей в глазах хмельной дымкой.

— Нет, Энгельберт Хампердинк, — сказала Алиса.

— Энгель-кто? — икнул Лёха. И выдавил из своих отяжелевших от выпитого извилин остроту: — Это... это типа тест на трезвость, да? Смог выговорить — значит, трезвый!

Потом обсуждали тексты песен. «Я, в глубь бездонную скользя, твержу тебе уже раз двадцать...» Ольга с невинным видом поинтересовалась:

— И что может значить сия строчка?

— Очевидно, у неё там такая бездонная глубь, что он боится утонуть, — ответил Димыч, поднося ко рту стакан с водой: от пения у него устало и пересохло горло. — Да ну, нафиг. Пусть её муж тонет. Авось, до дна достанет, если длины хватит.

Алиса порозовела, Лёха заржал, а Ольга, показав на Димыча пальцем, сказала:

— Он пошляк, я говорила.

— Автор имел в виду, конечно же, глаза! — вскричал Димыч с хорошо разыгранным возмущением и смешливыми чёртиками в зрачках. — В глазах он её утонул! А вы что подумали? Это вы все пошляки!

— Что там было про выразительные глаза? — вдруг вспомнил уже порядком осоловевший Лёха.

— Где такое было? — непонимающе нахмурился Димыч.

— Ну, там... — Лёха делал неопределённые жесты в воздухе, будто пытаясь в солнечном майском пространстве поймать то, что от него ускользало. — Типа, какие у вас большие... и выразительные глаза!

— Не пойму я что-то ни хрена, — сказал Димыч. — Лёх, ты не тормозишь уже?

— Это я-то тормозю... торможу? — пьяненько возмутился тот. — Это ты тупишь!

Ольга с усмешкой подытожила:

— Всё, ребят, кому-то уже хватит пить. А то у одного — тормоз, у другого — тупняк.

Тут Алиса спасла положение, грозившее вылиться в спор или перебранку:

— По-моему, Лёша имеет в виду анекдот про поручика Ржевского. Делает как-то Ржевский на балу комплимент даме: «Мадам, какие у вас сиськи!» — «Фи, поручик! Если хотите сделать даме приятное и избежать пошлости, нужно говорить о её глазах!» Ржевский: «Какие у вас большие и выразительные глаза, мадам! Но сиськи ещё лучше!»

— И это я-то после этого — пошляк, — фыркнул и закатил глаза Димыч, а Лёха просто пожал Алисе руку с видом величайшего удовольствия и счастья.

— Слава богу... Хоть один умный человек...

Алиса совершила чудо — правильно перевела с пьяного на русский.

Наверное, все мы иногда поём песни, за которые бывает неловко. Но иногда это всего лишь песни.

Адская жажда привела Ольгу к источнику воды — бочке для полива. И было плевать, что она не кипячёная.

Фыркая и расплёскивая брызги, она умывалась. Намочила штаны, наплескала в обувь, а потом окунула голову целиком. Встряхнулась, рыча; мокрые волосы облепили лоб. А когда направилась к столу под навесом, предметы на ногах устроили ей подлость. Мокрые ступни скользили в них, и она растянулась во весь рост на траве. «Наркоз» ещё действовал, и особой боли она не почувствовала, только матюгнулась с испугу, внезапно обнаружив себя на одном уровне с одуванчиками.

Саня... А что Саня? Он был с ними. Невидимый, но был.

«Давайте так, — сказал ещё трезвый Лёха. — Вспоминаем только хорошее. А грустное и плохое — не будем».

И они вспоминали. Смеялись. Уж и забылось, кто именно тогда показал голый зад ментам — Саня или Димыч. Димыч отнекивался, Лёха настаивал: «Нет, это ты! Ты тогда учудил!»

Смех рвался из горла Ольги и сейчас — больше похожий на вой, рыдание. Пальцы вцепились в траву, вода с мокрых волос струилась за шиворот, а по щекам — что-то тёплое и солёное. В ушах завывал слащаво-мартовский Серов в исполнении Димыча, любящий до слёз, а из широко разинутого, оскаленного рта рвался безмолвный крик.

Она не плакала ни тогда, ни после. Ни разу. За все эти годы.