Великий торговый путь от Петербурга до Пекина
(История российско-китайских отношений в XVIII–XI - Фауст Клиффорд - Страница 30

Если бы упомянутыми суммами распоряжались руководители какой-нибудь частной компании или купцы-единоличники, вложившие свой капитал в обоз, на все товары, как русские, так и китайские, начислили бы налог по тогдашней ставке 10 процентов цены. Налоговые поступления составили бы приблизительно 28 тысяч рублей за российские товары, фактически отправленные в Пекин, и 16 тысяч рублей за китайские товары, привезенные непосредственно из Пекина. То есть в общей сложности 44 тысячи рублей. Власти, несомненно, оценили свою пушнину по ценам выше, чем назначались на свободном рынке, но тогда получается так, что мы учли в наших вычислениях одни только фактические затраты на обоз.

Посмотрим на это дело с другой стороны: если бы государственные инвестиции в какое-либо еще предприятие составили 350 тысяч рублей, при скромной доходности в 6 процентов денежные поступления в казну превысили бы 20 тысяч рублей, причем с намного меньшим риском и не с такой сильной головной болью. Прямые затраты на обоз, в данном случае составившие 13 процентов за китайские возвращенные товары, были значительно больше 5 процентов, о которых сообщил И.Е. Фокеродт в 1737 году. И если Ф.И. Страленбергу сказали в это время, что сделку «часто заключали из расчета цент-процент», его собеседник представляется человеком неосведомленным или лукавым. Наблюдения И.Г. Фокеродта вполне могут содержать нечто большее, чем просто зерно истины: «Только никудышная и странная организация самого дела, а также простодушный надзор со стороны Сибирского приказа на протяжении хранения и продажи этих товаров, помноженные на мошенничество со стороны чиновников, [назначенных] присматривать за ними, стали причинами того, что громадная часть прибыли ушла в никуда или перешла в их карманы». Возможно, что еще одна команда чиновников, отличавшихся более либеральными подходами к назначению цен на государственные товары и изменению цен в соответствии с рыночной конъюнктурой, обратила коммерческий провал в образец деловой хватки для подражания. Приятное это занятие — выдвижение предположений. Мы не можем сказать, насколько продолжительная выстроилась очередь чиновников с бездонными карманами от сборщика ясака до надзирателя над продажами в Москве. Однако приговоры по обвинению в растрате государственных средств и злоупотреблениях следовали один за другим, примером может служить дело о задолженности, причитающейся с комиссара обоза С.М. Третьякова. Расплата по его долгу легла на казну обоза и, в конечном счете, на вдову самого Степана Михайловича. X. Трусевич выдвинул предположение о том, что участников обоза часто обманывали, когда заставляли платить чрезмерно высокие цены за животных и расходовать излишние средства на их содержание. В данном случае опять можно предложить, что обозникам платили не по ведомости. Причем Трусевич не мог предоставить какие-либо иные доказательства, кроме заявления о том, что некоторые цены кажутся ему сомнительными.

Задолго до окончательного закрытия счетов того обоза и обнаружения очевидного полного его провала члены Верховного тайного совета вызвали наиболее сведущих в делах обоза специалистов, больше, чем кто-либо еще, заинтересованных в будущем вмешательстве государства в эти дела, и потребовали от них высказать свое суждение на сей предмет. Их мнения диаметрально разошлись по самым актуальным вопросам. С.Л. Владиславич-Рагузинский безусловно поддержал продолжение отправки казенных обозов в Пекин и даже пошел дальше, когда предложил запретить в Сибири торговлю пушниной купцам-единоличникам одновременно и на китайских территориях, и на границе. Причем в приграничных городах он предложил открыть местные ярмарки для сибиряков и монголов. Купцам-единоличникам под страхом смерти запрещалось переправлять товары на китайскую территорию. Над деятельностью составителей и сопровождающих обозов следовало осуществлять тщательнейший государственный надзор, их участникам категорически запрещалось вести частную торговлю, зато устанавливалось постоянное денежное содержание; над частной торговлей по всей Сибири предлагалось установить пристальный надзор со стороны государственных чиновников, назначенных в штат ряда новых крепостей и застав. Такие предложения крайнего свойства неминуемо вызвали сопротивление, особенно в среде купечества, но не меньше противников предложенных мер обнаружилось и среди тех государственных чиновников, которые остерегались введения запретов на частную торговлю из-за угрозы обвального сокращения доходов от государственной таможни.

Одним из тех, кто взялся возражать С.Л. Владиславич — Рагузинскому, оказался сибирский генерал-губернатор, назначенный в начале 1724 года, князь Михаил Владимирович Долгорукий. Угрожая возможным сокращением таможенных доходов в случае запрета частной пограничной торговли пушниной, он выступил противником передачи государственным должностным лицам львиной доли торговли самыми ценными сибирскими мехами. М.В. Долгорукий отнюдь не одобрял ослабление государственной монополии на торговлю в Пекине, однако настаивал на разрешении частной торговли пушниной на границе. А участникам обоза, по его мнению, следовало бы не деньги платить, как советовал С.Л. Владиславич-Рагузинский и требовали обозники Третьякова-Молокова, а позволить продавать приобретенные ими меха в китайской столице, как практиковалось до 1727 года. Всем без исключения участникам обоза запрещалось, однако, выставлять свои меха на продажу, пока не уйдет с молотка последняя шкурка казенного товара. Для придания делу еще большей привлекательности комиссару обоза и его присяжным оценщикам следовало даже разрешить покупку китайских товаров за собственный счет для последующей продажи в Москве частным порядком.

По сути, генерал-губернатор М.В. Долгорукий предлагал всестороннее состязание казенных обозов с частными предприятиями в поставке на китайские рынки мехов, хотя частную торговлю он ограничивал приграничной зоной (ограничение не касалось руководства обоза). Зато государственному предприятию по-прежнему предоставлялась выгодная возможность выхода на главные китайские рынки, а не только известные неудобства дорогостоящего путешествия. Его рассуждения выглядели убедительно, однако выводы представлялись не совсем практичными. Как губернатора, его по долгу службы заботило хозяйственное благополучие сибиряков приграничья, и он признавал важность для них торговли с китайцами. Он, естественно, думал о поощрении торговли, содействии процветанию своей вотчины и одновременно о максимальной выгоде для государства через увеличение таможенных поступлений. Что же касается разрешения торговли участникам обоза и явного противоречия интересов с точки зрения сбыта государственных товаров, в этом деле обозначился надежный заслон для таких торговцев на государевой службе. Если присяжные оценщики и комиссар обоза приобрели государственные товары, привезенные ими в Пекин, по слишком высоким ценам, им приходилось рисковать остаться без покупателя на их собственную пушнину. В случае назначения высоких цен, заплаченных ими за китайские товары, русские казначейские асессоры (ценовники) по собственному усмотрению могли оценить их дешевле, и тогда обозное предприятие пришлось бы признать финансовым провалом, а в этом случае руководители обоза рисковали понести наказание за злоупотребление должностным положением, а также использование государственных средств не по назначению.

За советом обратились по крайней мере еще к одному признанному авторитету. Распоряжением Верховного тайного совета от 4 июня 1729 года Лоренца Ланга из Селенгинска срочно вызвали в Москву. Он привез с собой в соответствии с полученным распоряжением бухгалтерские книги обоза Третьякова — Молокова в том виде, а каком они тогда находились. Л. Ланг выступил с отчетным докладом Сенату 30 июня 1730 года, хотя содержание этого доклада должно было находиться в распоряжении Тайного совета задолго до того дня. Докладчик проявил себя человеком с куда более богатым воображением, новаторскими устремлениями и широтой воззрений, чем С.Л. Владиславич-Рагузинский и М.В. Долгорукий. Его предложения начинались с передачи исключительного права на приобретение всех сибирских мехов Государственному казначейству вместо делегирования такого права непосредственно купцам и маклерам. Из казначейства пушнину затем продавали бы всем желающим ее приобрести русским купцам, но продать ее китайцам такие купцы могли бы только на границе Сибири с Монголией, а не в Пекине. При таких доходах с добавлением к ним поступлений от таможенных пошлин казначейство получало средства на закупку у русских купцов дополнительного количества европейских серебряных талеров (в России такие называли ефимок). Они предназначались для отправки в Пекин мелкими обозами (общей стоимостью по 30–50 тысяч рублей) и обмена на драгоценные металлы и камни, а также прочие негромоздкие, но ценные предметы торговли. Л. Ланг называл такой подход к торговле высокодоходным по определению, так как сопровождение такого малочисленного обоза выглядело делом относительно необременительным, и на сделки в Пекине потребовалось бы гораздо меньше времени, чем на сбыт нескольких миллионов шкурок ценного меха. Такая схема выглядела логичной, и ее изобретатель взял в расчет все неудобства и трудности, связанные с путешествием до Пекина, о которых он прекрасно знал не понаслышке. Он не собирался чинить препятствия частной торговле, скорее наоборот. Купцы-единоличники могли получить благоприятную возможность свободного обмена сибирскими мехами с китайцами через соперничество в этом деле с государством. Однако Л. Ланг наибольшую пользу видел в том, что государству достанутся товары, которые он называл среди самых ценных предметов китайского происхождения. То есть золото и серебро, а также прочие эксклюзивные товары. Кроме того, устраняется риск, или снижается его степень, характерный для обоза: выбытие мехов из оборота в силу их повреждения, гниения из-за проникновения влаги или повреждения молью; а также непредсказуемости обитателей маньчжурского двора и т. п.