24 (СИ) - "Dru M" - Страница 2

Накинул куртку на выходе и подождал у арки, ведущей во дворы и к служебному входу ресторана.

Рома вынырнул из темноты спустя минут пять, прижимая к груди чехол со скрипкой. Улыбнулся, замер рядом, шаркнув кедом по влажному асфальту и шмыгнув носом.

Паша достал из кармана ключ от машины и замешкался.

Обычно он вел Рому ужинать. Не слушал робких протестов, не обращал внимания на вялые «в общаге поем», пытался даже без дрожи реагировать на просительные и тихие обращения по имени.

«Паша».

Когда Рома так его называл, то краснел моментально и сжимался весь, будто в ожидании удара. Пашу в такие моменты разрывало от желания прижать его к себе и не отпускать. Долго, пока не поймет, что можно и даже должно. Называть его как нравится и как удобно.

Рома сдавался.

«Никуда не денешься с подводной лодки», — подшучивал Паша и заказывал еду, не глядя на цены.

Рома ел так, что у Паши сердце сжималось — быстро, до последней крошки.

После ужина они ехали в гостиницу. Всегда одну и ту же, поближе к Роминой общаге, чтобы успел утром перед курсами заскочить за вещами и переодеться.

Запирались от всего мира, долго разговаривали, лежа лицом друг к другу. Паша рассказывал про бытовуху и работу, про поставки из Китая и нелепые случаи в офисе, над которыми Рома смеялся до слез и икоты. Рома упоенно болтал про учебу, про заказы, репетиторство с маленькими детишками и музыку.

Паша не помнил, чтобы говорил когда-то так же много и охотно не по делу, а просто потому, что хотелось поделиться. Судя по тому, как весело и с каким блеском в карих глазах трещал Ромка, он тоже испытывал острый недостаток в близкой душе.

Потом, замолчав на долгие несколько секунд, они неспешно и не сговариваясь тянулись к лампам по обе стороны от кровати и выключали свет. Всю ночь до рассвета, поднимавшегося бледной сизой кромкой над крышами домов, они занимались любовью.

Паша помнил, с чего все началось.

«Я же знаю, зачем вы сюда ходите», — сказал Ромка пару месяцев назад и улыбнулся. Мягко, сдержанно. Паша сразу понял — он не лукавил, он действительно знал.

«Почему же тогда не прогонишь, не велишь убираться подальше?» — спросил Паша хрипло, с еле теплящейся надеждой в тоне. Казалось, все.

Сейчас порвется тонкая нить понимания и волшебства.

Все рухнет, и не станет ничего.

Кроме жизни, которая теперь, вне этих пятниц, очарования музыки и рыжего тонко-звонкого Ромки, опротивела до спазмов в груди и нежелания смотреть по утрам на белые стены собственной пустой студии.

«Если б мне было надо, я бы уже договорился выступать в другом ресторане, — ответил Рома, неожиданно взглянув ему прямо в глаза, не стушевавшись. — Но я этого не делаю. По той же причине, по которой вы не спешите, как вы говорите, убираться подальше».

В голосе Ромки и его улыбке почудилась дерзость.

Того же сорта, что звучала в его музыке — искренняя, легкая, игривая.

Позже Паша узнал, что у Ромы за плечами уже был неудачный роман с мужчиной, который использовал его как отдушину от семейной жизни. О жене и детях своего ухажера Рома узнал, когда эта самая жена подловила его возле общаги и щедро прыснула перцовым баллончиком прямо в глаза.

«Это из-за того случая…» — разволновался Паша, но Рома покачал головой, слабо улыбнувшись и коснувшись в неосознанном жесте родимого пятна.

«Нет, я таким родился. Из-за него, наверное, и бросила мамка в приюте. Сильно страшненький оказался».

Ромка говорил, что обиды на того мужчину не держал.

А Паша задумывался, чаще всего по ночам, пока не забирал сон, как же ему повезло, что Рома после такого сумел ему довериться. Просто, будто почувствовав — ему не навредят.

Вспомнил Паша об этом и сейчас, стоя с Ромкой возле служебного входа.

Подошел, заправил длинную челку ему за ухо и внимательно разглядел родимое пятно в желтом свете уличного фонаря.

— Ты чего… — Рома попытался дернуть головой, занавеситься снова волосами, но Паша ему не дал.

— Красивый, — сказал он упрямо, почти зло, удержав голову Ромки за подбородок. Знал, что Роме до жути хотелось ввернуть, что красив Паша, и на него все официантки поглядывают, как на Райана Гослинга местного розлива. Но не дал Роме развернуться с привычным монологом. — Ты красивый. С пятном, без него… Поехали, а?

Он резко отступил, кивнув на машину.

— Куда? — опешил Ромка, так и оставшись стоять с заправленной за ухо челкой. Трогательно растерянный, прижимающий чехол со скрипкой к груди.

— Домой, — просто ответил Паша. Когда они уже сели в машину и пристегнулись, твердо добавил, вырулив с парковки: — К нам.

— Паш… — в голосе Ромы послышались не сомнение и испуг, но упредительная досада.

— Ты для меня не отдушина, Ром, — сказал Паша то, что зрело на подкорке последние недели. И почувствовал, что сказал правильно — с груди будто сняли груз, мешавший дышать глубоко и полно. — У меня, кроме тебя, никого нет… и не будет. Ты для меня как смысл жизни. И понимай как хочешь.

Они ехали в молчании.

Вязком, звенящем напряжением, но отчего-то приятно будоражащем.

Молча же поднимались в лифте на последний этаж и разувались в прихожей.

— Я воспользуюсь душем? — попросился Рома, улыбнувшись. Не отнекивался, как с едой или чаевыми, а принял фактическое предложение Паши почти сразу.

«Разве так бывает? — подумал Паша удивленно и радостно, ему кивнув. — Как меня занесло в тот ресторан?.. Почему я взял визитку, хотя никогда раньше не брал?.. Судьба?»

Ромка мылся, а Паша ждал его, сидя на краю широкой двуспальной кровати. И белые стены больше не казались ему холодными и отторгающими в разлитом по ним блеклом вечернем свете ламп. Во внутреннем ощущении умиротворения.

Рома вышел из душа, обмотанный большим махровым полотенцем.

Встрепанный, с зачесанными назад темными и потяжелевшими от влаги рыжими волосами, не скрывающими родимое пятно.

— Ну вот, на человека похож, — рассмеялся ласково Паша и потянул Рому на себя.

Они завалились на кровать, и ненужное полотенце слетело на пол.

Обнялись, перекатились к центру. Рома оказался вжатым спиной в матрас, а Паша — сверху, чувствуя всем телом его тепло и гулкое сердцебиение.

Ромка рассеянно встряхнул мокрой головой, но, будто опомнившись, что здесь, в пределах этой студии и рядом с Пашей, не надо прятать глаз, расслабленно замер. Криво улыбнулся и спросил:

— Ты слушал диск, да?

— Как догадался? — улыбнулся в ответ Паша. Обаянию Ромкиного веселья сложно было не подчиниться.

— У тебя когда зеркало в ванной запотело, стало видно, что несколько раз чертили по нему пальцем «Паганини. Каприс двадцать четыре», — сказал Рома, легонько двинувшись под ним, тесно прижавшись окрепшим членом к его бедру. И очень сладко выдохнул, закусив губу.

— Да, слушал. Сотни раз слушал, как ты играешь, — Паша поцеловал его, ощутив слабый привкус мятной зубной пасты, вдоволь поласкал его язык своим, прежде чем прошелся нежными прикосновениями губ вверх по его скуле к родимому пятну. — Ты мне веришь?..

— Верю, — шепнул Рома, двинувшись еще раз, притеревшись сильнее к нему жарким телом, проведя ладонями по его спине. — Ты любишь музыку.

— Нет, я не об этом, — Паша пытливо заглянул ему в глаза. — Ты веришь, что красивый?

Рома вспыхнул, отвернув голову.

И Паша не придумал ничего лучше, чем убедить его реакцией собственного тела. Взял руку Ромы и опустил на собственный крепкий стояк, шепнув:

— Ты просто не представляешь… какой ты, Ром.

— Не надо…

— Надо, — перебил его Паша, поцеловав в подбородок, в поджатые губы.

Он сместился чуть ниже и проехался членом о член Ромы, вырвав из него задушенный тихий стон. Потерся сильнее, почувствовав волну мурашек, пробежавших по телу, когда Рома подался бедрами навстречу, требуя ласки, почти умоляя.

Паша не переставал его целовать.

В шею, в макушку, когда повернул спиной к себе и, едва нащупав от застлавшего взгляд возбуждения тюбик смазки на тумбочке, выдавил немного на ладонь и провел меж худых ягодиц Ромы влажными пальцами.