24 (СИ) - "Dru M" - Страница 1

— Павлик, да ты достал, — сказал Серёга то ли шутливо, то ли действительно строго, поморщившись и опрокинув в себя очередной шот. — Да они столько за день не выручают, сколько ты чаюхи пихаешь.

— И что? — возмутилась Ирочка. — Это его дело.

Ирочка работала официанткой в студенчестве, и она оскорблялась теперь каждый раз, как в Серёге просыпался ворчливый скупердяй. Сам он называл это экономией и натурой любого современного дельца. Но Серёга за жизнь проработал от силы месяц, а денег от сдачи в аренду пары зданий в центре города, перешедших ему по наследству, получал столько, что, путай пятирублевые монеты и пятитысячные купюры, в минус бы не ушел.

Паша только пожал плечами.

Ему ж не привыкать.

Ни к удивленным взглядам друзей, когда он в очередную пятницу тащил их в тот же ресторан. Ни к неодобрению Серёги, когда Паша совал по купюре каждому, кто подошел к их столику за вечер, пусть даже со стандартным вопросом: «Вам нравится ваше блюдо?»

Паша раздавал деньги чуть ли не всей официантской смене.

Чтобы, когда он передаст через третьи руки чаевые для скрипача на небольшом возвышении у бара, никто не возмущался. Никто не цедил сквозь зубы «нашел любимчика», не сверлил скрипача завистливыми взглядами.

Рома не любил и стеснялся, когда Паша заявлялся в ресторан целенаправленно и прямо — послушать его.

Поэтому приходилось выкручиваться, брать компанию, жрать опостылевшие креветки через силу, пить и делать вид, что он расслабляется после тяжелого рабочего дня.

А ведь он действительно расслаблялся.

Под Паганини, Вивальди и современные хиты, положенные на нервно-нежную скрипку. Глядя на рыжую челку, скрывавшую добрую половину лица, длинные тонкие пальцы, пускавшие смычок в легкий живописный танец по струнам.

«А меня взяли на курсы при консерватории! — воодушевленно рассказывал Рома на позапрошлой неделе, уминая за обе щеки мясные рулеты, которые Паша ему заказал, невзирая на протесты. — Правда, по квоте… — Рома опустил тогда взгляд. Недолюбливал, пусть даже нечаянно, говорить о своем сиротстве. — Но все равно здорово! Такие преподаватели классные».

«А ты послушай, когда время будет, — в прошлую пятницу сунул ему диск в наскоро состряпанной подарочной упаковке. Покраснел, отвел взгляд. — У нас ребята здорово играют».

И Паша слушал.

В машине по пути на работу, застряв в длинной пробке. Дома, когда ужинал и когда собирался мыться — распахивал дверь из спальни в ванную, не в силах нажать на паузу.

Скрипка брала за душу.

Особенно запись выступлений музыкантов консерватории, в конце которой затесался краткий отрывок Роминой игры. На нее Паша перематывал каждый раз, как невмоготу становилось терпеть дни без него.

Скучные, тянущиеся в счетах, звонках, документах и цифрах, автомобильных гудках, деловых рукопожатиях, усталых падениях лицом в подушку вечером и тяжелых пробуждениях в холодной постели по утрам.

Паша жил от пятницы до пятницы.

От одного вечера живой музыки до другого.

С самого новогоднего корпоратива, когда ему приспичило забронировать зал для гулянки с подчиненными именно в этом чертовом ресторане. Будто провидение знало наперед, подтолкнув взять визитку у промоутера на улице, набрать номер и договориться с вежливой девушкой на том конце провода о предоплате и меню.

На возвышение поднялся скромный худой мальчишка в брюках, несуразно большой для него рубашке и с грязно-красной бабочкой, безобразно гармонировавшей с его рыжими волосами. Паша тогда еще подумал, пока мальчишка доставал из чехла инструмент и поглядывал нервно в темноту зала, какая же некрасивая у него прическа — везде острижено коротко, и только длинная густая челка падала на левую сторону лица.

Хотел было подозвать официантку и спросить с высоты собственного положения, подзуживавшего голосок спеси, не нашлось ли музыканта поприличнее для уважаемых людей.

А потом мальчишка приложил смычок к струнам скрипки и начал играть.

И все вокруг Паши замерло — неожиданно, как в кино, полном низкого пошиба романтических клише. Больше не существовало разговоров, смеха, поздравлений от сотрудников, звона бокалов и слезливых тостов. Был только тощий рыжий мальчишка со скрипкой в руках и музыка, от которой внутри встрепенулось нечто давно забытое.

Вспомнились походы на концерты с мамой из далекого детства.

Припорошенные снегом улицы Москвы, мерцающие огни Маяковской и разношенные ботинки. Мокрые и неудобные, но Паше, маленькому Паше из воспоминаний, это казалось таким неважным. Он шел с концерта с мамой, держал ее за руку и прокатывался, разбегаясь, по оледенелым лужам. А мама смеялась.

И в ушах звенела та музыка.

Дерзкие и легкие мелодии, как чудо, рожденное четырьмя струнами и смычком.

У Паши ком в горле встал — вот ему тридцать пять уже, мамы, так любившей концерты, нет давно рядом, и он впервые за долгие годы услышал скрипку такой, какой запомнил ее тогда.

Новогодний корпоратив кончился, и сотрудники разошлись, подвыпившие и счастливые. А Паша остался в опустевшем зале и подозвал мальчишку, молча сунув ему купюру в руку.

— Не надо, — нахмурился тот, смутившись номинала.

— Это авансом, — брякнул Паша первое, что пришло на ум. — Я еще приду.

— В пятницу, — согласился мальчишка и вежливо, но настойчиво вернул ему купюру. — Я здесь по пятницам. Еще успеете отблагодарить.

Мальчишка улыбнулся, став чуть симпатичнее и чуть старше, чем показалось сперва. Уже позже Паша выспросил у официантов, что это Рома, круглый сирота, музицирующий за деньги на частных вызовах и здесь, в ресторане. Что ему девятнадцать, и что челкой, густой и нелепой, он прикрывает большое родимое пятно вокруг левого глаза.

«Как пятнышко у щенка, — миролюбиво и ласково сказала официантка Лида, болтушка, с которой Паша быстро вышел на доверительный разговор. — Он стесняется, глупыш, а мне кажется, Ромке бы остричь эти патлы. Видный же парень. Подумаешь, пятно».

Паша вернулся в следующую пятницу.

И с тех пор традиции не изменял.

Рома его спустя месяц подозвал в конце смены и, замявшись, пробормотал:

— Вы, Павел Аркадьевич, меня извините… Но мне неловко, что вы меня слушать приходите. Вам же кухня не нравится, вы ничего не берете, — он покраснел, совсем засмущавшись. Тряхнул неосознанно длинной челкой, и Паша впервые увидел его родимое пятно. Розоватое, вокруг левого глаза. И даже веко на два тона темнее всего лица. Но Ромку оно действительно не портило. — Среди официантов разговоры ходят…

Паша вскипел.

Собирался позвать управляющего и велеть надавать всем по шее вплоть до шефа и бармена. Но вовремя себя одернул, подумав о комфорте Ромки.

Вряд ли ему понравилось бы, заступайся кто за него вот так, через бабки и власть.

Да и не хотелось пускать распри в чужой коллектив.

— Мне нравится кухня, — сказал Паша твердо. — Не волнуйся.

В следующий раз он притащил с собой Серёгу и Ирочку и с тех пор заказывал полноценный ужин и по паре напитков. Чаевые давал всем поровну, даже Ромке, еле сдерживаясь от щедрых порывов.

«Не покупай его, как шлюху, — сердился он на себя. — Он и так… тебя не поймет».

Но Ромка понял, раскусил его сразу.

Паше до сих пор стыдно становилось за то, что не сделал по-мужски простого и решительного первого шага. Вместо этого таскался по пятницам в ресторан и слушал скрипку, пожирая себя изнутри уверениями, что ничего не получится, что волшебство между ними разрушится, скажи он обо всем прямо.

— Пора уходить, — бросил Серёга скучливо, щелкнув пальцами перед носом задумавшегося и погрязшего в мыслях Паши. — Я объелся, а нам еще завтра с женой на скалодром, да?

Он обернулся к Ирочке.

Та вздохнула и кивнула.

— Да, спать уже пора. Пока, Павлик.

Серёга и Ирочка расплатились за свою долю по карте и ушли.

Паша же остался до самого закрытия.

Со всеми официантами, уже знакомыми, чуть ли не родными, распрощался полюбовно, каждому сунул по поощрению и передал чаевых для Ромки, потому что знал — с рук на руки не возьмет.