И снова про войну
(Рассказы и повесть) - Зеленин Андрей Сергеевич - Страница 41

Мария рядышком другого воина обнимала, в голос ревела.

Куда Ганна под шумок делась, никто внимания не обратил.

Обратили.

Часа не прошло, появилась во дворе. Не одна. С офицером. Три звезды большие на погонах.

— Вот! — сказала торжественно и на Зинку пальцем ткнула. — Вот эта! С хозяйским сынком жила, с офицером немецким! Сынка ему родила, паскуда! Они её откармливали, в доме у них жила, а нас работать заставляли и день и ночь, беспробудно! — И в слезах зашлась, стерва.

Так Зинка снова в коровнике закрытом оказалась. Часовой её охранял. С автоматом.

Потом другой офицер пожаловал. На погонах четыре звёздочки, поменьше трёх больших. С ним ещё один парнишечка — на погонах вовсе не вызвездило, одна мелочь.

Потом трибунал был. Военный. И по законам военного времени определили Зинку в лагерь как изменницу Родины.

А дальше покатилось, зашлось — ахнуло!

Ахнуло в поле знатно. Почитай в каждом доме деревенском стёкла повышибало. Из тех, что до того оставались.

Ослабли ноги у мамки, подкосились. Упала она, встать не смогла. Слова не вымолвила, так губы свело…

— Пойдёмте! — Василёк офицеру немецкому сказал.

Тот команду своим солдатам отдал. Похватали фашисты оружие в руки, пулемёт ещё из машины достали и — вперёд за мальчишкой. За Васильком. Ходко. Восемнадцать нехристей, офицер девятнадцатым.

Офицер говорливым оказался. Пока за околицу выбирались, к полю подходили, много чего узнал. Спрашивал:

— Сколько тебе лет, мальшик?

— Семь! — Василёк отвечал.

— О! — говорил немецкий офицер. — Ходишь в школа?

— Сегодня в первый класс собирался.

— Ты пойдёшь первый класс! — обещал фашист. — Наше правительство решило создать вам школа. Из целых два класс! Первый и второй. С двумя предмет: немецкий язык и математик. Большего вам не нужно! Только понимать язык нас, козяев и считать до один тысяча! — и фашист принимался хохотать. — И никакой литератур! Кто уметь читать, тот наш враг! Тот должен быть — пух! И смерть!

— Ну-ну! — качал головой Василёк и пальцы его рук сами собой сжимались в кулаки.

— О! Ты умный парень! — восторгался Васильком офицер. — Ты сразу понял, как стать нужен немецкой власть! Ты быт обеспечен всем, что нужен для жизнь: дом, корова, работа. А кем ты хотел работат?

— Агрономом.

— Гут! Зер гут! — офицер собирался сказать что-то ещё, но Василёк его перебил.

— Осторожно! Тут начинается минное поле. Только не бойтесь! Я дорожку знаю, не один раз здесь ходил.

Насторожившийся было, офицер опять подобрел с лица и вновь принялся хвалить русского мальчишку:

— О, какой расчётливый мальшик!

А перед глазами Василька незримо вставал старшина-сапёр. И будто слышался Васильку его голос:

— …Мина, она сама по себе мала, а смерти в ней — не на одного человека может быть. Здесь таких смертей вокруг много будет. Вот так мы их в землю прятать станем. Вот так они сверху выглядеть будут: чужому взгляду неприметно, а вам понятно. Мы эти мины так положим: с краю по одной вразброс, а дальше так, что, если на одну наступишь, сработает сразу много. До неба земля встанет, лес вздрогнет — черно станет, страшно!

Мимо тех мин, что вразброс нашими сапёрами уложены были, провёл Василёк фашистов. Шёл, назад оглядывался: все ли за ним идут, все ли теперь на минном поле.

Все они друг за дружкой шли. Осторожничали. Шаг в шаг ступали.

Усмехнулся Василёк про себя: «Шагайте-шагайте!»

Уловил немецкий офицер мальчишечью усмешку, спросил:

— Что ест значит твой кривой улыбка?

— А то! — Василёк ответил.

И что уж перед его глазами пронеслось: жизнь ли его короткая счастливая. Папка ли, что на великое дело жизни своей не пожалел, от дома на войну ушёл. Мамка ли — та, с которой Родина начинается великая, а значит, сама Родина. Что перед глазами Василька промелькнуло — никто не знает. Только…

Оглянулся Василёк назад, убедился, что все фашисты там, где нужно, находятся, и сошёл с тропки ему одному известной в сторону. И на бугорок, для чужого взгляда неприметный, наступил.

И поднялась земля до самого неба! И вздрогнул лес недалёкий всеми своими деревами-кустами, каждой травинкой мелкой! И стало вокруг черно да страшно.

И долго ещё оседал на землю ветер. А когда осел, улёгся, распластался на чёрном да оплавленном, среди месива из крови, тряпок да металла, увидел ветер бумажный листок. И был на том листе мальчишка, карандашом нарисованный — будто живой, живее не бывает.

Там, в Москве, на перроне, немец, крепко держа старуху, нежно-нежно шептал:

— Мама!

И старуха отвечала, еле слышно шевеля губами:

— Василёк мой, Василёк…

ЛЕНИНГРАДСКАЯ ИГРУШКА

Рассказ

Блокадников привезли среди зимы — детей. Сколько-то оставили в городе, других разместили по ближайшим сёлам и деревням. Кто мог учиться, по возрасту подходил, тех сразу отправили в школу: чего время зря терять? Ну, запустили полгода, так не беда — догонят. А если не догонят, значит, два года в одном классе просидят — тоже не страшно. Война, она спишет…

Первый класс изучал Мишку целый урок. И перемену ещё не трогали. И ещё один урок с ног до маковки обсматривали. На второй перемене подошли:

— Слышь, ты, ленинградец! Ты чего такой — молчаливый?

Мишка вздохнул, опустил глаза.

На полу лежал сухарик. Не сухарик даже — обломыш, с ноготь размером. Может, с прошлого дня остался — полы с вечера никто не помыл, вот и остался. Никто не замечал, а Мишка — увидел. Увидел, вздохнул ещё раз и начал оседать. Не теряя сознание, нет! Просто медленно так встал на колени и поднял обломыш, и протянул его всем — на ладошке:

— Хлеб! — И заплакал.

На третьей перемене он плакал снова. Дали кашу, чай и кусок хлеба. Никто не отнимал, но Мишка заревел:

— Хлеб!

Из третьего класса подошла девчонка, тоже из эвакуированных:

— У него в Ленинграде вся семья от голода умерла. Он всегда, когда хлеб видит, плачет.

Первоклашки разошлись, пожимая плечами и перешёптываясь: да, и у них было голодно, но что б так…

На другой день удивлялись снова.

Во втором классе учительница рассказывала про природу. И спросила про осадки. Все знают, что осадки — это снег, дождь, град… Вернее, все думали, что все знают. И учительница тоже думала, что объяснять ничего не надо, и спросила — у девочки из Ленинграда:

— Что падает с неба?

И девочка ответила:

— Бомбы.

Все подумали, что она шутит, и засмеялись. А девочка не засмеялась — заплакала. Как Мишка-первоклассник.

— Тихо! — прикрикнула на класс учительница. И попросила. Девочку: — Пожалуйста, не плачь. — И когда та успокоилась, задала другой вопрос, как бы наводящий: — А что ещё падает с неба?

И девочка, уже смелее, сказала:

— Падают снаряды!

— А что ещё? — растерялась учительница.

— Ещё мины и осколки, — отвечала девочка, — и ещё парашютисты…

Про снег, дождь, град она не смогла вспомнить…

В третьем классе самой яркой личностью в один момент стал Никита. Не потому, что у него был нож. Ножи у многих пацанов имелись — разные: настоящие и самодельные — острые! Для игры. Для — себя показать и другим пригрозить. Но Никита…

Сел Никита — после уроков — на крылечке, полешко из школьной поленницы взял и за полчаса такой пистолет вырезал! Как настоящий!

— Его чем-то чёрным покрасить, от настоящего не отличить, — сказал.

— А револьвер — можешь? — попросил кто-то.

— Могу, — согласился Никита. — Только немного дольше будет.

К вечеру у третьеклассников тако-ой арсена-ал бы-ыл! Пистолет, револьвер, граната-лимонка, граната противотанковая!