Когда Шива уснёт (СИ) - Валерина Ирина - Страница 46

В тот год, когда заболела Магда, Эви прекратила наблюдение у Павла. Уход за матерью требовал много времени и сил, да и в терапевтических беседах она изначально не видела смысла, поскольку в своей психической нормальности никогда не сомневалась. Павел, который так и не перестал любить Эви, пытался сохранить общение, но она вскоре сменила номер мобильного. Некоторое время, пока Магда могла отвечать на его звонки, Крал оставался в курсе происходящего в жизни Новотных. Вскоре состояние Магды резко ухудшилось, но она не падала духом, верила в лечение и продолжала надеяться на своё выздоровление. Павел по мере сил поддерживал в ней эту иллюзию, хотя хорошо понимал, что её диагноз и стадия заболевания не оставляют шансов на успех. Когда на очередной его звонок ответила Эви, он всё понял ещё до того, как услышал её бесстрастное: «Мама умерла, Павел…».

На похоронах Эвика держалась сдержанно, но Крал предпочёл бы, чтобы она рыдала и билась в истерике. Он предвидел серьёзное обострение, на которое никак не мог повлиять, потому что Эви деликатно, но непреклонно отказывалась от его помощи и поддержки.

После похорон Павел каждый вечер приезжал к ней, они пили кофе и молчали — разговорить Эви не удавалось. Она по-прежнему не плакала, держала горе в себе. Дежурно отвечала на вопросы, уверяя, что чувствует себя хорошо. Крал видел, что это не так, и всякий раз уходил с тяжёлым сердцем.

В один из вечеров, после недельного отсутствия внезапно загрипповавшего Павла, она открыла дверь прежде, чем он успел позвонить — словно давно ждала и прислушивалась к его шагам. Лицо её было заплакано, глаза покраснели. Предвосхищая вопросы, бросилась в объятья и разрыдалась в голос. Ошарашенный Павел, застыв посреди прихожей, только и мог, что, обнимая её одной рукой, второй успокаивающе гладить по спине. Из спутанных объяснений, прерываемых новыми потоками рыданий, удалось понять, что крыска Гала, достигшая возраста патриарха, на днях издохла, вслед за чем сошёл из дома Дали, и Эви теперь подозревала худшее. Павел мысленно вознёс благодарность почившей в бозе Гала — кажется, Эвика наконец-то вышла из эмоционального ступора. Дав возможность выплакать всё, что накопилось, он отвёл её в ванную и помог умыться.

Потом Эви, уткнувшись лицом в полотенце, глухо пробормотала:

— Обними меня…

То, что произошло после, Павел не смог бы объяснить даже под пытками. Как и когда их объятие из дружеского стало страстным, он не заметил, потому что близость прижимающейся к нему Эвики кружила голову. Она первой поцеловала его — уверенно, без колебаний.

И всё было прекрасно — томительно, уместно, остро желанно — до тех пор, пока Павел, повинуясь странному порыву, не выключил в спальне свет. Эви, ещё секунду назад нежившаяся под его поцелуями, бросила взгляд в потолочное окно, резко закрыла глаза ладонями и сказала, как отрезала:

— Уходи.

Крал шёл по пустынным улицам в отель, где последние месяцы снимал номер, чтобы быть поближе к Эвике, и ночь шла рядом с ним. Душевных сил на рефлексию не осталось. Он понимал только одно — дело не в нём. Не в нём. Он всё делал правильно. Что-то в Эви отрицает саму возможность разделить себя с другим человеком. Но ничего. Ничего. Павел не привык отступать. Он знал, что справится.

Выждав несколько дней, чтобы дать возможность Эви немного разобраться в себе, он пришёл к ней с очередным визитом, однако дверь ему никто не открыл. Встревоженный Павел спустился в холл и принялся расспрашивать консьержа, но тот сослался на запрет и предложил созвониться с администрацией. Выяснилось, что Эви расторгла долгосрочный договор аренды, несмотря на приличную неустойку, и переехала в более дешёвый район Праги, запретив раскрывать свои контакты.

Павел не помнил, как жил несколько последующих месяцев. Он продолжал заниматься рутинными делами, вёл консультации, поддерживал видимость общения с немногочисленными знакомыми, но душа его болела, и смысла не было ни в чём. Не было Эви — не было и смысла, это же так просто…

На исходе третьего месяца ему приснился сон — что само по себе уже являлось событием, ибо сны он видел крайне редко и никакого значения им не придавал. Но этот врезался в память до мельчайшей детали.

В середине неуютной комнаты с плохим верхним светом Эви стояла у мольберта и писала картину. Целиком поглощённая работой, она рисовала яростно, размашистыми мазками. На глазах у Павла рождалась абстракция из ярких цветовых пятен, где множество оттенков красного разбавляли редкие кляксы тёмно-синего и грязно-оранжевого цветов. И снова красный. И опять. Потом Эви остановилась, словно бы разом утратив интерес к происходящему, положила руку плашмя на палитру и провела ладонью по полотну, размазывая краску, — из угла в угол, подобием буквы «Х». Чёрные отпечатки её ладони прошли по всему холсту, как бы перечеркивая то, что рисовалось до этого. Сразу же после Эви толкнула мольберт от себя, он упал с грохотом, после чего медленно погас последний свет…

Ещё через день на адрес клиники пришла бандероль — с курьерской доставкой, без обратного адреса. Внутри пакета оказалась изрядно потрёпанная тетрадь в жёлто-синей обложке. С бешено колотящимся сердцем Павел открыл её на первой странице, прочёл ожидаемое «Дневник Эвики Н.» и объявил секретарше, что отменяет все встречи на сегодня.

Он читал весь день. Читал и осознавал, что именно сейчас, аккуратно перелистывая пожелтевшие от времени страницы, вглядываясь в летящий и местами небрежный почерк Эви, терпит величайшее поражение в своей жизни. Принять на веру то, что содержал дневник, было недопустимо — практик восставал. Но и отрицать веру Эвики в написанное не мог даже закоренелый внутренний циник.

Дневник обрывался на записи от 13 ноября 2016 года. Павел механически отметил про себя — «неделю назад» — и продолжил чтение.