Когда Шива уснёт (СИ) - Валерина Ирина - Страница 45

Эви шла, не замечая ни летящего в лицо снега, ни опустевших улиц, ни деревьев, укутанных в праздничную паутину светящихся гирлянд. В голове метрономом звучало «где-твой-ре-бё-нок, где-твой-ре-бё-нок», и это было единственным, что имело смысл. Ответа на вопрос не находилось. Слово «ребёнок» оставалось безликим, не желало обретать образ, имя, пол. Эви пыталась выдохнуть его в ночь, выкричать из себя, вспомнить муки родов, чтобы родить своего ребёнка заново, но в ней не находилось ничего, что вернуло бы память хотя бы о материнском страдании.

Остановив удачно подвернувшееся такси, она села на заднее сиденье и забилась в угол полутёмного салона. Таксист попался не словоохотливый, разговорами не беспокоил¸ просто время от времени посматривал в зеркало заднего вида на странную ночную пассажирку, да и всё. На подъезде к Праге Эви опомнилась, полезла в сумочку, в карманы пальто, после чего произнесла убитым голосом:

— Простите, но у меня, кажется, нет с собой денег… Вы не сердитесь, я не нарочно. Дома наверняка найдётся нужная сумма…

Таксист впервые за всю поездку оглянулся и окинул Эви цепким взглядом.

— Не беспокойтесь, пани, поездка уже оплачена. Кто-то о вас тревожится, одну в ночь не отпускает. Его можно понять — таких женщин вообще отпускать нельзя, как по мне.

Эви выдохнула. Неведомый меценат, это, конечно, Павел… Волна эмоции качнула её всего на секунду. «Да, он хороший. Он замечательный. Но не нужен мне».

Нахлынула тягостная маета. Мысли о ребёнке — тёмные, тяжёлые — не отпускали. Эвика потерянно смотрела в окно, не замечая празднично освещённые улицы и весёлых нарядных людей. Возвращаться в пустой дом было страшно, но оставаться в клинике после разговора с Павлом она не могла. То, с каким упорством он пытался преуменьшить значимость отношений с вероятным отцом ребёнка, странным образом сильно задевало Эви. Его на первый взгляд безупречные логические выкладки раздражали её — рассудком она понимала, что эти рассуждения разумны и вполне могут объяснять амнезию, но что-то в ней активно восставало против доводов Павла. Ничего не помня о прошедшем годе, Эви, тем не менее, яростно защищала своё чувство.

Машина въехала в тихий уютный дворик и остановилась напротив подъезда. Таксист пожелал доброй ночи, сунул в рот сигарету, но закурил лишь тогда, когда Эвика вошла в освещённый холл дома. Выждав ещё около минуты, он выехал со двора. Поручение странного, но щедрого полуночного клиента было исполнено в полной мере.

Полусонный консьерж — новый, незнакомый — без удивления отреагировал на её просьбу. Выдал запасной комплект ключей, перед этим тщательно изучив удостоверение личности, и убрёл в свою комнатушку досматривать десятый сон. Эви вознеслась под крышу в привычно поскрипывающем старом лифте и, пересиливая волнение, подошла к своей двери.

Руки подрагивали. Она осторожно прикоснулась к табличке на двери квартиры, обвела её пальцем, после чего решительно провернула ключ в замочной скважине и толкнула дверь внутрь.

В прихожей пахло иммортелями — остро, тревожно. Дом затаился. Он словно знал какую-то тайну и не спешил открывать её хозяйке. Не зажигая свет, Эвика стянула с ног любимые замшевые сапожки, сбросила с плеч шубку и почему-то крадучись, на цыпочках, пошла в направлении гостиной.

Рука привычно нащупала выключатель. Яркий свет ударил по глазам. Она поспешно надавила на клавишу, погружая комнату в уютную полутьму. Освещения с улицы от фонарей и реклам было вполне достаточно, чтобы не потеряться. Эвика пошла вдоль стен, легко прикасаясь к предметам, заново узнавая их. Возле лестницы, ведущей в мансарду, остановилась, прислушиваясь к ощущениям.

Волнение владело ею. Ощущение, что разгадка близка, стало почти уверенностью. Она медленно поднялась по лестнице, мягко толкнула дверь и вошла в спальню.

Уличный свет сквозь скошенные потолочные окна падал в комнату широкими прямоугольниками, наполняя её чем-то потусторонним и пугающим. Эви отстранённо подумала, что ночью в окнах должны быть звёзды, но тут же удивилась себе — что за странная мысль, откуда им взяться над мегаполисом? Внимание её привлек мольберт, на котором мягко светился квадрат холста. С гулко бьющимся сердцем Эвика подошла ближе.

Она ещё не узнала свою последнюю картину, а в ушах вместе с током крови уже грохотало какое-то слово. Эви не сразу осознала, что сама произносит его — сперва шёпотом, а после в голос, всё громче и громче.

— Тадеш… Тадеш! Та-а-ад!!

Словно волшебный пароль, названное имя сняло все препоны, и воспоминания хлынули на неё неудержимым потоком.

Эвика тонула. Сумеречная комната наполнилась тенями недавнего прошлого. Искренняя страсть и ужас потери, счастье и горе, доверие и предательство — как всё это уместилось всего лишь в год? Тадеш… Аш… любимый, единственно нужный и желанный мужчина… И сын, которого она родила, держала у груди, целовала крохотные пальчики, нежила, не спала ночей, видела, как в неразумном младенце за несколько месяцев высветился чудесный умный мальчик… И его отобрали, не считаясь с её чувствами! Украли саму жизнь! Было — всё. В одном этом годе было всё. И что осталось? Ничего. Ничего!! Как жить теперь, зачем?!

Эви не слышала ни заполошных звонков на мобильный, ни — вскоре последовавших — в дверь, ни отчаянных криков Магды, умолявшей открыть. Даже звуки ломаемой двери не беспокоили её — она старалась удержаться в круговороте своих воспоминаний, не потерять их, не потеряться вновь. Пусть страшные, пусть отнимающие надежду, но они принадлежали ей, а она — им. Только в них у неё оставались любимый муж и сын. А больше ничего и не было нужно, вот что…

После снятия реактивного психоза Павел на протяжении полугода пытался нормализовать состояние Эвики Новотной, но, несмотря на лечение и сеансы психотерапии, она не видела грани между реальным миром и собственным вымыслом и продолжала утверждать, что провела целый год на другой планете в некоем мире демиургов, являвшимся прообразом нашего. Псевдореминисценции были настолько красочны и детализированы, что доктор Крал не единожды ловил себя на том, что с увлечением слушает её рассказы. Тяготение к Эви в нём не угасло, но он хорошо понимал, насколько сейчас она далека от него и здраво оценивал свои шансы как бесперспективные. Однако даже такая горькая любовь согревала его, открывала что-то новое в давно и, казалось бы, хорошо изученной им самим персоне Павла Крала, поэтому он не спешил избавляться от чувства.

Поскольку Эви не проявляла агрессии к окружающим и не демонстрировала суицидных тенденций, через семь месяцев он выписал её из клиники, несмотря на очевидный неуспех проведенного лечения. Выставлять диагноз Крал не спешил, предпочитая наблюдать в динамике. Ежемесячные встречи позволяли оценивать состояние Эви и контролировать заболевание. Она не стремилась открываться посторонним, так что о её странностях знали, по сути, только Магда и Павел. Эви, которая и прежде вела достаточно замкнутый образ жизни, теперь вообще не желала расширять круг общения. Постепенно даже старые подруги, устав от очевидного её безразличия, оставили попытки расшевелить Эви.

Через несколько лет она стала почти затворницей. В компанию к коту Дали добавилась прибившаяся со случайной оказией белая крыска Гала, и теперь только их весёлая возня разбавляла одинокие вечера Эви. Она по-прежнему писала картины, но полной отдачи от творчества больше не получала. Манера её письма резко изменилась, в полотнах стали доминировать тёмные цвета и резкие мазки. Однако у публики её картины продолжали пользоваться устойчивым спросом — возможно, именно потому, что затаённая боль и гнев, проступавшие сквозь краски, будоражили нервы благополучных обывателей. Эвике, признаться, было безразлично, она поставила крест на карьере художника и всё чаще брала заказы, предпочитая расценивать творчество только как источник дохода. Впрочем, материальная часть волновала её ещё меньше духовной, но она не хотела огорчать Магду, поэтому поддерживала иллюзию обычной жизни хотя бы там, где могла. Попытки матери приобщить её к религии вызывали у Эви лишь грустную улыбку. Она чётко осознавала, что знает слишком много для того, чтобы найти утешение в вере.