Чужое - Данихнов Владимир Борисович - Страница 42

Кажется, он вышел на берег моря. Или реки. Нет, на край котлована, забитого пустой породой. На берег озера. Мир снова собрался и на этот раз не разбивался, и Шилов увидел, что он на самом деле стоит на берегу озера, а где-то далеко в тумане горит огонь, который зовет его к себе, и мысль зазвучала с новой силой, но на этот раз как-то по-новому, интимно, что ли: убей детей. Нежно: убей детей…

Шилов хотел подумать о том, что взрослые не понимают детей, а дети, вырастая, не понимают себя и упекают остатки настоящих себя вместе с родителями в дома престарелых. Шилов хотел подумать обо всем этом, но у него не получалось, а ноги несли его туда, к костру, и он шел к нему, а слева мега-осьминожья фабрика все также трудилась, умертвляя и возрождая каждый миг озерного бога, и все это происходило благодаря стараниям людей и зеленокожих. Спрут, хотел подумать Шилов, вот самое подходящее название для зверя. Но думать было некогда: сокруши детей, твердил он про себя.

Убей.

Детей.

Почти в рифму, хотел подумать Шилов, но, конечно, не подумал.

Семеныч спустился с крыши, когда немного рассеялся туман. Он прислушивался к шорохам вокруг, ждал, когда гробы на колесиках появятся, чтобы забрать его с собой, но они не появлялись. Семеныч брел вдоль обочины, не зная куда, собственно, он бредет. По лицу его текли слезы, он злился на себя за проявленную слабость, ведь он мачо, матерый рыбак и профессионал, начальник отдела по налаживанию связей с чужаками, веселый бесшабашный мужик, сибиряк, для которого ничего не стоит проглотить за вечер четверть ведра сорокаградусного горлодера, который подлых чиновников давит вместе с их креслами в горький сок, который сотню шахтеров может вытащить за час из-под обвала. Такой человек не должен плакать! Нельзя, невозможно такому мужику плакать, нет ничего для него, из-за чего можно плакать: нет родителей, нет жены и детей, благо, общество постаралось, чтобы люди, не желающие заводить семьи, чувствовали себя комфортно, чтобы одинокие люди упивались своим одиночеством. Общество придумало для них интересную работу и выдуманные миры, в которые можно уехать на космическом поезде, оно приготовило для них развлечения, такие, о которых люди сто-двести лет назад и не мечтали.

Семеныч натолкнулся на стену, собранную из веревок и кусков мяса, протянул руку и сжал сразу несколько веревок в кулаке. Веревки неожиданно легко порвались, и чайки, облеплявшие стену, с пронзительным криком умчались в небо. Семеныч продолжал методично рвать веревки. Он смеялся в лицо выдуманному богу северных морей, а когда со стеной было покончено, увидел, что стоит на берегу озера, а рядом горит костер, вокруг которого сидят перепуганные дети и Проненко.

Они сидели вокруг костра все вместе, усталые и грязные, устрашенные чужим, непохожим ни на что миром вокруг. Они ждали, надеясь, что все завершится само собой; надеялись и дети, и взрослые. Семеныч и Проненко все глубже погружались в громкие воды черного мира, и метеоры уже почти задевали их, но они не чувствовали ни боли, ни жара, потому что это были отголоски пройденного мира, а их ждал новый – темный и тихий…

А потом к костру подошел Шилов, и Семеныч с Проненко сразу поняли, что с ним происходит что-то скверное, потому что у Шилова в руках был пистолет, и он направлял оружие прямо на них. Зрачки Шилова полностью заполнили радужку, он как-то гадко, с натугой, улыбался.

– Ты накур-рился, что ли? – спросил Семеныч.

Он хотел встать, чтобы взять Шилова за плечи и увести его от костра, но Бенни-бой кивнул ему, и Семеныч, ощутив странную тяжесть в ногах, остался сидеть на месте. Бенни поднялся, отряхнул шортики и весело свистнул: эй, бутылка! Все увидели, как из озера выныривает пузатая зеленая бутылка, на вид старинная, пахнущая водорослями, пиратскими приключениями, всем тем, что так обожают дети. Бутылка подлетела к Бенни-бою и уселась ему на плечо, словно попугай.

– Бутылка Ширяева, это Шилов. Шилов, это бутылка Ширяева, – ловко поклонившись, представил их друг другу Бенни-бой.

Шилов молчал. Он хотел подумать: что за чертовщина, зачем я направляю на малыша оружие, но не подумал.

Ласково: убей детей.

– Мистер Ширяев был очень хороший, – сказал Бенни-бой. – Он был как ребенок, играл со мной и с другими мальчиками и девочками тоже играл. Он сказал мне, что все ученые в глубине души дети, потому что они не разучились мечтать. Ну, то есть, если они настоящие ученые, а бывают и поддельные, таких следует избегать. Но однажды мистер Ширяев провалился в другой мир, где и застрял навсегда, зато от него осталась бутылка. Вот эта! – Бенни ткнул пальчиком в бутылку у себя на плече, достал платок и высморкался.

Нежно: убей детей!…

– Убить… – сказал Шилов и замолчал.

– Сероглазые дяди очень смешные, – сказал мальчишка, – они думают, что могут вмешиваться в жизнь других рас, но вмешиваются как-то странно. Мистер Ширяев, когда попал в чужой мир, разговаривал со мной через эту бутылку и многое рассказал, хотя и не все: он рассказал, что сероглазые дяди не верят в свободу воли, но зачем-то ищут людей, которые этой свободой обладают.

– …детей.

– Мистер Ширяев сказал, что души у людей нет, но бывают люди, они высчитали это с помощью очень-очень точных вычислений, у которых она все-таки есть, и они ищут этих людей и испытывают их по-всякому, проверяют ихнюю… ну… свободу воли.

Шилов хотел подумать: надо убить детей, но в этот момент бутылка метнулась к нему и укусила за палец. Шилов ойкнул, со страхом посмотрел на пистолет в своих руках, размахнулся и закинул его в озеро. Дети и взрослые обернулись и смотрели на водную гладь, очень долго смотрели и ждали всплеска, и минуты через две всплеск все-таки случился. Он стал сигналом для Бенни-боя, который погладил загадочную бутылку, прыгавшую по его плечу, и сказал, высунув наружу раздвоенный язык ящерицы:

– Ну что, бутылка, пошли?

И исчез в тумане.

Глава седьмая

Они стояли все вместе, рядом, усталые и грязные. Шаги звучали в полной темноте, и кто-то дышал, выпуская из ноздрей струи горячего пара, и струи эти, кажется, светились, выжигая во тьме пылающие линии.

– Фи… фай… фо…

– Я бы сказал, что нам надо преодолеть наши страхи, чтоб вырваться из этого морока, наведенного сероглазым, – неуверенно произнес Семеныч, – но ведь страха нет давно, не боюсь я ковров, осталась только жалость, что папа и мама умерли, потому что они хор-рошие были на самом-то деле, замечательные. Папа иногда бил маму, но он был хороший папа, а однажды даже оторвался от телевизора и помог мне клеить пластмассовую модель самолета. Вот такой вот нос-пиндос.

– Фам… I smell…

– А мои родители, – сказал Проненко, опиравшийся о холодную голую стену, – они тоже были как бы хорошие, это мы – придурки, маленькие идиоты, и Сашу парализовало из-за этого, мы виноваты, врали зачем-то друг другу, как бы накручивали…

На другой стороне улицы что-то стукнуло, по дороге поползли светляки, наметившие обочины, словно посадочные огни в космическом порту. Загадочные светляки ползли к домам, забирались на крыши, плавно обтекали стены и оттуда срывались в небо. Прилеплялись к нему и висели, одинокие, далекие друг от друга. Наверное, эти светляки – упавшие метеоры, которым надоела земля, подумал Шилов, и они вернулись на небо. Он смотрел на них и пытался понять, чего ему не хватает, что он должен вспомнить такого плохого или хорошего о матери, которая распланировала его жизнь на годы вперед, но не мог ничего придумать. За спиной стояли дрожащие дети, которых он должен был убить, чтобы выбраться из этой вселенной, но он не собирался никого убивать. Он шагнул вперед, наступил на светляка, и светлое пятнышко потащило его навстречу великану, словно эскалатор.

– Ар-рхх… – издал нечленораздельный звук Семеныч за его спиной.

Великан замер, струи пара иссякли. Кажется, чудовище не ожидало такого поворота.

– Фам! – закричал Великан, когда Шилов приблизился к нему вплотную.