Братья наши меньшие - Данихнов Владимир Борисович - Страница 15

— Чего уставился? Чего? А? Архаровец!

— Знаете, Полина Ильинична, — не выдержал я, — вы чем-то похожи на мою родную бабушку. Вот, к примеру: моя бабушка обожала кошек, и у нее было пять пушистиков, а у вас, думаю, ни одного нет, хотя кошек вы любите, правда ведь? Я видел, что вы покупаете на черном рынке кошачье мясо, значит, любите. И здесь частенько коты появляются, а потом загадочным образом пропадают куда-то, вероятно, от вашей безмерной любви к ним. Общее ли это? Нет. Любовь к кошкам у вас разная.

Старуха вылупила на меня свои заплывшие глазенки. Я продолжил:

— Кроме того, моя бабушка ненавидела чай в пакетиках, — я кивнул на ниточку, что свисала из ее чашки, — она презирала тех, кто пьет эту отраву, признавала только настоящий чай с бергамотом. Так что и здесь нету у вас общего. Книги? Книги вы не читаете. Музыку — слушаете старинную попсу; думаете, в наше время она превратилась в классику, верите недалеким радиоведущим? Как же вы заблуждаетесь, Полина Ильинична: музыка, тем более попса, не станет классикой никогда, потому что место классиков забито давно, и если что-то и посягнет на это самое место, то совсем не попса. Но все-таки что-то общее у вас с моей бабушкой есть.

Полину Ильиничну перекосило — руки у нее задрожали, на губах появилась жутковатая ухмылка. Старуха спросила уныло:

— И чего же?

Я наклонился к ней и сказал:

— Вам семьдесят, и моя бабушка умерла тоже в семьдесят.

— Но я-то… не умерла.

— Значит, у вас пока нет ничего общего. Плохо стараетесь, — сухо ответил я, подхватил со столешницы жетончик и направился к лифту. Было очень приятно осознавать свою маленькую победу над вредной старушенцией, а с другой стороны, было не очень приятно, потому что собака-совесть шептала в ухо, что я неправ, что я — эгоистично настроенная скотина, которая после развода совсем с катушек съехала, что мне следует вернуться и извиниться; еще что-то шептала она, собака эта, но я пропускал ее советы мимо ушей, потому что если слушать все время совесть, то и чипсов с «Нипоешками», извиняюсь за тавтологию, не поесть, и денег лишних не заработать.

Полина Ильинична выключила радио; было слышно, как она выливает в раковину чай.

— Подождите! Кирилл Иваныч, погодите же!..

Я придержал сходящиеся дверцы лифта носком ботинка.

Конечно же ко мне спешила Иринка Макеева, секретарь Наиглавнейшего нашего Шефа, влюбленная в меня по какой-то странной причине девчонка лет двадцати двух. Миленькая, пухлощекая, черноволосая, в сдвинутом набок бежевом беретике и аккуратной шубке, которая загадочным образом подчеркивала изящную фигурку девушки. Ирочка зашла в лифт, топнула сапожком, и грязные снежные крупинки переместились с ее обувки на мою штанину.

— Ой, — сказала Иринка и так густо покраснела, что мне захотелось помидоров, политых кетчупом. — Давайте я стряхну…

Но я опередил ее, смахнул, наклонившись, снег и улыбнулся:

— Ничего страшного, Ир, видишь, сам справился. Большой уже, — неуклюже сострил я.

— Мне стыдно, — пробормотала Иринка и посмотрела на меня такими влюбленными глазами, что пришлось перевести взгляд на потолок. Потолок был дымчато-синий, покрытый густой сетью блестящих царапин.

— Ну это хорошо, наверное. Раз стыдно, значит, совесть у тебя есть; значит, не успела совесть свою за пирожок продать, как я, например.

— Это шутка, правильно?

Я поперхнулся:

— Вроде того.

— Очень смешная!

— Спасибо…

— Вам спасибо, что прислали мне открытку на день рождения, — поблагодарила Ирочка. — Так приятно… вы единственный, кто помнит, когда у меня… день рождения.

Лифт приехал, двери разошлись в стороны. Я галантно пропустил Иришку вперед. Ей следовало свернуть в первую дверь направо по коридору, мне же надо было пройти дальше. Однако Ира не свернула в кабинет шефа (впрочем, делать там все равно нечего — Михалыч приходит к двенадцати), а пошла за мной.

— Вы знаете, Кирилл Иванович, день рождения у меня прошел так скучно… гости были, но ничто меня не радовало: ни торт с двадцатью двумя свечками, ни полное собрание сочинений классика Буэлевина, ни даже нижнее белье — в кружавчиках, такое красивое! Да, я побежала в спальню, надела его и долго любовалась собою в зеркале, но это не главное! Ваша открытка главнее — я перечитывала ее целых пять раз. Так замечательно вы в ней меня поздравили!

«С днем рождения, Ирочка! Желаю тебе удачи на работе и счастья в личной жизни», — вспомнил я, нервничая, потому что мы как раз проходили мимо застекленного «панорамного» окна в кабинет системщиков. Системщики все как один оторвались от компьютеров и цепко следили за мной и шагающей рядом Иринкой. Я чувствовал, как их взгляды прожигают насквозь мой лоб, потом висок, а после — затылок. Когда пламенные взгляды остались за крепкой стеной, я вздохнул свободно. Впрочем, не совсем.

— Да ничего такого, Иринка, всегда рад, — промямлил я, отворяя дверь кабинета.

— Нет, что вы! — размахивала руками Иринка, отчего ее нарядный беретик аж подпрыгнул над головой. — Я так рада была, правда! К черту тортик «Наполеон», хотя, конечно, вкусный он очень — мне его бабушка печет; к черту белье, мне его этот прыщавый придурок подарил — он за мной ухлестывает, урод, но нету у него шансов… Все к черту! Хотя белье французское, оно жутко дорогое и нежное, заботится о моей коже днем и ночью, и она, кожа моя, становится как у младенца, но вот ваша открытка… Вернее, не открытка даже, а внимание, да, внимание и память, ваша феноменальная память в отношении меня па…

— Ир, — сказал я, криво улыбаясь и пытаясь спрятаться за дверью кабинета, — потом поговорим, хорошо? А открытка та стоит три пятьдесят. Хочешь — верни деньги.

— Нет! — взвизгнула она.

Я закрыл дверь на ключ и только тогда вздохнул свободно, а Макеева плаксиво пискнула с той стороны:

— Встретимся на обеде в столовой, Кирилл Иванович! Открытку вашу я все равно люблю, а ночью засунула ее под подушку, и мне всю ночь снились вы! Хотите знать, как вы мне снились?

— Ради бога, нет, — пробормотал я испуганно. Пакет с открытками (проклятая привычка, давно пора с ней завязывать — обойдется народ и без моих поздравлений) кинул на свободный стул, подхватил со стола пульт дистанционного управления и включил сплит-систему.

Видеоокно показывало барханы, над которыми кружил суховей; караван верблюдов медленно двигался вдалеке, и палящее бледно-желтое солнце выжигало небо над ним добела.

Надо достать скотч, подумал я, и перевести окно в обычный режим. Пусть показывает то, что в самом деле происходит на улице, пусть показывает грязь и холод.

У кого можно выцыганить скотч?

Я попрыгал на месте и несколько раз присел. Меня била дрожь, и черт знает почему: причиной был то ли холод, то ли Иринка. Скорее второе.

Скотч можно достать у системщиков, но идти к ним сейчас? Увольте. Ни за что и никогда, только через мой труп. Идти к этим шушукающимся сплетникам и сплетницам после того, как они видели нас с Иринкой вместе? Да лучше смерть от газа через повешение на электрическом стуле!

Я сел за компьютер и щелкнул выключателем на системном блоке, который в то же мгновение зашумел, а изображение на мониторе проявлялось медленно и неохотно, будто подморозилось. Я коснулся сенсор-панели и мгновенно подключился к сети — на чем у нас не экономят, так это на средствах связи.

Мишка.

Как он там?

Парень дотошный, наверняка уже нет не только фоток его дочери, но и самого сайта, а может, и Лерочкиного парня тоже нет, валяется на дне реки с перерезанным горлом, а к лодыжке проволокой камень прикручен с выбитым Мишкиным вензелем.

Не задумываясь, я набрал в окошке браузера нужный адрес.

Лера Шутова все так же белоснежно улыбалась с главной страницы сайта, и была она такая же голая, как вчера. Я вспомнил, что обещал Шутову не смотреть на Леру, и закрыл глаза. Вслепую попытался закрыть страничку, но пальцы съехали с сенсор-панели, и я случайно выключил компьютер.