Братья наши меньшие - Данихнов Владимир Борисович - Страница 14

Я за компанию, проникшись предновогодним духом, постоял в одной очереди, купил небелковую мелочевку, на которую не требовались карточки, а только деньги; потом постоял в другой очереди и опять же без карточки купил соевый гуляш и по-зимнему вялые промороженные овощи. Заглянул в супермаркет и сразу вышел — тамошнюю очередь не простоять и за сутки. Дед Мороз, что дежурил у входа в супермаркет, вручил мне пачку рекламных буклетов, от которых я избавился у ближайшей урны. Взамен метров через десять получил еще одну пачку — от сексапильной Снегурочки в драной песцовой шубке; забирая буклеты, я долго разглядывал ее бледное замерзшее лицо и пытался вспомнить, не видел ли внучку Мороза на порносайте. Не вспомнил.

Не дошел я еще до следующей урны, как ко мне подбежал прыщавый парнишка в красном комбинезоне ; десятилитровым бочонком за спиной, от которого шел ароматный горячий пар. Парень рекламировал бескофеиновое кофе «Безкафе». Предложил мне чашечку совершенно бесплатно — я вынужден был согласиться, потому что уважаю халяву. Вместе с чашечкой он вручил мне кучу проспектов. Рассвирепев, я пнул «безкафешника» в коленную чашечку и взревел от боли, а чашечка зазвенела металлически.

— Ребята, да это же робот! — крикнул я, негодуя.

Люди вокруг оживились и мигом обступили киборга. Прыщавый робот мило улыбался им в ответ, и это вызвало у людей праведный гнев. На робота накинулись всем скопом, втоптали в снег и сорвали одежду. Две бабушки с авоськами засеменили в переулок, унося бочонок с кофе. Интеллигентный мужичок в круглых очках и котелке долго пинал робота по его металлическим ребрам и приговаривал хриплым голосом:

— Нынешние роботы — профанация светлых идей робототехники шестидесятых годов прошлого века!

Потом он ушел.

Робот, не шевелясь, лежал на снегу и с нечеловеческой грустью смотрел в небо на пролетающие облачка, а я сказал ему:

— Понял, гад? Человечество не одолеть.

И ушел.

На середине квартала я взглянул на часы: до начала рабочего дня оставалось минут десять, но можно и опоздать в принципе, начальство я все-таки или кто?

С одной стороны, сегодня на работу меня совсем не тянуло, с другой — было интересно, как там Шутов поживает, разобрался с дружком дочери или нет. Этот вопрос изрядно интересовал мою скромную персону.

У центральной елки, которую впихнули в самую середину площади и огородили картонным забором, проезд был узким. Автомобилисты, которых сегодня было необычно много, отчаянно сигналили. Я пригляделся: одинокий мужик в шапке-ушанке (левое «ухо» отсутствовало) и драповом пальто бегал от машины к машине и создавал пробку. К нему уже спешили милиционеры, но мужик ловко лавировал в потоке машин, кричал что-то, размахивая руками, и уходил от погони. Я пошел в его сторону, потому что всегда интересно знать, кто что кричит и зачем.

А мужик-то слишком ловок оказался! К ментам присоединились разъяренные шоферюги, но даже вместе им никак не удавалось изловить бомжа. Обладатель безухой ушанки просачивался меж автомобилей юрким ручейком; плавно вытекал из цепких рук и кричал, срываясь на визг:

— Я должен найти его и убить!

Его схватили за полы, но мужик извернулся, и в руках водителя осталось пальто, годное только на половик в лавке старьевщика. Мужик на потерю внимания не обратил: продолжил извилистый путь меж застрявших в слякотном месиве машин.

Если выдавалась возможность, он забирался на капот очередного автомобиля и слабыми руками пытался разорвать тельняшку на груди. Народу, не считая, конечно, автомобилистов, это нравилось: он был целиком и полностью на стороне мужика. Бомжа подбадривали выкриками, а в самые напряженные моменты аплодировали. Особенно веселилась молодежь. Кто-то от радости начал кидаться в автомобили петардами, но хулигана-пиротехника быстро скрутили и поволокли к машине с мигалкой, где долго и усердно били по почкам.

— Эй, мужик, не холодно тебе? Зачем майку рвешь? — крикнули из толпы.

— Ой, а вдруг он из мясной банды? — взвизгнула женщина с полной сумкой продуктов и обняла, прижала к себе сумку наикрепчайшим образом.

Я, вцепившись в пакет с подарками, протолкался вперед. Неожиданно бомж свернул и кинулся в нашу сторону. Люди, которые окружали меня, отступили на пару шагов назад, и я остался лицом к лицу с чокнутым. Вблизи он выглядел совсем отталкивающе, и, чтобы отвлечься, я навскидку определил его возраст: 31 год, 3 месяца и два дня. Погрешность — неделя.

Мужик остановился и уставился красными в лопнувших сосудах глазами на меня. Я на всякий случай обнял пакет и вцепился в него изо всех сил. В принципе ничего особенного в нем не было: в основном открытки. Но все равно жалко.

Бомж улыбнулся — мелькнули зубы, гнилые через один — и сказал мне шепотом, доверительно, словно знал не первый год:

— Поможешь?

— Нет, — честно ответил я. — Даже если б ты был красивой девушкой. Впрочем, ей бы тем более не помог — через одну порномодель или проститутка.

Мужик схватился за майку еще раз, напрягся — лицо его покраснело сильнее, нос из картошки превратился в баклажан — и разорвал тельняшку на груди. Я отшатнулся, потому что из груди бомжа торчало нечто глянцево-черное, словно политое растительным маслом; формой эта штуковина напоминала полумесяц. Темный холмик пульсировал, будто в нем билось живое существо, пытающееся выбраться из груди бомжа.

Опухоль?

— Это не рак! — закричал бомж, не выпуская из рук тельняшку, выставляя волосатую, грязную, с черным пятном посреди грудь на всеобщее обозрение. — Не рак это, но жук-скарабей!

Народ заткнулся. Стало тихо. Кто-то полез вперед — я увидел боковым зрением бабку с полными пакетами гостинцев, которая смело семенила к бомжу.

— Я — потомок египетских богов! — надрывался бомж. — Пророчество сбылось!

Изо рта у него воняло так, что, наверное, за километр чувствовалось. Спирт и чеснок — чудесный дуэт.

— Я ищу ублюдка, который собирается использовать нас! — продолжал кричать бомж. — Нам надо остановить… — Договорить он не успел, потому что подоспели бравые служители правопорядка. Во время пробежки по площади они выглядели изрядно уставшими, теперь же повеселели и принялись действовать задорно и с огоньком: стукнули бомжа дубинкой по голове, а потом хорошенько прошлись по спине; подбежавший водитель добавил, с разбега пнув несчастного по ребрам. Покончив с приветствием, менты подняли бомжа на ноги.

— Идти сможешь? — поинтересовались они с неподдельным участием.

Бомж в ответ пустил изо рта кровавые пузыри и уронил голову на пульсирующую грудь. Милиционеров такой ответ удовлетворил, и они потащили доходягу к «бобику». Один, молоденький и на вид самый честный, остался, зачем-то откозырял мне и сказал громко:

— Извините за беспокойство, гражданин господин!

— Э… — промямлил я, пряча драгоценный пакет с открытками за пазуху.

Мент наклонился ко мне и прошептал, протягивая глянцевый флаер:

— Распространяю помаленьку. Ты бери. Мне за каждый флаер денежек отсыплют легошенько:— Судя по необычному говору, молодой мент прибыл к нам откуда-то из Украины.

О таком я еще не слыхивал, чтоб мент подобным бизнесом промышлял. Выглядело это смешно, но я кивнул с серьезным видом, флаер взял и затолкал в карман куртки. Молоденький милиционер еще раз откозырял и побежал за товарищами, взбивая сапогами снежную кашу.

Народ расходился, я понял, что пора и мне. Взглянул на часы: рабочий день только что начался.

Работаю я на улице Ленина, в трехэтажном здании. Наши этажи — два верхних, нижний сдаем в аренду под офисы мелким фирмам, потому что в наше невеселое время главное — рентабельность. Даже для Института Морали.

В холле пахло свежей хвоей. Я свернул направо, к гардеробу, и сдал куртку Полине Ильиничне. Пожилая тетка проворчала что-то нелицеприятное — я ведь оторвал ее от чаепития, от поцарапанной с отбитой ручкой фарфоровой кружки. Куртку Ильинична повесила нарочно неровно, пластмассовый жетончик с номером шмякнула о столешницу с таким видом, что я почти поверил, будто виновен во всех смертных грехах. Настроение, однако, Ильинична мне подпортить не сумела, потому что у меня против вредной старухи есть верный способ. Я смотрю на ее желтоватое лицо, изъеденные кариесом зубы, злобные морщины на лбу и вокруг глаз и вижу возраст — семьдесят лет. Вот так вот, вредная старуха, говорю про себя, не шестьдесят тебе, как ты всем врешь, нет! Тебе — семьдесят, и ты…