Закон и честь (СИ) - Шторм Максим - Страница 88

Джентри упрямо поджал губы.

— У меня нет иного выхода, сэр. Я уже увяз настолько, что дальше погружаться некуда. Ещё чуть-чуть и уйду с головой. Но так просто меня с ног не сбить.

_________________________________________________

Преподобный Стэн Кларенс, настоятель церкви Святого Аримофея, торопливо задувал последние свечки в проходе между скамьями. На ночь оставались гореть лишь свечи на алтаре, да у распятия в рост человека. Господь взирал на паству со стены, где висел крест. Кларенс спешил. Он жил довольно далеко от прихода и надеялся успеть на маршрутный омнибус, каждые два часа проезжающий мимо церкви. Беда в том, что в семь часов будет последний рейс. Не успеет, придётся идти домой пешком, надеясь на случай и уповая на Господа.

Нынешней субботой выдалось много дел. Священник готовился к воскресной службе и поэтому завозился дольше обычного. Он вовсе не жаловался, нет. Просто преподобному Кларенсу, разменявшему седьмой десяток, очень не хотелось идти домой по такой сырой и промозглой погоде. Старые кости всё чаще, будто испытывая его, давали о себе знать. Крепкий духом, но постепенно слабеющий телом священник надеялся, что господь простит ему его слабость.

На церковь, построенную более трёхсот лет назад, пережившую революцию и Становление, опускался липкий непроницаемый туман. Туман постепенно окутывал улицу, превращая свет зажжённых с наступлением сумерек фонарей в зыбкое, едва видимое марево. Вместе с туманом пришёл холод и приползла сырость. Предвестники вполне себе обычной ноябрьской ночи.

Преподобный уже впотьмах накинул на сутану тёплый плащ, как вдруг услышал едва уловимый звук. Тихий шорох, словно кто-то неосторожно зацепился за стену. Кларенс недоумённо нахмурился. На его гладко выбритое лицо набежала тень лёгкой досады. Неужели в столь поздний час в церковь решил заглянуть кто-то из прихожан? Хотя вряд ли, все посещающие эту христову обитель люди знали назубок расписание, и ни для кого не было секретом, когда именно старенький священник запирает двери. Раньше в церкви всегда на ночь оставался кто-то из служек. Но времена нынче пошли сложные. Церковь, расположенная отнюдь в не самом процветающем районе города, переживала не лучшие времена. Уже который года все дела были взвалены на старческие плечи преподобного Кларенса. Разумеется, он никогда не обходился без помощи, как господней, так и прихожан, но к ночи церковь неизменно оставалась пуста.

Священник прислушался, застёгивая плащ и надеясь, что слух его подводит. Но нет. Шорох повторился. И шёл он от исповедальни. Что ж, преподобный молча перекрестился и мысленно пробормотал молитву, не ему судить тех, кто нуждается в утешении и помощи в столь неурочный час. Господь наказал всегда открывать душу и разум перед истинно верующими, и кто он такой, чтобы им отказывать. Всего лишь смиренный слуга божий.

Подхватив с алтаря зажжённую свечу, преподобный направился в исповедальную комнату. Так и есть, в изукрашенной святыми письменами и ликами апостолов кабинке, разделённой на две части, на прихожанской стороне кто-то был. Священник поставил свечу на столик, и, не снимая плаща, зашёл в кабинку. Усевшись на жёсткую лавочку, Кларенс торопливо перекрестил скрытого за деревянной перегородкой с зарешечённым окошком прихожанина и сказал:

— Господь благословляет тебя… Облегчи душу, дитя божье.

— Я грешен, святой отец.

Раздавшийся за перегородкой голос заставил отца Кларенса невольно вздрогнуть. Он покосился на решётку, за которой едва угадывался тёмный силуэт говорившего. Одинокая свеча бросала на исповедальню колеблющиеся тени и не давала много света.

— Все мы ходим под одним богом, сын мой, и никто из нас не безгрешен, — сказал священник. — Но лишь истинное покаяние способно спасти наши души.

— Я не верю в бога, святой отец, — Кларенсу показалось или в низком рокочущем голосе позднего прихожанина звучала скрытая насмешка? — А вы, вы верите в него?

Несколько сбитый с толку странным вопросом, преподобный заёрзал по лавочке. Он внезапно почувствовал себя крайне неуютно. Очень странный разговор получается. И этот голос… Нет, не может у честного человека, осенённого крёстным знамением, быть такого голоса. По мнению священника, голос этого человека более подходил зверю, по непонятной прихоти господа научившегося говорить.

— Всем сердцем верую. Что терзает тебя, сын мой? Что привело тебя? Расскажи и, возможно, я смогу облегчить твои страдания.

Из-за перегородки донёсся тихий смешок. Кларенсу показалось, что тени за окошком задвигались. Наверно впервые в жизни священнику захотелось нарушить таинство исповеди и заглянуть во вторую половину кабинки, чтобы воочию увидеть сидевшего там человека.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь, святой отец. Я ничем ни терзаюсь. И не страдаю. Но в чём-то вы и правы. Я пришёл за ответами.

— Откройся мне, и я постараюсь дать тебе их, — Кларенс говорил размеренно и ровно, с успокаивающими интонациями. Он заправлял приходом вот уже почти сорок лет. Приходилось исповедовать всяких людей. И разочаровавшихся в боге праведников, и пытающихся взяться за ум падших женщин, и сломленных войной солдат. И для каждого он находил доброе слово и дельный совет. И он никогда не боялся никого, кто бы ни сидел напротив него.

Но сейчас… Кларенс с изумлением понял, что он боится. Он, прости его господи, почему-то отчаянно боится этого человека с таким странным жутким голосом.

— Я совершил в своей недолгой жизни много плохих поступков, святой отец, — смешок. В наполненной зыбкими тенями исповедальне смешок прозвучал особенно неприятно. Преподобный поёжился, моля всевышнего не отвести от него в данный момент взора. — Вы готовы выслушать меня? Да о чём я говорю… Это же ваша работа, обязанность. Долг. Кажется, так вы называете это, верно? Но вот готовы ли вы меня понять и простить, а, падре?

— Я всего лишь отпускаю грехи, сын мой. Прощать тебя будет господь. Отец небесный велик в своей бесконечной доброте к нам, своим заблудшим чадам.

— Знаете, что я вам скажу? Господь и представить не может, о чём я хочу поведать! — страшный незнакомец гортанно рассмеялся. Кларенсу очень не хотелось называть его смех дьявольским, но именно такие ассоциации у него возникли… — И вряд ли он простит меня! Есть вещи, падре, настолько ужасные, что их нельзя простить. Вы лжёте. Бог не настолько всепрощающ. А если он готов простить меня и пропустить в райские врата, значит, он самый большой и законченный идиот на этом и том свете! Ха-ха-ха!

В лицо Кларенса невольно бросилась краска от вскипевшего в душе гнева. Гнев даже на какое-то время отодвинул страх. Этот чужак, этот человек пришёл в храм божий и ещё смеет охаивать господа?! Дребезжащий смех незнакомца перешёл в мерзкое хихиканье. Видимо, для него всё происходящее в церкви напоминало на редкость удачную шутку.

— Покайся, грешник. Ещё не поздно раскрыть свою душу, — преподобный был само терпение. Любую заблудшую овцу можно вернуть на путь истинный. Но глубоко внутри Кларенса уже начало терзать преступно грешное сомнение — а всех ли? И не волк ли в овечьей шкуре сейчас сидит напротив него?

— Я совершал поистине чудовищные вещи. Вы в своей религиозной наивной блажи не в состоянии представить и десятой доли моих злодеяний. Я убивал людей. Много раз. Я мучал их. Издевался. Я убивал их с особой жестокостью. Что с вами, падре? Я слышу, как изменилось ваше дыхание, оно стало прерывистым, судорожным… Ваше сердце стало биться учащённей. А запах… Вы пахнете страхом, падре. Да от вас просто смердит! Ну что, вы ещё верите во всепрощение вашего Бога? Вы отпустите мне мои грехи?

На оглушенного, подавленного отца Кларенса через перегородку повеяло первобытной мощью, тёмной, нечеловеческой силой. Злом. Абсолютным злом, что разъедает и самые чистые души. Голос животного? Зверя? Нет. Это был голос самого Дьявола. Теперь святой отец окончательно понял, кто наведался в церковь этим поздним ноябрьским вечером. Он понял, кого принёс окутавший город туман. По спине священника побежала струйка противного пота. Он взмок. Он был напуган и растерян. Но вера пожилого священника была твёрже, чем дубовая скамейка, на которой он сидел.