Отсчёт. Жатва (СИ) - Голобокова Мария - Страница 45

Задёргалась, попыталась вывернуться и — сама не поняла, как очутилась на ногах, стоя в нескольких шагах от Кирино. Судя по елейной улыбочке, чего-то такого он и добивался. В любом случае, благодаря подобному обращению я без труда пришла в себя и избавилась от лезущей откуда-то из глубины не-меня жалости и тоски.

Ненависть — определённо отличное чувство.

— А я-то думаю, что-то ты больно притихшая да покладистая, — цокнул языком он и покачал головой. — А это и не ты вовсе. Как же тебя угораздило-то, а?

— Это ты мне скажи, — огрызнулась я, клацнув зубами для верности. — Всяко больше моего понимаешь! А рассказывать дуре какой-то слишком накладно, верно? Может, мне тебя снова убить, чтобы не мучился больше?

— А силёнок хватит? — серьёзно спросил Кирино, и его глаза опасно блеснули ржавчиной.

Нет, я больше не та напуганная девочка из тёмного-тёмного леса. Даже если и не сон всё происходящее вокруг, у меня есть огонь и здесь — чувствовала энергию, бьющуюся между расставленных пальцев, готовую в любое мгновение сорваться и обрести пламенную плоть и кровь.

Однажды удалось заставить его исчезнуть, сгореть до пепла, так что мешает мне сделать это вновь?

— И это — твоя благодарность за то, что я собираюсь дать тебе ответы? — вопросительно изогнул бровь мужчина. — Уверена, что ведёшь себя соответствующе? Не ты ли просила меня, была готова продать душу? Что случилось, Марисса? Неужели опомнилась? Только поздно, девочка, поздно уже. Сделала бы всё по-моему, не стала бы частью Жатвы.

— Что это за метка? — закусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не выдать своего беспокойства, и посмотрела в глаза Кирино. — Ты же знаешь?

— Знаю. А ты знаешь, что тебя теперь любой мужчина захочет трахнуть? Конечно, некоторые смогут держать себя в руках, но другие будут бросаться без раздумий, лишь бы оставить своё семя в тебе, дать жизнь Печати.

— Я тебе не верю, — с трудом сглотнула, с дрожью чувствуя солоноватый вкус кровь — неужели прокусила щёку? — Ты пытаешься меня напугать. Чтобы подчинялась и послушно блеяла.

— Догадливая какая! Вот только сама чувствуешь — в моих словах ни капли лжи.

Кирино вытянул руку, подзывая к себе.

— Я рассказал тебе часть. Остальное — после. Только знай ещё одно, если умрёшь здесь — умрёшь и в реальности.

— А ты — умрёшь?

— Хочешь прикончить меня раз и навсегда? — хмыкнул он. — Не надейся. Здесь лишь осколок меня, как был в том лесу. Ты убьёшь не меня, лишь отголосок памяти. Позволь сразу спросить, что будешь делать тогда? Без помощи, без поддержки…

В голову вонзился раскалённый добела зазубренный гвоздь, и создавалось ощущение, что рука Кирино медленно, не без садистского удовольствия, проворачивает его то в одну сторону, то, резко меняя, в другую.

— У тебя будет времени всего лишь до конца дня, когда очнёшься. Найди чьё-нибудь тело и нарисуй на лбу тот символ… помнишь, как змея? Своей кровью, да, так будет надёжнее. Запомни — до заката, символ змеи на лбу, своей кровью. Марисса, ты меня слышишь?

Я схватилась за затылок рукой, и сердце ухнулось в пятки — пальцы погрузились в липкую массу волос, а снег, стоило одёрнуть ладонь, окропили соскользнувшие с неё алые капли.

— Времени мало, — констатировал Кирино, каким-то образом оказавшись рядом и сграбастав меня крепкой хваткой в объятия. — Если здесь всё так же…

— Что, что так же?! — сквозь проступившие от боли слёзы кричала я.

— Запомни ещё одно… если ты не будешь Жатвой, если ты не будешь собирать чужие смерти, то очень скоро метка поглотит тебя, изъест до костей, и тогда уже ничего нельзя будет сделать. И ни я, ни этот твой Раджети — никто этого не изменит.

— Пусти! — прохрипела и удивилась тому, как легко Кирино разжал руки и отпрянул.

Только вот взгляд его вновь был подёрнут тёмной поволокой. И не предвещал хорошего.

Не успела даже дёрнуться, длинные пальцы обвили шею и сжали. Он повалил меня в снег — под обманчиво мягким сугробом оказалось что-то острое и твёрдое… камень, коряга, что-то иное?.. Глаза широко распахнулись, я стала ловить ртом воздух и тщетно пыталась подцепить руки Кирино, оставалось лишь царапать их в надежде, что боль приведёт его в чувство или заставит отпустить… или хотя бы ослабить хватку, а там…

Огонь вырвался наружу, прожигая плоть до костей — и в нос ударил противный сладковатый запах. Каким-то образом в руке оказался кинжал, подаренный Квилем, — то ли получилось призвать его, то ли в этом сне я могла управлять происходящим. Было не до того. Но, не задумываясь больше ни на миг, вонзила тонкое лезвие в шею навалившегося мужчины.

Кирино не отпускал — вдавливал меня в землю, душил, а в глазах — пустых, тёмных и таких же мёртвых, как всё вокруг — отчего-то притаились слёзы, набухающие и тут же скатывающиеся по щеке.

Нет… Нет. Нет! Я так не умру… Я не для того проходила через всё это, чтобы позволить случиться чему-то подобному. Я же училась магии, чтобы суметь защитить себя!

Если его не останавливает пламя, остаётся лишь сжечь всё здесь дотла. Сжечь и не оставить ничего.

И самой сгореть.

(18)

Полночь. Час Крысы

(18)

По телу пробежала волна судороги, и чтобы сбросить оцепенение — попыталась передёрнуть плечами и потянуться. Звякнули цепи, и сквозь шум крови в ушах едва сумела различить чей-то голос.

— Гля, гля-ка, Фель, девчинка двинулась, ак сеньор магистр общался. Можети, приложить яё чим-нить…

Сердце стучало громко и рвано. Поначалу боялась — ослепла, не сразу разобравшись, что глаза и рот крепко завязаны пахнущей маслом плотной тканью. Запахи ощущались также, как и звуки — будто бы из-под воды. Запястья и лодыжки сковывали чуть покалывающие кожу браслеты с цепями. Пальцами ощупала пол — камень, холодный и сырой, заставляющий позавидовать недавнему снегу… а столь недавнему ли?

Где я?

— Будет тебе, Шора, — хмыкнул кто-то второй. — Позови лучше магистра сюда, надо решать, что дальше делать.

— Сей мент, Фельтимка, сей мент. Ак кажишь.

Пятками почувствовала промелькнувший сквозняк, услышала скрип и хлопнувшую дверь и невольно сжалась, закрывая руками грудь. Чувствовала, что кроме грубой льняной рубахи на мне ничего толком и не было.

А магия? Дар… почему-то не отзывался. Ни аур различить, ни позвать огонь — стоило попытаться, как браслеты на руках нагревались, и очень быстро приятное тепло переходило в жгучее, раскалённое. Издав слабый стон, провалилась в забытье.

В следующий раз очнулась от яркого света, слепившего глаза. Повязки, закрывающей половину лица, уже не было — и вместе с тем слышно стало лучше. Пока приходила в себя, промаргиваясь, быстро ощупала браслеты — они продолжали покалывать кожу, и даже сумела понять, почему. Судя по рунам, они должны были защищать от тёмных существ, вернее демонов… значит, мой дар всё-таки от Восьмого?.. Раджети тогда хотел успокоить меня?

— Кажется, она приходит в себя, магистр. — Я узнала голос того, кого коверкающий слова шепелявиц называл Фельтимом.

— И что ты хочешь мне показать? Есть показания свидетелей, на её руке странная метка, — отозвался надрывный голос. Это — магистр?

— Но отпечатка демона нет, — возразил Фельтим, — и не чувствуется в ней… ведьмовского.

— Всё на своё чутьё полагаешься? Вот скажи мне, Фель, какая у тебя величина дара?

— Вы сами знаете, магистр Иптиг, — стушевался парень.

Получилось разглядеть разговаривающих. Магистром Иптигом оказался худой мужчина с круглыми очками на длинном носу, в тёмном балахоне, отороченным мехом, и с витым посохом с зажатым в навершии тускло светящимся камнем. Он сидел в углу, устало откинувшись на спинку видавшего виды деревянного стульчика, и потирал висок узловатым пальцем. Фельтим — широкоплечий рыжеватый парень — склонился над магистром с кувшином. Оба и не думали смотреть в мою сторону, чем удалось воспользоваться и оглядеться получше.