Аттила - Дан Феликс - Страница 17

Вигилий застонал и скорчился под руками гуннов.

– Нет, – сказал я, отстраняя кошелек, – теперь я не возьму награду. Прежде нужно сделать дело, а потом брать плату. Ведь, кажется, император отправляет послов к гуннам?

– Да! – отвечал Вигилий. – И я уже назначен в посольство. Дай мне кошелек, Хрисафий, я спрячу его покуда.

И евнух повесил ему на шею кошелек, который он с тех пор всегда носит под одеждой на груди.

– Снять с него хламиду и тунику! Живо, Хелхаль! – распорядился Аттила.

Гунны подняли и крепко держали падавшего Вигилия. Хелхаль ощупал его грудь и, сразу оборвав шнурок черного, очень тяжелого кошелька, почтительно положил его к ногам своего господина.

Среди гуннов пронесся ропот ярости.

– «Соб-ствен-ность Хри-са-фи-я», – низко нагнув голову по складам прочитал Аттила и оттолкнул кошелек ногою. – Выньте золото и свешайте, точно ли в нем пятьдесят фунтов, как говорит Эдико.

– Можете вешать, – закричал Вигилий, собравшись с духом, – но все равно он налгал!

– В самом деле? – спросил Аттила. – Но зачем же ты тайно держишь при себе такие большие деньги?

– Господин… для того… чтобы сделать покупки в царстве гуннов…

– Молчать, лгун! Эдико еще в Византии сказал тебе, что в границах моего царства вы все мои гости, и все необходимое получаете от меня в дар. Вам даже запрещено покупать здесь что-либо, потому что издавна императорские послы под предлогом закупок употребляют деньги на подкупы и выведывание!

– И все-таки германец лжет и выдумал все от начала до конца…

– Выдумал даже и это удостоверение императора? – спросил Эдико, вынимая из-за пояса папирусный свиток. – С византийцами нужна осторожность! Я потребовал письменное удостоверение от императора, что убийство это есть его желание и что после совершения постыдного преступления он не откажется от обещанной мне награды. Горячее стремление уничтожить тебя, господин, ослепило хитрецов. Ночью же евнух и Вигилий провели меня к императору, жаждавшему узнать об исходе нашего разговора. Правда, меня не допустили к нему в столь поздний час и оставили ждать в соседней комнате. Но скоро оба вернулись, неся удостоверение, написанной по всей форме его секретарем и подписанное именем императора.

– Читай! – приказал Аттила.

– «Во имя Господа нашего Иисуса Христа! Император Цезарь Флавий Феодосии, победитель гуннов и готов, актов и склабенов, вандалов и аланов, персов и партов, благочестивейший, счастливейший, славнейший, всепобеждающий, непобедимый триумфатор, обожаемый во все времена Август повелевает Эдико совершить спасительное убиение нашего злейшего врага, порученное ему Хрисафием и Вигилием. Пятьдесят фунтов золота выплачены ему уже вперед. Остальные пятьдесят получит он для награды страже по совершению убийства. Сам же он, по возвращении в Византию, возведен будет в сан патриция, получит дом, крытый золотой черепицей, и годовое содержание в 20 тысяч солидий». Подписи императора и секретаря.

– Будешь ты опровергать и это, собака?

– Пощады! Помилования! – кричал Вигилий. – Пощади мою жизнь!

– Что мне в твоей жизни?! Хотя впрочем недурное украшение в царстве гуннов составил бы висящий на сухом дереве на большой дороге императорский посол с дощечкой на груди: «Повешен за покушение на жизнь владыки гуннов по тайному повелению своего господина!» Но мне больше нравится нечто другое – то, что выдумал Эдико, привезший для этого сюда тебя, о Максимин! Я желаю, чтобы достойный, честный человек свидетельствовал бы о том, что он сейчас здесь видел и слышал, перед собравшимся сенатом в Византии! Во имя правды и справедливости, я требую этого от тебя, Максимин!

Глава пятнадцатая

Старик, опустившись на скамью, сидел сгорбленный, закрыв лицо своего плаща. Тщетно старались Приск и другие римляне приподнять его. Не вдруг он встал сам, выпрямившись во весь рост.

– Я буду свидетельствовать об этом, ты можешь быть спокоен, повелитель варваров! – вскричал он. – Такая низость, такие бесчестные поступки отдельных негодяев должны быть стерты с имени римлянина. Я сделаю это! И пусть император убьет меня за правду, но он услышит ее. Он и весь сенат!

– Хорошо! Ты нравишься мне, старик. И когда убийца предстанет перед императором и сенатом, повесьте ему на шею этот кошелек и спросите Хрисафия! узнает ли он его? Феодосию же скажите, так говорит Аттила, сын Мунчука: «Ты, Феодосии, и я, мы имеем между собою общее – благородное происхождение. Но Аттила сохранил и умножил блеск своих предков, ты же, Феодосии, омрачил славу. Ты сделался не только данником Аттилы, но и постыдным образом, в заговоре с другими, задумал убить его. Как низко пала гордость римлян! Помню еще с детства: с трепетом произносили мы имена Рима, Цезаря, Императора! «Что значат эти слова?» – спрашивал я отца. – «Молчи! – отвечал он. – Ими шутить нельзя. Первый Цезарь был Бог на земле, и его преемники наследуют его могущество и славу. Император – значит властелин могущества и величия всего земного». А теперь? Два цезаря молят гуннов о мире и в то же время тайно подстрекают его один против другого. Они покупают мир золотом и позором. И эти же римляне дерзают еще изображать себя господами, а гуннов – рабами! В пылавшем Милане нашел я в столовой цезарского дворца картину, искусно ставленную из мелких пестрых камешков. Что же она собою представляла? Император Валентиниан во всей победоносной славе сидит на троне в Равенне, а перед ним во прахе склоняются варварские цари, высыпая к его ногам полные щиты золота. Две фигуры на переднем плане, на затылок которых он наступает ногами, одеты в гуннскую одежду, и в них я узнал… брата Бледу и себя! Я уже занес топор, чтобы разбить это лживое изображение, когда меня осенила мысль! Смотрите, римляне, вот истина!

По его знаку слуги отдернули ковер, и на стене, позади его трона, открылась громадная мозаика, о которой говорил Аттила, но вместо императора на троне сидел он сам, а в двух распростертых перед ним на переднем плане фигурах в точно скопированной императорской одежде можно было узнать Феодосия и Валентиниана.

Лица послов вспыхнули краской стыда и негодования.

– Задерните занавес, – спокойно приказал Атгила, заметивший выражение их лиц, – я вижу, вам труднее переносить истину, чем мне ваше миланское хвастовство. Но это еще не все: самая горькая истина у меня в запасе. Один из этих цезарей, оказавшийся перед целым светом презренным убийцей, слишком труслив, чтобы самому решиться на преступление. Он старается подговорить, моего ближайшего слугу. Но германец оказался слишком верен и горд, слишком умен даже для византийских лицемеров. Он предал не меня, а предателя. И кто готов был помогать ему? Посол императора! Так император попирает все древнейшие, священнейшие обычаи народов, свято чтимые даже дикими скифами. Слушайте же, мои гунны, слушайте, мои германцы и склабены, и все племена земные: бесчестен Рим, низок император римлян, позорно имя цезаря, и я с презрением плюю в лицо всей римской империи… А вы, послы, слушайте условия, на которых я пощажу ваши государства от войны: к моим двумстам женам я требую еще одну – Гонорию, сестру императора. Ты говоришь, что она уже замужем, Максимин? Что за беда! Даже если бы я захотел взять у императора его собственную жену, то он отдал бы мне ее из боязни перед полчищами моих гуннов. Но мне ее не нужно, – усмехнулся он, – она безобразна, его Василиса, не то что красавица Гонория. Несколько лет тому назад она тайно прислала мне свой портрет и обручальное кольцо, умоляя меня взять ее в жены. Конечно, я знаю, что я не очень красив, но и она это знает. Римлянка в порыве страсти готова выйти замуж хоть за сатану. Так вот, замужем она или нет, я хочу теперь взять ее, а с нею приличное приданое. Вы должны уступить мне всю область вдоль Дуная от моей пеонийской границы до Новэ во Фракии – это в длину, а в ширину – пространство пятидневной гуннской скачки. Вы же не должны ни устраивать ярмарок на Дунае, ни поселяться возле моих владений ближе, чем Наисс.