Славянский меч
(Роман) - Финжгар Франц - Страница 40

Но как она узнала? Как?

Эпафродит тоже знает — в Константинополе, верно, подслушивает каждая травинка, каждый камешек посреди дороги. Если справедливы слова Эпафродита, то он погиб, погибла Ирина. Сегодня же вечером он пойдет к нему и обо всем расскажет.

А что ответит ему грек?

«Беги! — скажет он. — Беги — без Ирины».

А ей оставаться в когтях ястребов? Если Феодора намерена ее погубить, он должен спасти ее: пусть ценою жизни, но он должен жестоко отомстить. Ведь скройся он, Ирина останется одна и не перенесет позора, которым заклеймит ее двор, узнав о ее любви. Сеть опутала его, он не видел выхода, его окружала чаща, над ним стояла ночь, он не знал, где восходит, а где заходит солнце.

Задумчиво повесив голову, бродил он, в то время как другие воины подремывали, расположившись на траве в тени платанов. Ласково сияло солнце; прошедший на рассвете ливень освежил и очистил воздух, все дышало радостью жизни; раскрывались чашечки цветов, расцветали дикие смоквы, вишни стряхивали с себя белый снег. Молодость кипела в Истоке, ясное небо прогоняло недобрые мысли, лучезарные надежды пробуждались в сердце и вместе с ними вера в слова Феодоры. В душе его таилась бесконечная любовь, которая не может жить без надежды, не может думать о плохом. Он возблагодарил Святовита за то, что тот хранил его до сих пор, и просил Девану и впредь счастливо ткать нити его любви.

Охваченный думами, он подошел к старому воину — гоплиту[104], лежавшему в траве с тяжелым щитом в изголовье.

Широко открытыми глазами смотрел тот на деревья, лицо его рассекал глубокий шрам.

— О чем задумался? — окликнул его Исток.

Воин поднялся, как полагалось, перед центурионом.

— Как ты попал на императорскую службу? Где твоя родина, какого ты племени, из антов или из славинов?

— Я славинского племени. В рядах Сваруничей дрался я при Алюте и по ту сторону Дуная против ромеев. Соколами были погибшие молодые Сваруничи. А теперь я служу Византии. О боги!

— Домой тебя тянет?

— Страшная тоска ест меня, коли бы мог, ушел бы.

— А что говорят другие славины в моей центурии? Не забывают родину?

— Не могу тебе сказать, господин. Не хочу быть доносчиком, предателем!

— Ты не станешь ни доносчиком, ни предателем! Говори! Перед тобой не офицер, с тобой говорит брат славин.

— Бесконечна твоя доброта, господин. Я скажу тебе. Мы голодаем, чтоб накопить денег и убежать домой. Ходили мы в Африку, ну и жарко там было! Сейчас вот поговаривают, что снова пойдем на войну, в Италию. А нас тянет в свободные дубравы, к нашему племени. Хватит с нас ран, хватит с нас битв!

— А если бы Исток пошел с вами?

Воин обнял колени центуриона.

— Господин, по одному твоему слову мы поднимемся! Велишь — атакуем целый легион! Погибнем за тебя, если захочешь!

— Успокойся и поклянись богами, что будешь молчать!

— Клянусь очагом своего отца, который был старейшиной.

— Сговорись с товарищами. Чем больше вас будет, тем лучше. Исток позаботится о деньгах. Когда получишь сигнал, — может быть, скоро, а может быть, и не так скоро, — двинемся через Гем!

— Господин, вся центурия пойдет за тобой!

— Помни о клятве и молчи!

Исток стремительно повернулся, в ту же минуту затрубили трубы, возвещая о возвращении в казармы. Магистра эквитум неожиданно приглашали во дворец.

Это случалось нередко, поэтому ни воины, ни Исток ничего не заподозрили. Радуясь отъезду Асбада, они с песнями возвращались в казарму.

Едва миновал полдень, — Исток еще не вернулся, — к Эпафродиту пришел евнух Спиридион. У двери он осведомился о центурионе и передал Нумиде письмо для него. Потом попросил грека принять его для беседы. Эпафродит принял сразу, предчувствуя важные вести.

Евнух склонился до самой земли и не мешкая сообщил:

— Господин, я не осмелился писать, не осмелился. Речь идет о моей голове. А вести важные, поэтому я пришел сам.

— Встань и говори!

Глаза евнуха пробежали по драгоценностям в комнате Эпафродита, пожирая золотые вещи.

— Какая дорогая ваза! У императрицы нет таких! — не смог он удержаться от восклицания.

— Пустяки! Говори, Спиридион!

— Не пустяки, да простит твоя светлость предерзкому слуге; я понимаю толк в драгоценностях. Ночью августа была у центуриона Истока. Глаза ее мечут молнии. Она кусает губы, и лицо ее бледно. Она велела мне следить за тем, когда Ирина, ясная дама небесной красоты, пошлет письмо сюда, в твой дом. И мне, господин, пришлось выманить его у раба — сегодня она его послала — и отнести императрице. Она возвратила его нетронутым и сейчас я передал его Нумиде. А пока я разговариваю с тобой, с Феодорой беседует магистр эквитум Асбад. Твой слуга окончил свою речь с опасностью для жизни, исполняя твое могущественное желание.

Эпафродит неподвижно сидел на стуле из индийского дерева, ни один мускул не дрогнул на его лице, словно он слушал деловое письмо, которое читал силенциарий.

Когда евнух умолк, Эпафродит открыл металлическую шкатулку, зачерпнул две пригоршни золотых монет и высыпал их Спиридиону.

Дважды униженно поцеловав ему руки, евнух покинул дом.

Тогда Эпафродит встал, вышел на середину комнаты, обхватил голову руками и задумался.

— Я не мог предположить, что она зайдет так далеко. Все-таки ей место в публичном доме. Комедия осложняется, но погоди, Феодора, в ней, вопреки твоим ожиданиям, буду играть и я!

Он вышел через перистиль в сад, хотя было жарко, по пути отдавая распоряжения слугам, которые застыли от изумления, увидев его в саду под палящим солнцем. Он дошел до пиниевой рощицы и стал ходить взад и вперед, размышляя на ходу.

Вскоре вернулся Исток. Грек сразу позвал его к себе. На лице торговца светилась улыбка, какой Истоку еще не приходилось видеть.

От него так и веяло радостью и злорадством, хитростью и невыразимым лукавством.

— Ну, Исток, как ты ночью развлекался с августой? Поздравляю тебя с такой любовницей, клянусь Гераклом, поздравляю!

Исток остолбенел, услышав эти слова.

— Ты всеведущ, господин!

— Константинополь всеведущ, а не я. Отвечай, о чем я тебя спрашиваю!

— Она пришла, подлая, пришла, проклятая, пришла вместо Ирины.

— И ты насладился?

— Я проклял ее!

— Очень мужественно, сынок! Твоя голова не стоит и гнилого арбуза. Прощайся с ней!

— Ты не прав, господин! Она лишь испытывала меня и Ирину. Она назначила меня магистром педитум…

— Будь даже сам Платон моим отцом, этого узла мне не развязать. Расскажи поподробней. Садись. Погоди, письмо Ирины у тебя с собой?

— Господин, ты и впрямь всеведущ.

— Повторяешься. Не теряй времени. Говори!

— Мне передал его Нумида.

— Мы прочитаем его потом. Сейчас рассказывай!

Исток рассказал обо всем.

Эпафродит не произнес ни слова. Он барабанил пальцами по лбу и глядел в песок.

— Теперь прочти письмо!

«Добрый Исток, почтенный центурион! Сегодня ночью я приду к тебе с Кирилой, чтоб побеседовать о Христе. Сердце у тебя мягкое, и поэтому я твердо верю, что оно откроется истине. Пока о нашей связи никто не знает. Мир господень да пребудет с тобой! Ирина.»

— Ангел среди чертей, — пробормотал Эпафродит. — Ты примешь Ирину, центурион?

— Приму ли я ее? За одно мгновение возле нее я отдам жизнь.

— Ладно, прими ее! Но не забудь взять с собою десять рабов да вооружи их мечами. Предчувствия Эпафродита иногда оправдываются.

И торговец пошел к дому.

«Будешь ты магистром педитум, как же! Пастух! — бормотал он про себя. — Ты думаешь, Феодора тебе мать. Гиена не приведет тебе овечку, раз ты вырвал у нее кусок мяса. Зачем у нее Асбад? Зачем? Помощник! Сегодня будет забавная ночь. Спать не придется. Я увижу в окно любопытное зрелище, которое разыграется на море. Будь она уверена, что все пройдет без шума, Истока уже не было бы в живых. Но Феодора осторожна. Змея!»