Славянский меч
(Роман) - Финжгар Франц - Страница 38

— Господин, тебе известно, что я разговаривал с Ириной?

— В Константинополе шпионов что иголок на пиниях.

— А как ты узнал?

— Пусть тебя это не беспокоит! Этого я тебе не скажу! Рассказывай, о чем вы говорили с Ириной?

— Мы говорили о богах, она вдохновенно, словно была жрицей Святовита, рассказывала мне о своем боге!

— И больше ничего? Говори скорее!

— Она обещала прислать мне Евангелие своего Христа.

— Ты будешь читать Евангелие?

— То, что пришлет она, я буду читать, буду целовать каждую букву, ибо их видели ее глаза, в которых живет чудесная родина славинов.

— Хорошо, читай, и если чего-нибудь не поймешь, тебе растолкует Касандр. В Евангелии заключена истина!

— Мне не нужен Касандр, она сама придет, сама…

— Ирина?

— Ирина, господин!

— Это невозможно! Придворная дама не может посещать варвара. Ты не знаешь Константинополя и его строгих обычаев!

— Светлейший, зачем боги создали ночь? Зачем они проложили голубую дорогу от садов Эпафродита к императорским рощам, дорогу, по которой не гремят телеги и не стучат подковы, пробуждая лишние глаза и уши?

Эпафродит молчал, едва слышно бормоча сухими губами справедливое изречение Еврипида: «Любовь лишает разума».

— Значит, ночью, по морю… Следовательно, вы решили вместе идти навстречу гибели.

— Навстречу гибели? Она будет толковать мне Евангелие, разве это ведет к гибели? Странные люди в Константинополе! Если она, чистая, как солнечный день ранней весной, снисходит говорить со мной о своем боге, разве это гибель? Честный варвар не понимает вас!

Эпафродит насмешливо усмехнулся. Его маленькие глазки вонзились в Истока.

— Сынок, если ты ночью встречаешься с красивой женщиной, кто в Константинополе поверит тебе, что вы говорили о боге?

— Взгляни Ирине в глаза, и в них ты прочтешь правду, столь же ясную, как ясны звезды на небе.

Исток восторженно посмотрел на луч света, проникавший сквозь имплювий — отверстие в крыше — в перистиль.

— Неужели тебе не приходит в голову, что об этом может узнать завистливая императрица? И, вероятно, уже узнала. Ведь у нее шпионы за каждым углом.

— Ну и что, если она узнает, если уже узнала? Ведь она носит золотой нимб святых крестителей, следует за распятием, молится перед алтарем, где жрецы даруют хлеб и вино богам! Она должна вознаградить христианку, которая в священном пламени приобщает к ее вере воина-варвара!

Эпафродит снова долго смотрел на него, полный сомнений. Потом встал, положил руки ему на плечи и произнес:

— Исток, как Золотые ворота Константинополя, прекрасна и могуча твоя грудь. Но в ней бьется маленькое сердце простодушного пастуха. Так и быть! Да благослови Христос вашу любовь! Верь мне! Отдаю в твое распоряжение десять самых сильных рабов. Челны всегда наготове. Когда бы ни пришла Ирина, не отпускай ее одну. Глубокой ночью небезопасны водные дороги вокруг Константинополя!

Исток поцеловал руку Эпафродита, и торговец скрылся среди колонн.

Подойдя через сад к своему жилищу, Исток увидел у дверей Нумиду, тот передал ему небольшой сверток. Центурион велел рабу помочь снять доспех и приготовить ванну. Попутно он расспрашивал, кто вручил сверток и что было при этом сказано. Нумида ничего не мог толком объяснить. Прибежал нарядно одетый раб, говорил он, и строго-настрого приказал передать сверток самому господину. Поэтому он, Нумида, весь день носил его с собой, спрятав на сердце под туникой.

Исток разволновался. Евангелие! От Ирины! Он дал Нумиде несколько статеров и отпустил его, позабыв о ванне. Осторожно развернул сверток, и перед его взором засверкали красивые греческие буквы: «Евангелие от Матфея». На первой страничке лежал листок. Юноша нетерпеливо схватил его.

«Достойный Исток, примерный центурион! Прими Христово Евангелие и читай. Когда представится возможность, я приду и мы поговорим о святой истине. Поцелуй мира шлет тебе Ирина».

Исток прижал листок к трепещущему сердцу и взял пергамен, испытывая к нему чувство зависти: «О, счастливые буквы, вы видели ее глаза! Ирина, Ирина!»

Прошло несколько дней, Ирина чувствовала на себе презрительные взгляды придворной челяди. Девушка боялась императрицы. Но Феодора была с ней ласкова, несколько раз даже отличила ее перед всеми. Это успокоило Ирину, и она было уже подумала, что Феодоре ничего не известно о ночной встрече с Истоком. Асбада она с тех пор не видела. С веселой улыбкой переносила она зависть и презрение двора, живя лишь мыслью об обращении Истока. Она читала сочинения отцов церкви и упражнялась в красноречии. Все ее помыслы и чувства стремились к Истоку. Ирина не хотела лгать себе, будто не любит его. Она молила Христа Пантократора хранить и просветить Истока — и однажды привести к ней, к ней одной навечно, этого замечательного сына племени славинов.

А Исток читал Евангелие. Читал не потому, что жаждал познать веру Ирины, не для того, чтоб отречься от своих богов, — читал просто потому, что она этого хотела, и между строками ему слышался ее голос. Однако чем больше он читал, тем становился задумчивее. Необыкновенной силой обладали простые слова Евангелия. Он думал о богах, и в душе рождались сомнения, борьба; с обеих сторон вздымались огромные глыбы — и между ними разверзлась пропасть. По одну сторону — Ирина с Евангелием, по другую — он сам со Святовитом, Перуном и прочими божествами. Его влекло на ту сторону — из-за Ирины. С родной землей и славинскими жертвенниками его связывала и безмерная ненависть к тиранам. Так он страдал и любил, колебался и ненавидел, душа и сердце его трепетали, ясная голова, которую он носил гордо поднятой, поздней ночью склонялась долу, взор устремлялся в неведомую и непонятную даль.

В бесконечном душевном смятении он сильнее тосковал по Ирине. Вот бы она пришла! Сесть бы у ее ног, обнять ее колени, заглянуть ей в глаза! В ее глазах — вся истина, в ее сердце — вся любовь и вся его вера — вера в нее. Каждый день он спрашивал у Нумиды, нет ли ему писем. Но Нумида тоже был опечален, ибо не мог услужить господину, каждый день он поджидал его во дворе у ворот и со слезами на глазах говорил:

— Нет, господин мой, письма, которого ты ждешь. Как я несчастен, как я несчастен!

Ирина тоже тосковала по Истоку. Она читала псалтырь, опускалась на колени перед иконой; глубокой ночью стояла она у окна, и ее взгляд погружался в зеленые волны, на челнах любви устремляясь вдоль берега к дому Эпафродита.

Асбад тоже страдал. Но его муки не были больше муками любви, он жаждал мести. Беспросветная мгла воцарилась над ним. Феодора уже не упоминала имени Истока, не шутила с Ириной, была холодна и к нему. А его душа втайне от всех горела и клокотала. Ни единым словечком не решался он напомнить самодержице о влюбленных, которым поклялся отомстить. И лишь на Истоке он мог срывать злобу и мучил его на упражнениях так, что всякий другой на его месте давно бы изнемог. Однако варвар и его воины были выносливы, они неизменно побеждали, неизменно были первыми. Ни разу Асбаду не удалось унизить Истока.

Феодора была задумчива. Дамы трепетали, предчувствуя недоброе. Вечера теперь она часто проводила в одиночестве.

— Императрица влюбилась, — перешептывались в укромных уголках прекрасные дамы. Они перебрали всех патрикиев, всех офицеров, преторов, но поведение императрицы, ее увлечение оставалось для них тайной за семью печатями, подобно книге, упомянутой в Апокалипсисе.

Феодора на самом деле страдала. Иногда в душе ее пробуждались такой гнев и стыд, что она вскакивала с криком: «Прочь, прочь, черные тени! Хватит! Не хочу, не могу!» Однако тут же подкрадывался мудрый Эпикур. Сверкало гордое тело Истока, когда он на ипподроме сбрасывал с себя белые одежды и вскакивал на коня. Напрягались его мускулы, когда во время маневров он ударял по отряду Асбада. Воля ее ослабевала, она отдавалась мгновению…

— Не хочу, — решительно сказала она.

Новая мысль родилась в ее голове, и она отправилась к Управде.