Ключи ушедшего бога - Фирсанова Юлия Алексеевна - Страница 11

Между прочим, в мускулистом брюнете отчетливо прослеживалось семейное сходство с более худощавым предыдущим экземпляром-интеллектуалом, дарителем кофе. Было что-то общее в лепке подбородка, очертаниях скул. Хотя насчет глубины интеллекта, обратно пропорциональной объему грудной клетки, я могу ошибаться. Вон на диване у стола гитара лежит, пачка нотной бумаги и ручка. Может, мужественный любитель колбасы не только бицепсы качает, но и музыку сочиняет?

В этот миг мужчина на кухне заметил посторонних наблюдателей, наверное, кожей ощутил наши голодные взгляды на батон колбасы. Он ничуть не удивился, как и предыдущие обитатели заоконных миров. Лишь сочувственно хмыкнул, потер подбородок и протянул добычу нам. А второй рукой прихватил из корзины у холодильника здоровенный длинный батон, похожий на потолстевший багет.

— Спасибо! — хлюпнула носом я, умиляясь нечеловеческой щедрости и передавая добычу напряженно замершим щитовикам, а потом машинально уточнила: — И Рэну привет?

— Кушай, тощенькая, — жалостливо усмехнулся даритель и проворчал: — А Рэну не привет, ухи оборвать надо, если он, балда, своих до такого состояния доводит!

На этой загадочной ноте сеанс связи и волшебной продуктовой помощи неожиданно завершился, ибо моя кружка, пока шел разговор, перестала соприкасаться со стеной. А я уже начала надеяться, что зеленоглазый гитарист заберет наши заблудшие души к себе, в кухонный рай с полным холодильником и музыкой. Не срослось!

— Живем, парни! — обрадовала я собратьев по несчастью. — И пусть нас скопом записали в жрецы Ушедшего, зато накормили! Кто порежет хлебушек и колбаску?

Вопрос веры хорошо обсуждать на сытый желудок. Щитовики это замечательно доказали, не став ругать меня за неосторожное касание и разводить дискуссий о своей непричастности к Ольрэну. Хлеб и колбасу в мгновение ока напластали толстыми ломтями, честно поделили на троих и схарчили.

Хлеб с хрустящей корочкой и мягким мякишем, колбаса, пахнущая настоящим мясом, — уммм! По окончании трапезы осталось только вспомнить сакраментальное Вишневского: «О, как внезапно кончился диван!»

Червячка мы чуток заморили, но от полноценного обеда, ужина, завтрака или всех трех трапез разом вряд ли бы кто сейчас отказался. Я допила последний крошечный глоток кофе и передала кружку на сохранение запасливому Кирту. Тот живо спрятал посудину. После перекуса сосредоточение на поиске выхода пошло веселее.

Первым путь попробовал открыть Керт, хмурящий брови так, словно намеревался не стену потрогать, а свежую лаву из жерла вулкана. Увы, этот блин касания вышел комом. Луна светила местная, память Ким сразу признала, вот только сияло ночное светило над бесконечной водной гладью, соленые брызги долетали в золотой коридор. Ни плота, ни корабля, ни земли на горизонте в окне не появилось. Кидаться и плыть? А в каком направлении берег и сколько до него? Вон даже птиц не видать. С сожалением забраковав живописную марину, Керт отошел от левой стены и решительно впечатал пятерню в правую сторону коридора, решив испытать счастье еще разок.

На сей раз никакой большой воды не появилось. Кисея тумана лукаво скрывала время — утро или вечер, но не скрывала силуэты деревьев «за окном» и шелеста листьев. Ближайшее растение легонько качнуло веткой с забавными серо-зелеными листочками-сердечками, мелкими, как рябиновые. Сталица! Такие деревца повсеместно росли в лесах Фальмира. Протяжным не то стоном, не то уханьем разразилась птица, ей ответила другая, слева послышалось очередное «куру-у-у-ру».

— Место незнакомое, но мир наш, сталицей все поросло. И слышно, как куркуруша кричит. Выходим? — поставил вопрос на голосование Керт, глядя, как постепенно разрастается окно.

По мере того как мы в него вглядывались, небольшой овал трансформировался в дверь.

— Пока в нас чего похуже кинжала не бросили, выходим! Вперед, лапуля! — согласился Кирт и, подхватив меня под локоток, фактически поволок за собой. Керт вцепился в другую руку.

Золотой свет коридора померк, пахнуло еще не развеявшейся утренней прохладой. Так бывает в лесных низинах даже летом, пока солнышко не проснется по-настоящему и не разжарит вовсю, доказывая свою власть над миром.

Мужчины замерли статуями по колено в траве, прислушиваясь, принюхиваясь и зыркая по сторонам. Я, зажатая двумя лапищами так, что ни дернуться, ни вздохнуть, уж съязвить хотела насчет «чего стоим, кого ждем, трамвай тут не ходит!», когда Керт тихо выругался и буркнул:

— Отходим с поляны очень осторожно. Кирт, лучше возьми Кит на руки.

— Учуял что? — уточнил тот, подхватывая меня.

— Перезвон. Вся поляна им заросла.

— Уй-о-о, кобылу мне в жены! — прочувствованно ругнулся Кирт, перехватывая меня половчее.

Я замерла в его руках чутким сусликом. Что такое перезвон, Кимея знала. Так звались очень и очень симпатичные цветочки. С виду милые желтые колокольчики, внутри маленькая коробочка, как у мака, только очень хрупкая и без семян, с мельчайшей пыльцой. Чуть заденешь такую, и все: любой скунс тебе, счастливчику, обзавидуется. Ни на один постоялый двор не пустят, сколько ни сули. Пока двое суток благоухать будешь, спи хоть под кустом, если впечатленные ароматом звери из леса рогатинами не вытурят. Прикасаться-то всяко побрезгуют!

Об особенностях размножения этого милого внешне и ужасного на нюх растения не только люди, а и лесные обитатели превосходно знали и десятой дорогой невинные цветики обходили. А нас вот угораздило. Хотя чего сетовать? Сами загадали — тихое и безопасное, укромное место. Получили точно в соответствии с заказом. Желающих прогуляться по такой полянке добровольно не сыщешь на всем Фальмире! Повезло так повезло! Нет, чуть-чуть все-таки и в самом деле повезло. Коробочки еще не достигли той степени зрелости, когда вонючая пыль высыпается сама лишь под воздействием сколь-нибудь сильного порыва ветра.

На цыпочках, стараясь не потревожить ни один желтенький цветочек, Керт и Кирт, как пара воинов-ниндзя, выходили с полянки. Мне даже показалось, что они временами воспаряли над травой. Эдак вонять не захочешь — летать вмиг научишься и без посвящения Вадеру, исключительно в жажде спастись от неминучего смрада.

Мой носильщик к краю поляны стоял ближе, отступать, — правда, оглядываясь и пытаясь не уронить меня, — ему приходилось очень медленно и осторожно. Но вроде получалось. Керт же, не желая длить томительное ожидание, чреватое сильным порывом ветра, двинул другим путем, левее.

Шаг-другой оставался нашему тандему щитовик-попаданка до кромки леса, когда слева послышалось забавное потрескивание, будто закоротило розетку. Кирт совершил прыжок с места вперед и вверх, сделавший бы честь любому рекордсмену. В полете меня еще умудрились одним броском закинуть на толстую ветку сталицы. Той самой, с листочками-сердечками и крепкими гладкими ветвями. Рефлекторно, как кошка, я вцепилась в насест и замерла, лупая глазами.

Рассказывать долго, однако все происходящее заняло от силы четверть минуты. Потрескивание, прыжок Кирта и заброс меня на ветку совпал по времени с представлением, которое в одиночку разыгрывал Керт.

Он тоже попытался сигануть к краю поляны, но то ли навернулся, то ли оскользнулся… и уже в падении превратился в здоровенного черного пса. Четыре лапы держат лучше двух. Восстановив равновесие, собака сиганула из царства перезвона к сталице и тоже оказалась на ветке соседнего дерева. Увы, в отличие от искусства прыжка, даром древолазания черный пес не обладал. Он растерянно заскреб лапами и скатился к корням сталицы уже человекообразным, перепуганным Кертом.

Глава 4

СТРАННЫЕ НОВОСТИ

— Это что сейчас было, лирты? — цепляясь за ветку, хрипловато уточнила я, интересуясь разом смыслом прыжков и метаморфозами Керта.

— Трескучая погибель в траве пряталась, — промямлил щитовик-оборотень, вяло ворочая языком. Он с изумлением разглядывал пятипалые руки с гладкой кожей, минуту назад бывшие лапами, густо поросшими жесткой черной шерстью.