Захвачненные (ЛП) - Уайлдер Джасинда - Страница 16

Граната, действительно, почти убила меня. Тогда мне тоже повезло. На мою удачу, поблизости оказался санитар, он оперативно помог мне и доставил в полевой госпиталь. Я потерял много крови и чтобы выздороветь, понадобилось время, но это был восстанавливаемый ущерб, позволивший в достаточно короткие сроки вернуться в строй.

Так было тогда, так есть и сейчас. Но теперь? Я не стану возвращаться. Я не могу. Нет. Я предпочёл бы, к чёрту, умереть, чем когда-либо ещё поднять оружие. Когда-либо ещё раз увидеть афганское лицо.

Я пожимаю плечами, скрывая шрамы под рубашкой.

Я не хочу покидать это место. Мне нравится здесь. Техас мирный, спокойный. Открытый. Я чувствую, что могу здесь дышать.

Но я должен выбираться отсюда: мощное присутствие Рейган напоминает мне о Томе, о письме. И о корыстной лжи. Я смотрю на неё, и словно слышу те строки. Томас, моя любовь....

Дерьмо. Кажется, я прошептал эти слова вслух. Она услышала; она поднимает на меня взгляд, уставившись, в глазах пытливость и шок, брови нахмурены.

— Что… что ты сказал? — шепчет она.

— Ничего, — я задерживаю дыхание в надежде, что она оставит эту тему.

Я практически перестал пересказывать письмо вслух, но иногда строки из него вырываются из меня. Эти слова практически выжжены в моей душе, и я ничего не могу с этим поделать. Но Рейган не должна об этом знать. Из-за этого я испытываю какой-то странный, пронзительный стыд. Как будто я украл у неё, у Тома, нечто по-настоящему святое, присвоил очень личное.

Я отхожу, ступая по высокой траве вдоль забора. Я иду так быстро, как могу, мои кулаки сжаты. Я концентрируюсь на том, чтобы замедлить своё дыхание. Сосредотачиваюсь на каждом шаге, каждом вдохе, на травинках, рисунке древесины, на досках, скользящих мимо, как железнодорожные шпалы. Впереди подъездная дорожка. Наконец-то. Ныряю между средней и нижней перекладиной, трусцой направляюсь к дороге. Спасаюсь.

Бегу. Легкие горят, сердце стучит. Ноги болят.

Боже, я так запутался.

Синий «форд» грохочет позади меня, мимо меня, визжат тормоза. Рейган открывает дверь, оставляет её открытой, хрустит по гравию, направляясь ко мне.

— Почему… Дерек, почему ты убежал?

Так много вопросов, ни на один из которых я не могу или не хочу отвечать.

— Не знаю. Я испорчен, Рейган. Очевидно, я не… нехорошо, если я буду рядом. У тебя ребёнок. Я не принадлежу этому месту. Я сделал то, ради чего приехал. Вот и всё.

Она проводит рукой по волосам, лёгкий, горячий ветерок треплет медовые волны. Она взволнована. Недоумённо произносит:

— Тебе некуда идти.

Это заявление совсем не в тему.

— Ну и что? Это не твоя проблема.

— Том удостоверился бы, что о тебе есть кому позаботиться. Есть куда пойти. Я просто не могу позволить тебе блуждать где-то в одиночестве.

— Том мёртв, — слова выходят слишком прямолинейно, грубо.

Она вздрагивает:

— Я это знаю.

Я скребу голову, несколько дюймов зудящей кожи:

— Прости. Чёрт, мне так жаль. Вышло неправильно.

Она качает головой, отворачивается. Солнце накаляет землю. Одуванчики на обочине подъездной дорожки треплет ветер, отправляя белые зонтики семян кувыркаться.

— Слушай, а как насчет такого: мне нужна помощь. На ферме. Забор ты починил? Я давно хотела починить его – в течение нескольких месяцев, – но у меня просто недостаточно сил, чтобы всё успеть. Мне так много предстоит сделать, и я… Я просто не в состоянии всё сделать одна. И тебе некуда идти. Тому ты был как брат, и это значит… это значит, что здесь есть место и для тебя.

Я не знаю, что ей ответить. Она не семья мне, но я не думаю, что смогу вернуться к моей собственной семье, в Айову. Мои родители не смогли бы справиться со мной таким, какой я сейчас. Они приезжали ко мне в армейский госпиталь в Сан-Антонио. Но я был так явно надломлен, что они не долго продержались. Они сказали, что у меня всегда будет место рядом с ними, но… я лучше знаю. В лучшем случае, всем было бы неловко. Мои кошмары держали бы их в напряжении. Они не прочь помочь, но в этом мне ничто не поможет. Они никогда не понимали, почему я подписался на ещё один срок, а я не мог адекватно объяснить им. Я просто знал, что Барретт и МакКоннелл, и все остальные собирались в Афганистан, и я не мог позволить им уйти без меня. Поэтому я собрался и снова вернулся на войну.

И теперь посмотрите на меня.

— Хорошо, — говорю я. — Я останусь на пару дней. Помочь тебе с кое-каким дерьмом.

— Я не буду больше задавать никаких вопросов. Обещаю.

Я чувствую, как дрожит моя левая рука. Сжимаю её, чтобы прекратить трясучку:

— Не давай обещаний, которые не сможешь выполнить, Рейган.

Рейган 

Он отказывается спать в мастерской. Не объясняет, почему, просто говорит, что чувствует себя более комфортно в стойле. У Хэнка была старая армейская походная раскладушка, убранная за ненадобностью, и я принесла её в амбар, вместе с подушкой и парой одеял, и ещё походным фонарём. Довольно странно: знать, когда я пытаюсь уснуть, что он там, в амбаре. Я чувствую себя виноватой, жалея, что не могу предложить ему жильё получше, чем место рядом с животными. Но я не могу. В доме есть всего три спальни: моя, комната Томми и третья. Эта третья… бывшая комната Тома, детская, с того времени, когда он был ещё ребёнком. Когда он ушёл в армию после старшей школы, его родители оставили в ней всё, как было, думаю, для того, чтобы по возвращении Том увидел бы в доме что-то давно знакомое.

Мы с Томом поженились за месяц до того, как он должен был впервые отправиться к месту дислокации в Ирак. Он закончил свою пехотную подготовку в MOS и возвращался домой перед окончательной отправкой. Пока он был в Калифорнии, мы поддерживали связь с помощью писем и телефонных разговоров. Как только он получил свои отпускные документы – сразу прыгнул на первый поезд до моего родного города Талса и без предупреждения объявился у меня на пороге. Одетый в свою лучшую форму, он взял мою руку, опустился на одно колено и предложил мне кольцо из белого золота с фианитами стоимостью, наверное, долларов в сто. Мои родители в ярости стояли у меня за спиной. Я сказала «да», потянув его, чтобы он встал, и прыгнула ему в руки, обвив его талию ногами, и целовала всё его горячо любимое дерьмо, тут же, на глазах у родителей. Как только стало ясно, что в свадьбе они участвовать не собираются, Том стал ждать меня на тротуаре, пока я собирала два свои чемодана, а потом вызвал нам такси. Мы сели на автобус-экспресс до Хьюстона и повенчались в здании суда. Мы провели три ночи в отеле в Хьюстоне, трахаясь, как американские зайцы. И, наконец, отправились на ферму семьи Тома, в крошечное местечко под названием Хемпстед. Его папа стоял на крыльце, ожидая нас: огромный мужчина в пыльных джинсах, в грязной белой футболке, и ботинках Caterpillar. Он был внушительный, толстый, с большим пивным животом и густой светлой бородой. Смотрел на нас тёмными глазами. Том потащил меня вверх по ступенькам крыльца и остановился перед отцом:

— Пап, — сказал он, — это моя жена Рейган.

Карл Барретт просто хмыкнул, кивнул мне и сказал:

— Добро пожаловать на ферму. Можете занять свободную спальню. Только не мешайте мне спать по ночам, — и он пошёл мимо нас к своему трактору, на ходу прихлёбывая из фляжки.

Он умер чуть больше, чем через два года после этого, а я провела эти два года, пока Том был в Ираке, знакомясь с Карлом, учась любить его, как одного из родителей. Он был груб и молчалив, но он всегда был добр ко мне. Я выросла на ранчо, с лошадьми, и ферма – не совсем моё место, но Карл ценил мою помощь. Когда он умер, обо всём договаривалась я. Том приезжал на похороны, и потом, между кампаниями, в течение нескольких месяцев. Однажды он вернулся почти на год, перед тем как его снова отправили в Ирак, и, честно скажу, это был лучший год в моей жизни. Фермерствовать с Томом вместе, ездить верхом на северное пастбище, заниматься любовью в высокой траве, пока наши стреноженные лошади паслись рядом. Когда он снова уехал, я, по большей части, научилась управлять фермой самостоятельно, ну, и с серьёзной помощью от Хэнка и его стаи внуков.