Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович - Страница 61

Я выпрямился и покачнулся, точно пьяный, касаясь рукой стены. Кто-то поздоровался со мной по-русски – в спину мне ударило торопливое «привет», – я обернулся, но никого не увидел.

Тогда я пошел вперед, опустив голову, пряча глаза от вездесущего лазерного света.

Я миновал шлюзы – огромные раздвижные двери, похожие на ворота дамб, над которыми горели в воздухе объемные буквы и цифры. Рядом с каждым из шлюзов стоял на вытянутом постаменте изогнутый экран – одни были выключены и напоминали пустой темнотой иллюминаторы в стенах, а на других высвечивались причудливые названия кораблей.

Навстречу мне шли люди – в основном молодые, в обтягивающих серых комбинезонах. Я рассматривал их со скучающим любопытством, и кто-то смотрел на меня в ответ, а кто-то недовольно прятал глаза. Одна девушка, похожая на студентку – высокая и худая, с короткими, как у мужчин, волосами, – остановилась, когда я встретился с ней взглядом, и улыбнулась, а я насупился и ускорил шаг.

Ноги болели, но идти было не так тяжело, как я боялся.

После шлюзов на стенах появились широкие информационные панели, по которым транслировали стереоскопические виды Земли – облачный закат над рекой, бесконечное поле с горько-зеленой колосящейся травой, горная гряда с массивными пролежнями снега. Стоило подойти к такому экрану ближе, как земной пейзаж тускнел и рассеивался в космическом сумраке, уступая место привычному черно-белому интерфейсу – крупным светящимся кнопкам, полям для ввода, всплывающим окнам. Я мог узнать погоду в любой точке на Земле (не в реальном времени, а рассчитанную синоптиками в давнишнем прогнозе) или прочитать заголовки слегка просроченных новостей, посмотреть расписание рейсов по всей системе, узнать, сколько пристыковано к станции кораблей.

Терминалами никто не пользовался.

Я пошел дальше.

Идти с каждым шагом становилось легче, хотя я и чувствовал тугую боль в мышцах. Вскоре я добрался до огромного, в пару метров шириной, иллюминатора, который принял поначалу за еще один информационный терминал, однако вместо синеватого неба, облаков и солнца он показывал пронзительную черную пустоту с редкими тающими во тьме звездами.

В коридоре появились люди.

Зазвучала чужая речь – громкая и отрывистая, на языке, который я не понимал. Послышался кудахтающий смех. Зазвенела, отражаясь от стен, мелодичная трель суазора. Меня как будто перенесло в накопитель на международном аэровокзале – и я вдруг понял, что потерялся.

Вернуться назад?

Я обернулся, посмотрел вслед затянутым в одинаковые комбинезоны людям, но продолжил идти вперед.

Станция казалась бесконечной.

После широкого иллюминатора, открывавшего усеченный трапецией вид на сумрачную тишину орбиты, появились очередные терминалы с трехмерными экранами, которые на сей раз показывали Меркурий, напоминавший безбрежную мертвую пустыню – Венеру после массированного ядерного удара.

Я задыхался от усталости, а ноги, поначалу привыкшие к ходьбе, к вновь обретенному весу, теперь опять подгибались от слабости.

Я остановился, чтобы передохнуть, и заметил красивое застекленное панно на стене – вышитый земной герб среди звезд и планет, похожих на разноцветные детские игрушки.

30

Мне повезло.

После первой миссии на «Сфенеле» я сразу получил новое назначение – на тот же корабль, с тем же первым пилотом, только не на Меркурий, а на Марс.

Перед полетом меня ждал полугодовой отпуск на Земле.

Заняться было нечем, Виктору я звонить не хотел, и все полгода почти не выходил из дома. Я чувствовал себя, как в герметичной капсуле для декомпрессии, которая после месяца, проведенного в космосе, мучительно медленно возвращает меня в реальный мир.

Впрочем, мир не казался таким реальным.

Вид за окном – нагруженный город, потоки машин на эстакаде, стеклянные высотки, пролетающие со скоростью звука поезда – был похож на трехмерное изображение с терминала на орбитальной станции, развлекающего путников, пока те не вернутся домой.

У меня была квартира, доставшаяся в наследство от матери, но не было дома, где бы меня кто-нибудь ждал.

Я пытался убить время – смотрел фильмы по суазору, читал фантастические романы о космических войнах, о первых контактах с инопланетными расами, о многочисленных катастрофах, которые уставшие писатели пророчили Земле, – однако это увлекало ненадолго. Потом я принялся выискивать в сети информацию о войне с сепаратистами – и ничего не нашел. По новостным каналам писали об открытии парков развлечений, об авариях на автобанах, о вручении премий за вклад в науку, об обрушении домов, но о Венере не было ни слова, как если бы конфликт успел разрешиться – за тот неполный месяц, который я провел в космической пустоте.

Меня обрадовало только одно – то, что земной отпуск завершился.

Однако уже на «Сфенеле», когда мы проходили инструктаж, я вспомнил о скуке и рутине предыдущего полета. Первый пилот увлеченно говорил о чем-то, кривляясь и подмигивая мне, как старому другу, а я думал только о том, что поменял одну бесцветную тюрьму на другую.

На орбиту нас снова собирались выводить с Земли.

Пилот долго спорил с центром по коммуникатору, а потом отключил связь, раздраженно ударив ладонью по кнопке – тем же движением, которым прихлопывают таракана, забравшегося на терминал.

– Опять погода нелетная? – спросил я.

– Не знаю, что у них там, – пробурчал пилот. – Вечно всякую хрень напридумают… Ладно! – добавил он громче. – Шут с ним! Идем на поводке, так что всем расслабиться. И получать удовольствие.

– На поводке? – спросил кто-то.

– Нами управляют из центра, – объяснил я, вздохнув, и закрыл глаза.

– Волнуешься? – спросил меня первый пилот.

– Да иди ты! – сказал я.

29

На «Сфенеле» я летал шесть раз.

После шестого рейса поначалу объявили, что я, скорее всего, пока останусь в прежней команде – открытых позиций на других кораблях не появилось и повысить меня не могли. Я смирился с тем, что карьера моя так и закончится в этом межпланетном автобусе, где мне приходилось разносить пассажирам энергетическое молоко и собирать вакуумной трубой комки плавающей рвоты, но спустя неделю после возвращения, которую я вновь безвылазно провел в заросшей пылью квартире, мне неожиданно позвонили.

Я лежал на диване и смотрел старый фильм о венерианском конфликте, когда суазор, оставленный на столе, сердито завибрировал и слетел на пол, как опавший лист под дуновением ветра. Я поднял экран и отряхнул его от пыли. Потом коснулся пальцем пульсирующей кнопки «Ответить».

– Здравствуйте, – сказал деловитый голос.

– Слушаю. Кто это говорит? – ответил я, забыв посмотреть на номер.

– Федеральное агентство космонавтики, – прозвучал ответ.

Мне предложили повышение. И перевод.

График, правда, обещали напряженный и плотный – вместо семи месяцев на Земле мне полагалось лишь три, да и то большую часть времени я должен был потратить на курсы переподготовки, на которых обучали новой версии нейроинтерфейса.

Так я стал оператором третьего разряда, специалистом по работе защитных систем.

Новый корабль назывался «Гефест» и относился к категории среднетоннажных. Он занимался транспортировкой грузов между Землей и Марсом, а также между Марсом и Меркурием.

Я не решился спросить, куда летал этот корабль раньше.

Теперь не было нужды возиться с пассажирами, отводить их в туалет и выслушивать крикливые жалобы, однако полетные программы составлялись иначе – баржи летели быстрее, а перегрузки во время разгона и торможения зачастую превышали пять «же». Вместо обычных эластичных комбинезонов, как на «Сфенеле», нам приходилось надевать неудобные и тесные противоперегрузочные костюмы, прозванные за глаза прокрустовыми скафандрами. Также перед каждым полетом всем делали инъекции руптора – прозрачной невесомой жидкости, которая полностью растворялась в крови и помогала справиться с тяжелыми перегрузками.