Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович - Страница 60

– А по поводу Венеры… – начал я. – У тебя было хоть раз… Вы когда-нибудь встречались с их кораблями?

– С сепаратистами? – Пилот приподнял бровь. – Нет, бог миловал. Хотя, по теории вероятности… Сколько там было? – Пилот сощурился, вспоминая. – Вероятность столкнуться с их кораблем по текущему маршруту шесть и два, что ли. Кстати, если лететь до Марса, то меньше. Вот сам и считай, короче. Когда-нибудь ты их встретишь. Если, конечно, будешь и дальше летать.

– И что тогда?

– А шут его знает, что тогда! В конце концов все там будем. Нам-то еще что! А представь, каково на патрулях? Ты можешь уничтожить планету, нажав на кнопку.

Пилот демонстративно ткнул в какой-то тумблер на панели.

– Раз, и все! И нету Венеры. Или Земли.

– Они же не для этого…

– А для чего? Шут его знает, что у них там. Вот представь себе… – Пилот повернулся ко мне и возбужденно потряс руками. – Десять, пятнадцать кораблей, каждый из которых способен за пару секунд уничтожить планету! И это у нас. А еще сепаратисты. Там шут разберет, сколько у них кораблей на самом деле.

– Это точно, – согласился я.

– Только вот это не имеет значения. Три или триста три. Просто нажать на кнопку.

У пилота сработал сигнализатор, он прижал палец к уху, а через секунду уже плыл по рубке к открытому люку в коридор.

Я остался один.

Просто нажать на кнопку.

Я посмотрел на приборную панель. Перед триптихом нейроинтерфейса поблескивали грубые тумблеры – включение диагностики, аварийного режима, экстренный выход из нейросеанса…

Моя рука непроизвольно потянулась к активации экстренного выхода, но я вовремя остановился.

Иллюминаторы в рубке заливала темнота.

32

Через час одну из пассажирок стало тошнить. Рвало ее дважды, и липкие комки непереваренной суспензии разлетелись по всему отсеку.

Заниматься этим поручили, разумеется, мне.

Я барахтался в вытянутом, подобно аэродинамической трубе, пассажирском отсеке – как студент, который впервые в жизни явился на предполетную подготовку и оказался в герметичной камере, где старательно воссоздается невесомость. Я хватался за поскрипывающие клетки сидений и перевернутые лестницы в стенах, пытаясь поймать вакуумной трубкой проплывающие мимо комки белесой рвоты.

Женщина, которую стошнило, принялась извиняться.

– Вы знаете, – говорила она, – мне все время кажется, что мы плывем по морю и что все вокруг качается, как на корабле. Извините, я… – она попыталась улыбнуться; лицо ее было бледным, и глубокие морщины вокруг глаз напоминали трещины на восковой маске, – я никогда не любила плавать на кораблях.

– Я тоже, – зачем-то сказал я.

– Ох, вы знаете, все это так… – продолжила женщина и резко замолчала, уставившись перед собой – наверняка ее снова начало тошнить.

Я собирал рвоту.

Другие пассажиры молчали и пристально следили за мной – как заключенные на охранника, который совершает регулярный обход. Я ненароком задел кого-то ногой, торопливо извинился и, потеряв на секунду ориентацию, ударился о стену затылком.

Мне почудилось, что пассажирский отсек и правда покачивается, как во время шторма на корабле, – он мягко проседал, проваливаясь в пустоту, и поднимался вновь, заваливаясь в сторону открытого проема в коридор, словно волны космического света пытались перевернуть нас, поменяв местами пол с потолком.

Я продолжал думать так, как будто мы на Земле, как будто на нас действует сила тяжести, а болезненная вялость и бесплотность тела – лишь странная фантазия, морок, вызванный постоянными нейросеансами.

Я поймал последний комок рвоты, и у меня закружилась голова. Мне захотелось поскорее выбраться из пассажирского отсека – я был уверен, что там, из-за этих четырех измученных людей, тела которых методично бьет электрошоком, действуют особые законы физики и начинается невозможная морская качка, вызывающая обморочную одурь и тошноту.

Я направлялся к выходу из отсека, когда кто-то осторожно коснулся меня рукой.

– Спасибо, – сказала женщина, – и извините, я… Я понимаю, что вы не должны этим заниматься, что у вас другие обязанности, но из-за меня…

Я собирался пошутить, что числюсь на корабле стюардессой и собирать комки плавающей рвоты есть мой прямой и непосредственный долг, но едва я открыл рот, как сигнализатор в ухе раздраженно заверещал, ударив током в барабанную перепонку.

Я замер, хотя должен был стремительно нырнуть в открытый люк. Сердцебиение тут же участилось, и мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Сигнализатор снова истерично завопил, и я дернулся, чересчур сильно оттолкнувшись от клетки.

– Что-то произошло? – крикнула мне вслед женщина, но я не ответил.

Я вылетел в коридор. Послышался странный звук, похожий то ли на шелест, то ли на мягкую ритмичную дробь – корабль снаружи обдало мощной струей разогнанного до сотен километров в секунду песка.

Все были в рубке.

Трое операторов сидели перед включенными терминалами, болезненно запрокинув головы, а первый пилот устало позевывал и протирал пальцами глаза, как спросонок.

Услышав меня, он обернулся.

– Опаздываешь.

– Извини. А что было-то? Я слышал…

– Метеориты.

– Что?

Я завис над терминалом, уставившись на первого пилота.

– Облако пыли, мелкие твердые объекты диаметром до… – Пилот взглянул на экран. – Да шут с ним! Короче, сенсоры их не засекли, и защиту мы включить не успели. Бывает такое, даже в нейролинке. – Пилот осклабился и подмигнул мне – правда, это быстрое подергивание века легко сошло бы за нервный тик. – В любом случае, повреждения минимальны.

Но я не мог избавиться от ощущения, что мы чудом избежали катастрофы – на расстоянии в миллионы километров от Земли.

Прошла почти минута, прежде чем я залез в кресло.

– А у тебя как? – спросил пилот. – Все убрал?

Я что-то промычал.

– Жалуются, небось? – спросил пилот. – Наш ценный груз?

– Бывает. Да я и не представляю, как можно все это время просидеть в кресле. Я бы уж, наверное…

– Всего лишь раз в сорок дольше, чем полет над Атлантикой! А на самом деле, я думаю, никто никогда не рассчитывал, что на этой птичке, – пилот показал кивком головы на черный экран, – будут летать на Меркурий.

– Не рассчитана?

– Ну, да. И крылышки у нее поистрепались чуток. Но ты не волнуйся, – добавил пилот с усмешкой, – еще парочку таких непредусмотренных облачков она выдержит, а вот потом…

Я непроизвольно посмотрел на часы у потолка – время полета, рассчитанное по правилам Земли. Нам оставалось больше десяти дней дрейфа.

Но мне показалось, что прошел не один десяток лет, прежде чем включились тормозные двигатели.

31

На орбитальной станции, к которой пристыковался «Сфенел», нам предстояло провести четыре дня – пока корабль проходит техническое обслуживание и согласовывается план полета домой.

На станции была искусственная гравитация, почти совпадавшая с земной.

После двухнедельного полета тело успело привыкнуть к невесомости и заставить себя ходить, превозмогая боль в мышцах, было непросто.

Когда мы только вышли из шлюза, я доковылял до ближайшей стены и привалился к ней плечом. Голова отяжелела; меня вело из стороны в сторону, как после контузии.

Первый пилот грубо хлопнул меня по плечу.

– Не спать, рядовой! – гаркнул он, подражая речи военных. – Давай-ка стометровку по коридору. Я сегодня добрый, поэтому можно шагом. А мы с ребятами пока пойдем, горло промочим.

Кто-то позади прыснул со смеху, и я раздраженно обернулся.

– Нет, серьезно, – сказал пилот. – Проводил раньше столько времени в невесомости? Тебе и правда полезно. Прогуляйся хотя бы с полчасика, а то совсем ноги отвалятся. Потом можешь к нам, на штрафную, – и снова подмигнул так, что на мгновение я решил, будто у него начался нервный тик.

Меня оставили одного.

Я стоял рядом с огромным застекленным панно – плотным заскорузлым куском ткани, изображавшим земной герб среди лучистых звезд и разноцветных, похожих на игрушечные шарики планет. Коридор диаметром в три метра представлялся мне широким, как городская площадь. Двери впереди периодически открывались – так быстро и бесшумно, что, казалось, блестящие дверные створки растворяются в воздухе, выпуская из непонятных помещений одинаково одетых людей. Слышались чьи-то голоса – резкие и оживленные, как в вечернем баре, когда посетители успели пропустить по несколько кружек, чтобы поддержать разговор. Говорили на английском, но я почти ничего не понимал. Однако воздух на станции – холодный, с привкусом хлора – был таким же, как на корабле.