Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович - Страница 37

Я был в одной лишь рубашке, но не чувствовал холода. Слезы стекали по ее щекам.

– Я тебя провожу, – сказал я.

Мне не хотелось ее отпускать.

– Ты так заболеешь, – сказала она.

Я покачал головой.

– Мне не холодно, – сказал я. – Мне…

– Мне правда пора, – сказала она. – Давай потом. Все это так…

И я отпустил ее. Лида отвернулась, вытащила из кармана платок и принялась тереть раскрасневшиеся от мороза щеки.

– Потом, – повторил я, – потом ты снова…

Лида спешно застегивала пальто.

Солнце затянули тучи, ветер усилился. Резкий пронзительный холод медленно подбирался к горлу, как приступ удушья. Жизнь убывала с каждым порывом ветра.

– Нет, – сказала Лида. – Я тебе обещаю. Поверь. Ты заслуживаешь… Мы оба заслуживаем наконец во всем… Но просто не сейчас. Сейчас я еще…

Я молчал.

– Иди, – сказала Лида. – Ты правда так заболеешь. Тебе еще этого не хватало! Холод такой, что даже меня пробирает.

Я продолжал стоять.

Тогда Лида улыбнулась, подошла ко мне ближе, ее влажные красные губы приоткрылись, и она мягко произнесла…

60

– Как вижу, свет уже перестал беспокоить?

Я сидел на кровати, дожидаясь, пока Таис подготовит шприц для второго укола.

– После этих ваших… – Я покосился на огромный шприц, напоминавший, скорее, шоковое оружие, чем медицинский прибор. – После этих инъекций какое-то время – да, но потом – снова. Вы, наверное, просто прибавляете яркость, – добавил я.

Таис сделала вид, что не расслышала последних слов.

– Скоро все пройдет, – пообещала она. – Полностью.

Таис опустила шприц и задумалась о чем-то. Казалось, она делает какие-то сложные вычисления в уме.

– Второй укол?

Таис помотала головой.

– Надо подождать.

– А что это вообще? Довольно болезненно на самом деле.

Я потер шею, кожа на которой воспалилась после первой инъекции. Таис быстро взглянула на меня и поджала губы – было видно, что ей не очень-то хочется об этом говорить.

– Я же объясняла. Твоя светобоязнь. Эти уколы снимают симптомы. Тебе ведь становится лучше?

Таис нажала на какие-то мелкие кнопки на тупом коротком дуле электронного шприца.

– Впрочем, о чем это я? – сказала она с усмешкой. – Ты же не веришь в светобоязнь. Мы же тут специально тебя пытаем.

– Я уже и не знаю, во что мне верить, – сказал я.

Таис промолчала.

Стены едва светились, по углам залегали длинные приятные тени, и тюремная камера выглядела удушающе тесной и еще более пустой. Я подумал, что если Таис не обманывает, то я уже два года не выходил отсюда – два года не видел ничего, кроме светящихся стен.

– А где твой напарник? – спросил я. – Не боишься приходить сюда одна?

Таис подняла указательный палец – я даже решил, что сейчас она приложит его к губам – и показала на красный глазок камеры над дверью.

– Я не одна.

– А сюда он зайти стесняется, что ли?

Таис повернулась к камере спиной.

– А ты хотел бы? Мы решили, тебе проще будет со мной. Правда, я была не совсем с этим согласна.

– Понятно, – сказал я.

– Нет! – неожиданно вспылила Таис. – Ничего тебе не понятно!

Она быстро успокоилась и провела ладонью по лбу – как будто проверяла, не начался ли у нее жар.

– Дело в том… – неуверенно проговорила Таис. – Дело в том, что в этот раз и в самом деле все как-то иначе.

Она заходила по комнате.

– То, что ты непонятным образом узнаешь меня, и эта Лида. Мне кажется… Я даже не уверена, как это объяснить. Я как-то влияю на твои воспоминания.

– О чем ты говоришь? – не понял я. – Как можно влиять на чьи-то воспоминания?

Таис устало вздохнула.

– Скажи, – она подошла ко мне совсем близко, – а какое твое самое первое воспоминание?

– Что? Ты про младенчество?

– Нет, я имею в виду, какое твое самое первое воспоминание здесь?

Таис произнесла последнее слово так отчетливо и громко, что мне даже послышался тот резонирующий звон, который частенько доносился с потолка, когда она говорила со мной через модулятор.

– В этой камере? – уточнил я.

– В нашем учреждении, – поправила Таис.

Я задумался.

Ответить почему-то было непросто. Я закрыл глаза, зрение мешало вспоминать.

Темнота.

Темнота, пугавшая не меньше, чем выжигающий глаза свет. Тесная роба из грубой синтетики, в которую облачают мертвецов. Я лежал на жесткой, затянутой полиэтиленом кровати. Я задыхался, я не мог пошевелиться. И понятия не имел, где нахожусь.

Но нет, так я чувствовал себя множество раз, просыпаясь от удушья в глухой темноте. Было что-то еще, что-то очень важное, о чем я никак не мог позабыть.

Куб!

Я открыл глаза и невольно засунул руку в карман брюк.

– Куб, – прошептал я.

– Что? – Таис приподняла брови. – О чем ты?

– Пластиковый куб. Куб, похожий на проектор голограмм. Звездное небо в кармане… Таис, – я заглянул ей в глаза, и она, побледнев, отступила, – ты ведь знаешь, о чем я говорю?

– Я не понимаю. – Таис мотнула головой. – При чем здесь куб?

Я встал с кровати.

– Это такая мелочь, но ведь и правда! Как он оказался в моем кармане?

Глаза у нее были удивленными и даже испуганными.

– Куб? – повторила Таис, сжимая шприц. – Оранжевый куб, который был в тесте? Но какое это имеет отношение…

– Дело здесь не в тесте! – крикнул я. – Я не верю в такие совпадения. Кто-то специально подложил его мне, кто-то хотел напомнить, напомнить обо всем…

Я подошел к ней вплотную.

– Это ведь была ты, Таис? Или мне лучше называть тебя…

Под потолком что-то зазвенело, я отпрянул от девушки и чуть не упал.

– Прекрати это! – крикнула она. – Ты обещал!

– Но как я могу…

– Ты обещал, – настойчиво сказала Таис, – что будешь вести себя нормально. Или ты хочешь, чтобы мы усыпляли тебя всякий раз, когда нужно сделать инъекцию?

– Хорошо, извини.

Я покорно вернулся на кровать и сел, сцепив на груди руки.

– Но зачем ты завела разговор о первом воспоминании? – спросил я.

Таис медленно, как бы нехотя приблизилась ко мне.

– Этот твой куб, – сказала она, – наверное, и правда важен. Просто ты делаешь, – Таис замялась, – неправильные выводы.

– А какие выводы правильные?

Таис подняла шприц.

– Пора делать укол, – сказала она.

59

Все говорили о том, что на Венеру введут войска. Однако даже спустя две недели после захвата лунной базы ничего не происходило – или же нам попросту ни о чем не рассказывали в новостях. Я начинал верить, что все и останется так навечно – автономия Венеры, нерешительное бездействие Земли, – однако Виктор постоянно твердил об обратном.

А Лида избегала меня.

Я никак не мог сосредоточиться на учебе, да и обстановка в институте этому не способствовала. Я подписался на новостные каналы, в которых писали о кризисе на Венере, начал, как и Виктор, выискивать в сети смехотворные разоблачения и неправдоподобные слухи – лишь бы заполнить саднящую пустоту внутри себя.

О матери я больше ни с кем не говорил.

В учебной части ко мне отнеслись с пониманием и оформили недельные прогулы как больничный. Виктор лишь один раз выразил неловкие соболезнования и больше не упоминал о произошедшем. Мы делали вид, что ничего не изменилось, как будто я и правда отсутствовал неделю из-за банальной простуды.

– По ходу, началось, – сказал мне Виктор после того, как мы оба получили одинаковые извещения на суазор. – «Патрокл» был срочно отозван с Марса и вернулся к Земле, спрятавшись в тени Луны.

– Это ни о чем не говорит, – отозвался я, хотя сам себе не верил.

Виктор покачал головой с таким видом, словно я в десятый раз настаиваю на очевидной глупости, и показал мне экран, быстро пролистывая броские заголовки новостей.

Мы сидели на семинаре, и профессор, выглядевший, как больной маразматик, выпущенный на поруки из богадельни, оставил в покое висящую в воздухе проекцию двигателя и покосился на Виктора, свирепо наморщив брови. Виктор торопливо искал что-то в суазоре. Я толкнул его локтем.