Путешествие из Нойкукова в Новосибирск
(Повесть) - Кант Уве - Страница 24

Старик посмотрел немного влево, потом вправо, будто ища что-то, и, так не найдя ничего, спросил:

— Транзистора нет у тебя?

Это еще что такое! Про чернику бы его спросил. Ничего подобного. Ни про какую чернику его не спрашивали, а очень даже определенно про транзистор. Странно.

— Что-что? переспросил Юрген. — Что вы сказали?

Но старик опять за свое:

— Где транзистор-то у тебя, спрашиваю?

— А, вы вон про что! Дома он у меня.

— Далеко ли до дома твоего?

— Километров сто пятьдесят. Это по прямой, конечно.

— Чего только на свете не бывает, — сказал старик, с любопытством рассматривая парня, как будто тот неожиданно сделал сейчас что-то похвальное.

Лицо старика следовало отнести к закаленным всеми ветрами, водонепроницаемым, коррозиоустойчивым и ударостойким лицам. С носом, правда, когда-то что-то случилось, его когда-то оторвали, а потом не очень ловко приспособили доморощенным способом. Утверждение о том, что лицо было нечувствительно к ударам, оказалось неверным. Разве бывают такие лица, которые были бы нечувствительны к ударам? Самая обыкновенная палка тверже человеческого лица. Под доморощенным носом виднелись квадратные, совершенно белые усы. Вид у них был такой, как будто они выросли еще до того, как в моду вошли усы. Глаза у старика были светло-голубые и очень подходили к дубленой коже лица и седому ежику на голове. «Зачем они во все фильмы этого Жана Габена пихают? Вот этот старик прекрасно мог бы сыграть старого человека, за грубыми чертами которого скрыто доброе, здоровое зерно…»

— И магнитофона у тебя нет? — спросил он.

— Нет, — ответил Юрген. — Да и откуда? Мопед не автобус.

Должно быть, это старику понравилось. Может, ему сказать, что нет у него с собой ни саксофона, ни горной гаубицы, ни брикетного пресса? Да и запасной камеры, между прочим? Что ж, ничего тут не изменишь. Теперь и Юргену захотелось кое о чем расспросить. Например, нет ли у старика при себе жевательного или нюхательного табаку и раскуривает он табак от огнива или от спичек? Он спросил:

— Скоро тут деревня будет?

— Скоро, скоро, — задумчиво ответил старик. — Да нет, не очень скоро, километра три еще. Первый-то дом — дом Люттояна будет, а за ним еще хороший конец. А тебе туда, что ли, надо?

— В том-то и дело, — сказал Юрген. — Прокол, понимаете? Нужен таз с водой. Иначе ведь дырку не найти. Ну и все такое прочее…

— Тогда давай с тобой к Люттояну потопаем.

Осмотрев аварийное транспортное средство, он приказал снять переднее колесо, схватил своей медвежьей лапой руль и без всяких разговоров поволок «козла» за собой. Седая голова светилась впереди, шуршали широченные штаны, помочи натянулись, а Юрген плелся сзади с проколотым колесом.

«Внимание, слушайте все! — сказал он себе. — Чинить, паять! Чинить, паять! Но я только ученик по этому делу».

Они шагали некоторое время под голубым небом. Затем лес, росший по сторонам шоссе, кончился, пошли луга, и очень скоро, сразу за поворотом, показалось странное сооружение, которое старик и назвал домом Люттояна. В самом доме не было ничего странного, стой он на ровном месте, в каком-нибудь Мальцдорфе или другом поселке на окраине большого города. Правда, был он построен весь из дерева и очень красиво раскрашен, особенно ставни — они были светло-зеленые и сверкали, будто совсем новенькие. Рубероидная крыша поблескивала серебром. А уж занавески на окнах были белее снега. И бузина пахла так, как она одна только пахнет. Правда, все было хорошо и прекрасно, но казалось удивительным потому, что дом ни с того ни с сего вынырнул из-за поворота п вокруг простирались одни выгоны. Бесконечно огороженные выгоны и слева, и справа, и позади. Будто в сказке, где за ночь исчезают дворцы и замки, а король на следующее утро себе локти кусает. Аладдин со своей волшебной лампой это здорово умел делать. Но как же это Люттоян такое сотворил и сразу целую гору впридачу? Дом-то действительно на горе стоял. Если, конечно, по правде, то гора эта была не выше двух метров. Но на фоне гладких, ровных лугов казалась даже невероятной, прямо чертовой горой. Не чертовой она была, конечно, а делом рук человеческих.

Ровная такая, с гладкими откосами, покрытыми дерном, а сверху аккуратно срезана — это чтобы дому было где стоять. Такой горы ни один черт не придумает и не сотворит. Черт — он спешит вечно, делает все со зла, и получается у него все вкривь и вкось. Но это тоже бывает неплохо. Какое-нибудь косенькое и кривенькое озерцо — оно красивее ровного и круглого. Спереди к дому вели каменные ступени, четыре или даже шесть, справа и слева росла трава. Вели ступени до самой калитки палисадника. На овальной эмалированной табличке затейливыми черными буквами значилось: «Карл Фридрих Люттоян».

Это я и есть, — сказал старик, показав огромным большим пальцем на табличку.

«Вот, значит, кто такой Люттоян!» — подумал Юрген.

Миновав кусты бузины, они вошли в дом. Люттоян — невозможно было даже про себя называть его Карлом Фридрихом — прислонил мопед к пропитанной дегтем черной стене сарая.

— Пусть пока постоит, — сказал он Юргену.

Из-за угла на прямых лапах вышла старая-престарая овчарка с совсем уже белой мордой. Должно быть, поглядеть хотела, что тут и как. Потом, вспомнив, что она сторожевая собака, словно бы прокашлялась разок-другой.

— Ну, ну, и тебе, значит, поговорить хочется, — сказал Люттоян.

В дом они вошли через кухню, как оно и положено в Мекленбургском краю. На кухне не видно было ни одного электрического прибора. Вот уж откуда по телеку никогда не будут вести прямой передачи: «Соковыжималка нашей фирмы как никакая другая выжимает морковный сок…»

Ясное дело, что не будут. Но все равно это была отличная кухня. За столом могли усесться не меньше шести тяжелоатлетов и свободно орудовать ножом и вилкой, не подвергая друг друга никакой опасности. Ну а если горшки и сковородки, которые стояли на плите, наполнить всякой едой, то можно и сытно накормить этих парней. И все же кухня была не только большой — она была и маленькой. По вечерам, например, она делалась меньше. Лампа, висевшая над столом, была снабжена нехитрым, однако эффективным механизмом: бери ее за абажур и тяни вниз, сколько тебе желательно. Желтый теплый свет осветит небольшой кружок, а ты сиди себе в этом кружке, разбирай марки или чисть грибы, а то и читай о путешествии на Северный полюс или «Всадника на белом коне» Теодора Шторма.

«Всадника»-то прежде всего! Но об этом впереди. До вечера еще далеко, и до «Всадника на белом коне» тоже.

Сейчас еще светло как днем на этой кухне, и рядом с умывальником легко можно прочитать транспарант, хотя буквы на нем очень затейливые: «ВОДЕ СКАЖИ СПАСИБО КОЛЬ ЧИСТО ВСЕ И ЛЮБО!» Не хватало, правда, запятой, но сам лозунг был ясен, и транспарант, конечно, был не транспарантом, а так называемым вышитым подзором. Он как бы начальствовал над другим полотенцем, покрывал его, как занавеска. А вот вышитые на подзоре голубыми нитками слова были действительно как лозунг на транспаранте.

Человек-медведь Люттоян решительно стянул с себя выцветшую рубашку, подошел к крану, открыл его так, что вода била, как из брандспойта, и принял, можно сказать, слоновый душ. Он хватал воду горстями, словно ковшами, швырял себе в лицо, прижимал к груди, набирал в рот, полоскал горло, нагибался еще ниже, пускал целые ручьи через лицо на спину, кряхтел, чудовищно стонал и торжествующе фыркал. Однако вода, пройдя путь по просторному телу Люттояна, стекала на пол, и тут-то Юрген сообразил, что в доме Люттояна нет фрау Люттоян. Подобное бесстрашное и беззаботное обращение с водой иначе никак не объяснишь. Но надо сказать, что великолепному полу этой великолепной кухни вода была нипочем. Он был выложен красными, как кирпич, плитками с желобками. Вода собиралась в желобках, и весь пол напоминал озерную гладь, подернутую легкой рябью. Конечно, красиво! Но найдите такую хозяйку, которая терпела бы, чтобы у ней на кухне озера разводили! «Этого мы еще, так сказать, не достигли, — сказал бы учитель обществоведения Левкнехт. — Этого мы достигнем только при коммунизме, так сказать, в бесклассовом обществе». Во здорово, правда?