Путешествие из Нойкукова в Новосибирск
(Повесть) - Кант Уве - Страница 23

Он ехал по краю шоссе, солнце сияло с небесной высоты, и у самого края, почти на обочине, валялась брошенная доска, в которой торчал очень длинный, тонкий и острый гвоздь. «Надо же! — еще успел подумал Юрген, — лежит себе старая, расщепленная доска и с таким длинным и тонким гвоздем!» И еще он успел увидеть, не без удивления, между прочим, как переднее колесо коварно и своевольно направилось на этот самый гвоздь, и опомнился уже тогда, когда зашипела покрышка и мопед, несколько раз подпрыгнув, остановился.

Переднее колесо было сплющено, как никакое другое в мире!

Но на это никто смотреть не хотел, и меньше всех Юрген Рогге из Нойкукова. Сперва он взглянул наверх — нет ли поблизости стервятников? Пристально посмотрел и на молодой сосняк — не смеются ли там олени себе в кулачок? Схватился и за голову — надо же было проверить: на месте ли она? Потом вспомнил монашку на велосипеде, которую совсем недавно, до наезда на гвоздь, обогнал. Он оглянулся: вон выезжает что-то черно-белое из-за поворота, решительно давит на педали и подъезжает все ближе и ближе на отлично накачанных покрышках…

Юрген закатил «козла» на крутой откос, да так, чтобы переднее колесо было скрыто от чужих глаз, а сам спрятался в соснячке, заняв наблюдательную позицию. Кто их знает, этих монашек? Еще соскочит и начнет осенять тебя крестным знамением, а то и пригласит пойти в монастырь. Но монахиня, даже не взглянув в сторону лежащего на откосе транспорта, а устремив взгляд строго вперед, прокатила мимо. Облачение ее оказалось хорошо приспособленным для использования попутных воздушных течений. Вот ее уже и след простыл.

Юрген лежал и высматривал из-под маленькой сосенки, не приближаются ли еще монашки. Появление их позволило бы ему подольше полежать в соснячке. Но разумеется, ни одной новой монахини не показалось на шоссе. Да и откуда бы им взяться, с неба, что ли? А почему бы и нет? Оттуда-то уж скорее всего. Чуть было он и правда не посмотрел на небо, но вместо этого принялся кататься по сухой траве. Правда это не помогло ему избавиться от назойливых мыслей о ближайшем будущем. Надо же было что-то предпринять. Ну, это понятно. Но надо же и других людей привлечь — скажем, какого-нибудь рыжего или лысого дяденьку. Может быть, и какую-нибудь толстую или, наоборот, худую тетеньку. Этот последний вариант был, пожалуй, хуже.

У него же не было запасной камеры! Только логарифмическая линейка!

Ничего не стоило представить себе, как будут развиваться события в дальнейшем.

«Что-что? У тебя нет запасной камеры?»

«Нет, что вы! У меня только логарифмическая линейка».

«Что-то? Логарифмическая линейка? А камера?»

«Нет, камеры нет».

И вот уже по всей округе распространилась весть о странном типчике, который на таком-то и таком-то километре сидит в кювете. У него прокол, а камеры нет. Группа ребятишек из детсада приедет к нему на экскурсию, юные пионеры будут изучать его биографию, художники запечатлеют его на холсте («Портрет сидящего юноши без запасной камеры», гуашь). Ветераны станут советовать, расскажут, как они выходили из положения в 1429 и 1732 годах… Но что бы там ни было, а жизнь продолжается. До сих пор всегда так бывало. Так уж на свете все устроено.

Устроено-то устроено, но, должно быть, случаются и заминки. На шоссе ни души, никто не едет, не идет, не летит и не скачет на коне. Впечатление такое, будто вся округа вымерла, и самым громким сейчас было жужжание мух и жуков. Муравьи переговаривались друг с другом: «Это не вы тут кошелечек уронили?», но гораздо тише, чем жужжали мухи, — у муравьев ведь очень тонкий голосок, если судить объективно, конечно.

Итак, наступила тишина. Но очень не надолго — страна-то маленькая! А машины с хлебом, выстиранным бельем, монашки-велосипедистки, моторизованные бригады «Свободного дня», многочисленные делегации, тренирующиеся марафонцы и, возможно, даже один или два шпиона наверняка ежеминутно передвигались по ней. Стране нужны были все улицы и дороги, и даже такие латано-перелатаные боковые, по которой он ехал с утра до прокола. Она была обсажена яблонями. Не то чтобы ему очень хотелось яблочка, и уже во всяком случае, не такого — ядовито-зеленого цвета и жесткого, как примерзшая к вокзальной скамейке жвачка. Нет, яблоки были явно несъедобны. Да и не похоже было, что они когда-нибудь станут съедобными. Во всяком случае, Юрген не намеревался дожидаться этого. Но ему все равно было приятно, что дорогу окаймляют яблони, а не какие-нибудь бетонные столбы или мраморные статуи. Почему-то все вокруг напоминало сказочную страну Шларафию. Юрген ведь был за эту самую Шларафию. А ведь есть люди, которые не признают такой страны. Учитель родного языка Панель из Нойкукова, например, хотя он регулярно и съедает бесплатный школьный завтрак, не признает. Не обязательно ведь, чтобы тебе сразу сорок жареных голубей в рот залетело. Достаточно и четырех голуби не бройлеры, мяса у них не так-то много. Ну а овощной салат — это уж для здоровья! На картинах про эту Шларафию всегда показывают, как там лежат кверху пузом какие-то толстяки, ленивцы и дурачки. Должно быть, художникам воображения не хватает. Нарисовали бы, как в эту Шларафию толковые ребята попадают и что они там делают…

Яблони, должно быть, сами понимали, что ничего путного они не произведут. Несколько километров, и они кончились. Потом он проехал огороженные пастбища. Но коров не было видно. Должно быть, отправились купаться на Черное море. Здесь ведь только и растет, что этот лесок, а он, Юрген, лежит на животе и ему так хочется, чтобы время остановилось! Хотя бы на месяц или на два…

Однако время не остановилось. Оно-то подвигалось вперед. Сначала в образе крепкого старика. Словно медведь, старик пробирался через молодой лес, и, только когда он уже вышел, Юрген увидел, что это был человек. Но первое впечатление — медведь, да и только! Спина широченная, плечи мощные, покатые, руки — будто лапищи. Спокойно так он раздвигал и отодвигал все, что было на пути, приговаривая: «Н-ну, н-на», как будто уговаривая ветви и сучья уступить ему дорогу. На этом человеке-медведе были очень широкие брюки. В прежние времена, когда еще не был изобретен паровоз, они, должно быть, были синие, теперь же они были совсем неопределенного цвета и пристегнуты парой помочей, тоже широких и в полоску. Подстраховывал их старый, потрескавшийся кожаный ремень. Нельзя было даже представить себе, что на нашей маленькой планете нашлись брюки, которые этакому детине были бы велики. Но вот, оказывается, нашлись! Кроме брюк, на нем была еще нижняя рубашка цвета промокашки, с белыми пуговицами, какие пришивают на пододеяльники и наволочки. Юргену были хорошо известны домашние брюки отца, но что-то он не помнил, чтобы они ему нравились, а на «медведе» понравились. Всякие там новомодные «Юмо», «Презент-20» и тому подобные ничего не стоили по сравнению с ними.

Юрген присел. Утомительно, оказывается, было, лежа на животе, смотреть вверх. Да и неприлично, когда гости! А человек-медведь (сколько ему дашь — семьдесят шесть или восемьдесят два? — старики ведь начинаются примерно с тридцати) не сообщив о себе никаких сведений, не спросив ничего и не представившись, тоже сел на серую сухую травку. Покряхтел, правда, усаживаясь поудобнее.

Потом вытащил носовой платок величиной с хорошее посудное полотенце и вытер им вспотевшее лицо, да так, что любой актер, лауреат национальной премии, которому поручено изображать утирающегося старика, позеленел бы от зависти. Бывает же такое! Потом вытер и шею. Снова покряхтел и спросил:

— Хоть один гриб нашел?

— Не, — ответил Юрген, несколько удивившись.

— Я тоже, — сказал старик, — сухота! Не любит гриб сухоты. Год не грибной. Но если подумать, не будем же мы им воду в лес таскать. Этого еще не хватало!

— Что верно, то верно! — сказал Юрген, хотя он не очень-то разбирался в грибах. Ему просто ничего другого в голову не пришло по поводу лесного полива лисичек. Папоротники и мхи — вот его будущее! И с ними он выйдет на мировую арену. Не с грибами ведь. Они же из другого семейства.