В могиле не опасен суд молвы - Брэдли Алан - Страница 13

«Искусство фуги» оборвалось резко, как я и помнила: на середине полета, точно как Орландо Уайтбред.

И, если призадуматься, как его отец, покойный каноник Святой Милдред-на-болоте.

Музыка смолкла, и на прощание орган несколько раз всхлипнул, словно умирающий, когда остатки кислорода покидают его легкие. Где-то за высокими изукрашенными трубами сократились кожаные мехи, и крошечные металлические и деревянные артерии, оставшись без воздуха, погрузились в беспокойное молчание.

Некоторое время мы втроем, Даффи, Доггер и я, сидели в неловком вакууме, который образуется по окончании музыкального произведения, когда никому не хочется говорить первым.

В конце концов пришлось мне.

– Надо вернуться в «Дуб и фазан», – сказала я. – Снять номера. Не думаю, что мы сможем уехать из города без разрешения.

– Эти распоряжения уже сделаны, мисс Флавия, – сказал Доггер. – Пойду за машиной.

Мы оставили «роллс-ройс» недалеко от реки, рядом с арендой лодок.

– Старина Доггер, – сказала я, похлопав его по руке. – В этом переменчивом веке вы один не меняетесь.

Он улыбнулся и исчез.

– Шерлок Холмс, – сказала Даффи, распахнув глаза. – Его прощальный поклон. «Да, скоро поднимется такой восточный ветер, какой никогда еще не дул на Англию. Холодный, колючий ветер, Уотсон, и, может, многие из нас погибнут от его ледяного дыхания»[11].

Слова Даффи заставили меня потерять равновесие. Меня охватила дрожь. Вместо слова «Англия» она могла бы сказать «ветер, какой никогда еще не дул на нас», подразумевая семью де Люс.

Разрушение началось вместе со смертью отца. Эти веселые каникулы – просто обманчиво плавное скольжение в пропасть.

Позади нас послышался стук каблуков, и явилась Фели.

– Идемте, слизняки, – сказала она, обращаясь к Даффи и ко мне. – Я умираю от голода.

Фели такая, да. За одну секунду переключается от григорианских хоралов к состоянию своего кишечника.

Я пришла к мысли о том, что просто не понимаю старшую сестру и никогда не пойму.

Когда мы вышли из церкви, я обратила внимание, что тело Орландо уже унесли с берега реки. Констебль Оттер исчез из поля зрения. И мисс Мандрил тоже.

Рядом с участком мокрой травы, где раньше лежал труп Орландо, столпилась группка женщин. Даже отсюда, несмотря на ветер и расстояние, я слышала их трескотню.

Вернувшись в трактир, мы обнаружили, что наши комнаты готовы. Фели получила самую лучшую спальню: комнату с низкими потолками в передней части здания, выходящую окнами на церковь. Говорят, тут однажды спала королева Елизавета I во время одного из своих многочисленных путешествий по стране.

– Есть ли в Англии хотя бы одна комната, где она не спала? – кисло поинтересовалась Даффи, но хозяин, привычный к дерзости, парировал:

– Да. Моя.

У Даффи хватило хороших манер, чтобы рассмеяться, хотя я почувствовала ее неискренность.

Даффи выделили маленькую уютную комнатку в западной части дома, которая во времена доброй королевы Бесс была отдельной постройкой.

– Долго светит солнце, удобно читать, – сказала она.

Обнаружив маленькую библиотеку, состоящую из нескольких полок, зажатых между двумя лестничными пролетами, она отмахнулась от нее.

– Уида… Сабатини… Майкл Арлен… Райдер Хаггард[12]… и ни единой страницы, принадлежащей перу божественного Чарльза.

Конечно, она имела в виду Диккенса. Даффи превратила свою спальню в Букшоу в его святилище. Перед поездкой я предложила водрузить алтарь на телегу и повезти с собой, как это делали в Средние века.

– Можем прицепить его к «роллс-ройсу» сзади, – сказала я. – Только подумай, как это удобно. На случай абстинентного синдрома у тебя под рукой будет все: портрет божественного Чарльза, свечи, благовония, первые издания «Холодного дома» и «Посмертные записки Пиквикского клуба».

Мне пришлось спасаться бегством из-за стола, потому что Даффи обрушила на меня град из черносмородиновых булочек, вдвойне смертоносных, поскольку их пекла миссис Мюллет.

Что касается меня, я расквартировалась в крошечной комнатке в задней части трактира, которая, как заверил меня хозяин, когда-то была обиталищем менестреля.

– Не беспокойся, если услышишь ночью странные голоса, – доверительно сказал он. – Большей частью они безвредны, хотя последняя леди, которая их слышала, сошла с ума, и на нее надели смирительную рубашку! – к концу речи он перешел на театральный шепот.

Я проигнорировала его откровения.

Взгляд в узкое окно дал мне понять, что единственные голоса, которые я могу тут услышать, принадлежат старикам, сидящим за столиками посреди сада с большими кружками эля.

Я подняла засиженные мухами жалюзи повыше, чтобы впустить в темную комнатушку больше света.

Мебели тут было, прямо скажем, немного: маленькая кровать, ночной горшок под ней, дешевый деревянный стол с кувшином и тазиком, лампа со свечой и стеклянной дымовой трубкой – видимо, на случай необходимости ночью, – стул, который словно попал сюда с картин Ван Гога, умывальник, по всей видимости, повидавший еще средние века, маленькая электрическая плитка и овальное пожелтевшее зеркало.

Доггер принес из «роллс-ройса» мой маленький дорожный чемоданчик. В отличие от Даффи, которая заставила нас взять с собой деревянный ящик с полным собранием сочинений Чарльза Диккенса в двадцати шести пухлых переплетенных в красную кожу томах, я взяла только самое необходимое: зубную щетку и «Принципы и практику медицинской юриспруденции» Тейлора. Чтобы облегчить вес, я взяла только второй том этого выдающегося труда, тот, где говорилось о ядах.

Я подождала, пока хозяин трактира с его историями о привидениях уйдет из зоны слышимости, и закрыла дверь.

– Доггер, – спросила я, – где хоронят казненных убийц?

– Ну, мисс Флавия, – ответил Доггер, – в разные эпохи по-разному. В восемнадцатом веке трупы оставляли на виселице, чтобы их склевали птицы.

Я с наслаждением вздрогнула, услышав эти слова.

– Некоторых хоронили на перекрестках, – продолжил Доггер, – как и самоубийц, пока в двадцатых годах восемнадцатого века эту практику не запретил парламент.

– Почему на перекрестках? – поинтересовалась я.

– Люди верили, что пересечение четырех дорог помешает привидению найти дорогу домой.

– А сейчас? – я так волновалась, что с трудом произнесла вопрос.

– Сейчас, – ответил Доггер, – трупы казненных убийц являются собственностью Короны. Их хоронят в продырявленных гробах в безымянных могилах недалеко от тюрьмы, где они ждали казни.

– Их не выдают семье? Не препоручают гробовщику?

– Нет, если нет других указаний от шерифа графства. После похорон для эксгумации требуется официальное разрешение министерства внутренних дел, которое должно быть подписано лично министром. Хотя я знаю, что это не одобряется и может быть разрешено только в самых чрезвычайных обстоятельствах.

Мой мозг вскипел.

Если только Хоб не отъявленный лжец, это просто невозможно, чтобы он присутствовал при бальзамировании каноника Уайтбреда.

Во-первых, если каноник был повешен в тюрьме Ее Величества, тело не стали бы бальзамировать. Продырявленный гроб значит только одно: труп должен разложиться как можно скорее. Бальзамирование лишь задержит этот процесс.

Остается несколько вариантов. Тело повешенного каноника было передано семье после казни, но до похорон по прямому приказу шерифа; тело на столе мистера Найтингейла не принадлежало канонику Уайтбреду; на самом деле каноника Уайтбреда не казнили.

Я не могла сдержать волнение.

– Где похоронили каноника Уайтбреда? – спросила я.

– А! – произнес Доггер. – Вот в чем вопрос, не так ли? Нам предстоит это выяснить.

Нам! Доггеру и мне? Мы вместе расследуем дело.

Мое сердце запылало, как полено в камине в хижине лесника.

– С чего… мы… начнем? – выдавила я.

– С прихожан Святой Милдред, – ответствовал Доггер. – Закон часто забывает, что, когда дело касается убийства, прихожане знают все ответы.