В могиле не опасен суд молвы - Брэдли Алан - Страница 12

Готова поспорить, что над открытым гробом рассказывают больше тайн, чем во всех исповедальнях христианского мира.

– Правда? – восхитилась я.

Хоб приосанился.

– Миссис Перри говорила об этом миссис Белани на похоронах старого мистера Аркрайта. Как только Поппи Мандрил вошла в помещение, все отошли от нее подальше, как будто она чумная.

– Может, из уважения? – предположила я.

– Пфф! – фыркнул Хоб. – Они ее боялись. Миссис Перри придвинулась к миссис Белани и прошептала: «Они боятся эту…» Мне не разрешается говорить это слово, но ты понимаешь, о чем я. Я слышал это своими собственными ушами.

– Ты такой умный, Хоб, – сказала я, и он покраснел как рак.

– Я так и знал! – воскликнул он, обнимая себя руками. – Так и знал!

– Так и есть, – заверила его я. – Что еще ты слышал? Имею в виду, насчет Поппи Мандрил? О других можем поговорить позже.

– Она работает в театре «Паддл Лейн», – Хоб закатил глаза с таким видом, будто я должна понимать его намеки. – Они ставят спектакли в городском муниципалитете. Пантомимы на Рождество. Ну, знаешь, о чем я.

Я и правда знала. В Бишоп-Лейси мы страдаем тоже от этих ужасных и нелепых, но обязательных комедий.

Но почему мертвый Орландо был одет словно персонаж рождественской пантомимы? В конце концов, сейчас июнь! Репетиции начнутся только через несколько месяцев, а уж репетиции в костюмах… Они тем более невозможны в это время года.

– Кто-нибудь устраивает маскарад? – поинтересовалась я.

– Что это такое? – спросил Хоб.

– Маскарад? Костюмированная вечеринка. Например, можно нарядиться разбойником. Джентльмены в париках, леди в шелковых платьях с пышными, как палатки, юбками и с мушками на щеках.

– Фу, – сказал Хоб. – Звучит не очень. Никогда не слышал ни о чем подобном.

– Почему все боятся Поппи Мандрил? – полюбопытствовала я, пытаясь направить разговор в нужное русло.

– Она командирша, – сказал Хоб. – Вечно раздает людям приказы.

– Разве это не то, что должен делать театральный режиссер? – спросила я наполовину шутливо.

– Не в церкви! – воскликнул Хоб, широко раскрыв глаза и ощетинившись.

– Ты это видел? – спросила я.

Хоб кивнул несколько раз для вящей убедительности.

– Однажды. Она кричала на викария посреди проповеди.

– Господи! – изумилась я. Даже я никогда не позволяю себе подобное святотатство.

– Ты помнишь, что она говорила?

– Она сказала: «Хватит кудахтать, викарий. Мне пора на поезд».

– Это было, случайно, не в Пальмовое воскресенье? – поинтересовалась я. – Три месяца назад?

– Откуда ты знаешь? – спросил Хоб. – Мы держали пальмовые ветви в руках. Лиззи Плезанс пыталась придушить меня своей. Мою я унес домой и сделал из нее солдатика.

Интересно, что бы сказал Хоб, если бы знал, что я каждый год делаю из своей пальмовой ветви повешенного?

На самом деле это предположение было образчиком чистейшей дедукции с моей стороны. По горькому опыту я знаю, что служба в Пальмовое воскресенье – самая длинная в «Книге общих молитв». Отрывок берут из Евангелия от Матфея, главы двадцать седьмой. Которая, насколько я помню, по объему превышает тысячу слов. Я знаю это, потому что считала их самолично, следя пальцем за каждым словом, когда наш викарий Денвин Ричардсон зачитывал ее вслух в Пальмовое воскресенье у нас, в Бишоп-Лейси.

«Вам очень повезло, – сказал он на занятиях по конфирмации. – Если бы вы имели несчастье жить около 1550 года, во времена короля Эдуарда VI, умершего в возрасте пятнадцати лет… – он был моложе тебя, Тед Паллимор… да, тебя, Тед… – который, умирая, кашлял зелено-черно-розовой мокротой, отчего решили, будто его отравили, вам пришлось бы отсидеть в три раза дольше, чем сегодня. В те времена в Пальмовое воскресенье читали главы двадцать шесть и двадцать семь из Матфея, и это длилось от двадцати до тридцати минут. К счастью, редакторы «Книги общих молитв» в мудрости своей сжалились над нашими седалищами и значительно сократили чтение».

Вот что я люблю в Денвине Ричардсоне: из него просто льются исторические факты.

– А мертвец? – спросила я у Хоба. – Орландо. Ты его знал?

– Орландо? – Хоб шумно фыркнул. – Все знали Орландо.

– Все, кроме меня, – возразила я. – Я даже не знаю его фамилию.

– Уайтбред, – сказал Хоб. – Орландо Уайтбред. Его отец был священником в Святой Милдред-на-болоте.

Уайтбред?

Я чуть не упала.

– Каноник Уайтбред? – переспросила я. – Это же не тот каноник Уайтбред? Которого…

– Повесили, – закончил Хоб. – Да, тот самый. Я помогал папе его бальзамировать.

Глава 6

Что можно сказать ребенку, который помогал отцу вкалывать консерванты в сонную артерию казненного убийцы?

«Немного», – подумала я. Для этого случая нет подходящих слов не описать мой шок, благоговейный ужас, восхищение и зависть.

– Ты удивилась? – спросил Хоб. – С виду да.

– Вовсе нет, – возразила я, сопротивляясь этой мысли. – Расскажи подробнее.

– Ты удивилась, – настойчиво повторил Хоб.

– Ну ладно. Да, я удивлена. Поражена. Даже изумлена. Расскажи мне все.

– Может, когда мы познакомимся поближе, – сказал Хоб.

Откуда у этого мальца столько наглости? Что творится в его голове?

– Ладно, – сказала я. – Бог с ним. Можешь не рассказывать, мне все равно.

Хоб ничего не сказал, но посмотрел на меня с таким видом, словно меня поймали за воровством цыплят у его отца.

Если, конечно, у гробовщика есть цыплята. Я придумала множество причин, почему они могут или не могут разводить птиц, но все они годились для обсуждения только с самыми доверенными друзьями. И даже тогда…

Но тут Хоб рванул к дому, не успела я его остановить. Он крикнул на прощание:

– Пока!

Я испугала его своей фамильярностью?

Ладно, какая разница.

И только когда он скрылся за углом, до меня дошла одна очевидная вещь.

– Хоб! Постой! – позвала я, но он не услышал. Или сделал вид.

Можно было бы побежать за ним, но времени не было. «Ладно, – подумала я, – подвернется другая возможность».

Тем временем Фели, Даффи и Доггер наверняка волнуются из-за меня. Или нет? Никогда не знаешь точно.

Оказалось, мое беспокойство было напрасным. Когда я вернулась в церковь, Фели все еще была захвачена «Искусством фуги», приближающимся к концу, – ну, или к тому, что считалось его концом, потому что Бах так и не завершил эту вещь. Бросив сочинять ее, он написал на полях нотной партии, что в этот момент композитор умер. Величайшая шутка, как выразилась Даффи. Где-то среди звезд Бах до сих пор ждет, что кто-то рассмеется.

При мысли о том, что где-то за Плутоном старик Иоганн Себастьян только что одобрительно поднял два пальца в символе «V», как «Victory»[10], в мой адрес, я тихо хихикнула.

Доггер и Даффи сидели бок о бок на задней скамье, закрыв глаза и сложив руки на животах с видом объевшихся голубей на крыше Вестминстерского аббатства, и внимательно слушали музыку.

Я тихо скользнула на скамью рядом с ним, и Доггер приоткрыл глаз. Даффи с тем же успехом могла быть на далеких островах Фиджи.

Я медленно прошагала пальцами по скамье, изображая паука.

Указательным пальцем я отстучала секретный код на тыльной стороне ладони Доггера: быстрое прикосновение вместо точки и долгое – вместо тире. Чертовски хорошо, что в Канаде в академии мисс Бодикот я выучила азбуку Морзе.

Точка, тире, тире, точка; точка, тире, точка; тире, тире, тире – и так далее, пока не передала слово «прогресс».

Долю секунды я думала, что Доггер не понял, но потом увидела, как он наклонил голову на одну шестьдесят четвертую долю дюйма. Если бы я не знала Доггера, ничего бы не заметила.

Теперь его рука касалась моей. «Отлично», – отстучали его пальцы.

На меня нахлынула теплая волна, и оставалось только надеяться, что я не покраснела. Украдкой я бросила взгляд на Доггера, но его глаза были закрыты. Он выглядит так аристократично! Просто божественно!