Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения - Страница 66

Молчит. Лишь бровь ползет вверх, с головой выдавая ее удивление. Разворачиваюсь, неторопливо отдаляясь от девушки, задумчиво сверлящей взглядом мою прямую спину, но прежде чем уйти, добавляю:

— Кстати, о галстуке: если тебе посчастливится его снять, в чем я очень сильно сомневаюсь, будь добра повязать новый узел. Нью — классик, — дергаю ручку, уверенная, что она абсолютный ноль в повязывании шейных платков, и не могу отказать себе в удовольствии, хоть немного ее уколоть. — Впрочем, ты вряд ли хоть что-то в этом смыслишь, верно? Любовницы ведь специализируются на мужских ширинках.

Она что-то бросает мне напоследок, но тяжелая дубовая дверь и музыка, доносящаяся из зала, лишают меня возможности разобрать хоть слово. Да и стоит ли? Сказано было уже немало.

Заставляю себя не оглядываться, итак зная, что Яна дышит мне в затылок, так громко отстукивая шпилькой по плитке, что мне нестерпимо хочется зажать уши руками. Зажмурится, закричать в полную силу, разбить эту вазу, что едва не сношу, не слишком-то разбирая дороги… Хочется убежать, и, желательно, сорвав финишную ленточку, очутиться в родных объятиях. Чтобы яд ее угроз потерял свою власть над моей онемевшей душой, чтобы голову не атаковал единственный вопрос, который теперь неминуемо будет преследовать меня ночами — она права?

Я, правда, совсем ничего не стою? Ворую его у той, с которой, возможно, он был бы счастлив?

Стираю соленую каплю, оставившую мокрую дорожку на моей шеи, очень надеясь, что никто из присутствующих не заметит красноты моих глаз, и уже выхватываю знакомую макушку из сотни собравшихся в зале гостей. Не знаю, как мне себя вести, не знаю заметит ли он, что от пятна я так и не избавилась, не знаю, с какими мыслями проснусь завтра. Зато точно знаю одно — мысль, что он может узнать ее несмотря на маскарадную маску, поселяет внутри животный страх…

— Ты пьян? — налетаю на Славу, вздрагивая, когда рядом проносится черное платье, и никак не могу усмирить бешено колотящееся в груди сердце. Толком и не смотрю на Лисицкого, хмурого, покачивающегося на нетвердых ногах: в руках бокал, и судя по мутному взору — далеко не первый, пиджак расстегнут, а бабочка торчит из нагрудного кармана…

— Немного, — ведет головой, безжизненным взглядом провожая ловко лавирующую между столиков фигуру, наверняка заметив, как я напряглась при ее приближении, и запускает пальцы в свои зачесанные назад волосы.

Подносит к губам стакан, ничуть не смущаясь своего и без того нетрезвого состояния, и теперь, не мигая, смотрит мне прямо в глаза — задумчиво, настороженно, словно о чем-то раздумывает, ведя внутреннюю борьбу с собственными желаниями.

— Потанцуем?

***

Игорь

Ее слишком долго нет. Больше не прислушиваюсь к разговору, ведущемуся за столом, и нетерпеливо ищу глазами голубое платье среди этой развеселившейся толпы, заполнившей танцпол перед небольшой сценой. В третий раз за последние десять минут бросаю взгляд на часы, и делаю вид, что не замечаю понимающей улыбки Петровой. Считает меня влюбленным романтиком, которому и секунда кажется вечностью, когда соседний с ним стул пустует?

— Жену потерял? — дядя стирает пот со лба белоснежным платком, и тут же прячет его в карман, неуклюже плюхаясь на свое место.

Его молоденькая подружка уже о чем-то шепчется с Таней, в то время, как он до сих пор не может отдышаться после зажигательного танца, в котором выглядел настолько нелепо, что моя мать пошла красными пятнами. А это о чем-то да говорит, ведь способность заливаться краской она давно потеряла…

— Отплясывает она со Славкой. Он, кстати, на ногах еле держится. С чего бы это?

Не знаю, но предаваться рассуждениям, пока Лисицкий кружит в своих объятиях Лизу я не собираюсь. Встаю, с шумом отодвигая стул, и без раздумий двигаюсь в самый эпицентр веселья. Сомнительного веселья, ведь собравшиеся уже разбились на парочки и теперь медленно кружат по паркету, что-то нашептывая друг другу на ухо.

— Простите, — даже не смотрю на женщину в черном платье, которую случайно задеваю локтем, ведь моя цель достигнута: вижу, как Лиза задумчиво потупила взор, устроив ладошки на мужских плечах, а Слава уткнулся лбом в ее висок, и теперь что-то говорит, неторопливо ведя ее в танце. Уж слишком крепко он стиснул в объятиях мою жену…

Ему я больше не доверяю. Не знаю, как это объяснить и чем руководствуется мой разум, буквально крича о необходимости увести Лизу как можно дальше от этого человека, которого когда-то я считал своим братом, но наблюдать за ними невыносимо. Сжимаю челюсть, не отводя взора от друга, и мгновенно закипаю, когда он скользит по ее позвоночнику своей ладонью…

Он смертельно пьян и безвозвратно влюблен. Гремучая смесь, иначе он вряд ли позволил бы себе такую вольность — отстраняется, приподнимая пальцами ее подбородок, и насупив брови, мечется своими газами по ее лицу. Я окончательно прозрел и совершенно безоружен перед овладевшим мной приступом ярости… Я что — то говорил о том, что наша дружба дышит на ладан? Последний рваный вдох она сделала только что…

— Конечно, помню, — Эвелина усмехается, полосуя меня недовольным взглядом, и, повернувшись к Филиппу, поясняет. — Она опозорила нашу семью.

Уж слишком громкое заявление. Если кто и испортил вечер, так это она, когда пригласила бывшую невесту сына на свое торжество, в чем наверняка никогда не признается. А чуть позже Игорь, набросившийся на Славу с кулаками. Схватил егоза ворот пиджака, встряхнув, как нашкодившего школьника, и отбросил на пол, словно он и не друг вовсе, а злейший враг, подписавший себе приговор невинным танцем со мной.

— Что значит опозорила? — удивление Смирнова не знает границ, и челюсть его сама собой опускается вниз.

Спохватившись, качает головой, стрельнув глазами в сторону оператора, который, к его великому счастью, сейчас увлечен съемкой народной артистки, и быстро цепляет на лицо маску спокойствия.

— Миловалась со своим любовником, — свекровь цедит сквозь зубы, наградив Лисицкого презрительной гримасой, и, оживившись, меняет свое положение на диване: забрасывает ногу на ногу, устраивая локоть на колене, и сцепляет руки в замок, переводя свое внимание на ведущего.

— Я устала. Вся эта болтовня о несчастной обманутой жене мне уже поперек горла. Лиза, может быть, наконец, признаешь, что и сама не была паинькой? Посмотришь в камеру и на всю страну поведаешь, что и за тобой водились грешки.

— Да что вы? — копирую ее позу, и приподнимаю бровь, ожидая продолжения.

— А разве нет? Тогда, пригласим в студию нашего водителя. Пусть расскажет, куда он тебя возил, едва ли не каждый день, пока твой муж трудился не покладая рук на благо семьи? Или, может быть, Нина Алексеевна, няня девочек, — поясняет студии, на секунду оставляя меня в покое, — поделится с нами своим рассказом о визитах Славы в ваш с Игорем дом?

— Это правда? — заметно приободрившись, словно все что было до давно навевало на него сон, Филипп встает, теперь взглянув на меня иначе: задерживается взором на колене Лисицкого, касающегося моей ноги, и еле заметно улыбается, когда я одергиваю ладонь, к которой так не вовремя тянутся мужские пальцы.

— У вас был роман?

— Нет, — выдыхаю, ощущая досаду, что эту тему вновь вытащили на поверхность: сначала Таня, порочащая мое имя с глянцевых страниц таблоидов, теперь вот родная бабушка моих дочерей.

Смешно, не правда ли, как далеко готовы зайти люди в своем стремлении обелить любимых? Впрочем, в случае с Эвелиной война идет вовсе не за честь сына. Ей просто претит мысль, что их звучная фамилия вывалена в грязи с моей легкой подачи.

— Ну, конечно! Слава, не надоело играть в молчанку?! — впервые вижу ее такой, и невольно вздрагиваю, когда женщина повышает голос, подаваясь вперед. — Держи ответ, вы же это все заварили!

— Вы уж простите, но мне не верится, что наша героиня способна на измену, — мой верный страж, подруга по несчастью в мужском костюме, вставляет свои пять копеек, теперь внимательно меня разглядывая. — Но если это все-таки так, то поделом ее мужу-подлецу!