Т-34. Выход с боем - Лысёв Александр - Страница 30

Он отчего-то был уверен в этих поляках и спокоен за участь оставленного раненого. Наверное, причина была в утренней истории с крестом капитана Терцева. Этот резаный самодельный крест произвел на Епифанова большое впечатление. Было видно, что и на польских стариков тоже. Неизвестно, насколько понимал всю глубину своего простого жеста этот капитан, по сути, молодой еще совсем парень. Но таким крестам верят, такие кресты не продают. Мысли сами собой перекинулись в прошлое. Весной 1918 года их уходивший от теперь уже окончательно переставшего существовать фронта эшелон остановил за Могилевом красногвардейский заслон. С Германией был подписан Брестский мир. Большинство солдат из их распропагандированного полка давно уже ничего не хотели, кроме как вернуться по своим домам. Тем не менее пулеметная команда ехала при оружии и с офицерами. От них потребовали сдать пулеметы. Вяло погомонили активисты солдатского комитета, быстро постановив выполнить предъявленное требование. А затем неожиданно из вагонов начали выводить офицеров. Их было всего трое – два прапорщика и подпоручик. Совсем мальчишки, но успевшие хлебнуть на фронте одного лиха со своими солдатами-пулеметчиками. Потому единственные и не бросившие их, добровольно взявшись довезти до пункта назначения. В гвалте и суматохе, под лязганье сгружаемого оружия сначала не сразу стало понятно, что происходит. Но когда под прикладами красногвардейцев обезоруженных офицеров прямо тут же, за железнодорожными путями, совершенно буднично поставили к стенке у водокачки, кто-то из товарищей толкнул Епифанова локтем:

– Ребята, смотри…

– Это что же делается? – встревоженно проговорили рядом.

– Не лезь, целее будешь, – посоветовали из другого угла.

Все разворачивалось прямо перед дверным проемом их вагона.

– Пулеметная команда! – выкрикнул стоявший в середине прапорщик. Он был без фуражки, один погон на шинели оторван. Взгляд его испуганных глаз бешено метался – казалось, искал кого-то в вагоне и не находил. Лязгнули затворы красногвардейцев. Хриплым, срывающимся голосом прапорщик крикнул: – Братцы!..

– Подавай, чего встал? – За пулемет Епифанова, который они подкатили изнутри к краю вагона, взялся один из принимающих оружие красногвардейцев. Епифанов откатил «максим» за ручки назад.

– Тебе же сказали – не лезь! – угрожающе раздалось снизу.

Красногвардейцы у водокачки вскинули винтовки. Подпоручик молча стоял в распахнутой шинели, с презрительным видом заложив руки за спину. Второй из прапорщиков закрыл ладонью глаза.

– Креста на вас нет! – стеганули Епифанова по ушам слова первого прапорщика, от которых его будто обожгло изнутри. Сквозь косоворотку нащупал пальцами под сукном свой медный нательный крест.

– Дай сюда! – потянулись руки с земли к хоботу пулемета.

Через несколько секунд должны были раздаться выстрелы. И они раздались. Только не винтовочный залп у водокачки, а длинная пулеметная очередь из вагона. Епифанов выпустил ее поверх голов. Перед этим приложив сверху сапогом по лицу тянувшего руки к пулемету красногвардейца.

– Сука! – заверещали снизу.

Поднялась невообразимая суматоха. Люди сыпанули от путей во все стороны, как горох из порванного мешка. Красногвардейцы отхлынули от эшелона. Расстрельная команда сломя голову убежала за водокачку. Второй очереди не понадобилось.

Подпоручик в распахнутой шинели спокойно подошел к дверному проему вагона. Епифанов подал ему руку. Пулеметчики втянули в вагон обоих прапорщиков. Поезд медленно отходил от станции. Под выдвинутым в проем пулеметом Епифанова медленно проплывало назад здание вокзала. В их сторону не раздалось ни единого выстрела. Красногвардейский заслон исчез в полном составе, словно его и в природе никогда не существовало.

– Зря вы все это затеяли, – проворчали из угла вагона. – Теперь вот как дальше ехать…

На следующем разъезде по решению солдатского комитета, принятому большинством голосов, Епифанов и все три офицера были высажены из эшелона. На их счастье, разъезд никем в тот момент не был занят. Тогда Епифановым был сделан его белый выбор. И выбор этот был добровольным. Один из прапорщиков ушел от них прямо там, на разъезде. Второй отбился и пропал по пути. А с подпоручиком они в конечном итоге оказались в Добровольческой армии генерала Деникина. Вместе они сформировали и обучили новую отличную пулеметную команду. Епифанов получил унтер-офицерские лычки. Печатая шаг по пыльным проселочным дорогам с пулеметными станками за спинами и стволами на плечах, они дружно тянули бессмертную «Дуню». Куплеты из нее, приличные и не очень, распевали на свой лад в Гражданскую войну и белые, и красные.

– «Офицер за пулеметом пострашнее целой роты!» – особо старательно и намеренно громче выводили чины команды. Все знали, что этот куплет посвящался их начальнику.

Подпоручик, строгий и требовательный в любое время, позволял себе чуть улыбнуться, шагая сбоку от колонны. Он погиб в бою, отражая атаку красных, наседавших на их теснимую с трех сторон роту. Раненный, остался один за пулеметом. Приказал остальным отступать, пресек все возражения и добился беспрекословного выполнения своего распоряжения. У многих отходивших солдат тогда на глазах сверкнули слезы. А Епифанов за те два последующих года прошел по степям южных губерний до самой новороссийской эвакуации…

Багряная полоска заката почти полностью утонула в далеких просветах между деревьями. Епифанов посмотрел на часы – пора было будить капитана.

Терцев заступил дежурить за пулеметом на броне, когда уже смеркалось. Было слышно, как возится и скрипит сиденьями внизу Епифанов, устраиваясь на ночлег. Затем все быстро затихло. Капитан осторожно спустился на землю, обошел вокруг танка. Снова забрался наверх, прислонился спиной к башне. Подумал о Ветлугине – будем надеяться, что с ним все хорошо. Сам не зная отчего, достал из нагрудного кармана гимнастерки крестик. Подержал его на раскрытой ладони и зажал в кулаке.

История с крестами происходила из 1943 года. Тогда к ним в батальон пришел с очередным пополнением молодой, только из училища, младший лейтенант Коля Горчаков. Скромный парень с застенчивыми манерами, казалось, не особо подходил для должности командира танка. Стоял август, шли тяжелые бои на харьковском направлении. Советская 5-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова столкнулась с элитными панцер-гренадерскими дивизиями СС «Дас Райх» и «Тотенкопф». Впрочем, тоже весьма потрепанными после Курской битвы. Это, однако, не помешало им под Богодуховым нанести ряд чувствительных контрударов войскам Степного фронта. У Терцева до сих пор стояло в памяти огромное, выше человеческого роста, поле подсолнухов. Подминая их гусеницами, танки двигались вперед. А на краю этого поля их встретила вражеская засада – «пантеры», «тигры», «фердинанды» и расставленные между ними 88-миллиметровые зенитные орудия. Черный от копоти, в прожженном комбинезоне, Терцев тогда чудом пешком выбрался с этого поля обратно. Где-то за спиной в общем хаосе чадных костров осталась догорать и его «тридцатьчетверка».

В то лето танки с обеих сторон горели, как свечки. За жизни танкистов никто не дал бы и ломаного гроша. Потери в машинах и экипажах были огромными. Хоть Харьков и удалось взять 23 августа, окружить противника, как это задумывалось, не получилось – части оборонявшего город XI армейского корпуса вермахта благополучно отступили на запад. По итогам Белгородско-Харьковской наступательной операции к началу сентября 1943 года от их целой танковой армии осталась всего лишь сводная бригада. Только к середине осени армия была снова приведена в боеспособное состояние. Командующий Степным фронтом генерал Конев остался тогда крайне недоволен действиями Ротмистрова. Оно и немудрено – только в августовских боях на этом направлении советскими войсками было потеряно около двух тысяч танков.

Коля Горчаков в августовских боях выжил. За месяц два раза горел, сменил в общей сложности три экипажа. Уцелевшие один из десяти после первого боя училищные мальчишки-лейтенанты набирались боевого опыта быстро. При этом Коля оставался таким же скромным и застенчивым, как и в день своего появления в батальоне. Терцев не знал, как так получилось, что Горчаков был назначен комсоргом батальона. К своим дополнительным обязанностям младший лейтенант Горчаков относился очень добросовестно. Можно сказать, с душой. Вечерами в минуты затишья сам обходил смертельно уставшие экипажи, вповалку валявшиеся прямо на земле рядом со своими машинами после окончания всех работ. Находил слова ободрения, а еще утешения, что ли. Да, пожалуй, именно так – утешения. Терцев за свою советскую жизнь отродясь не видал таких собраний. Они проходили без шаблонных статей из газетных передовиц. Для каждого Коля находил нужные слова – о доме, о семье, о товарищах. И конечно, о Родине, о родной земле. О том, кто мы, откуда и зачем на ней. Получалось это на удивление не казенно и искренне. Много рассказывал из истории – причем давней, даже былинной. Знал ее прекрасно и умел донести до солдат в понятной им форме. Его слушали с неподдельным интересом, к нему тянулись. Просто удивительно, что на такое оказался способен совсем молодой парень. И откуда только Коля находил силы – ведь и сам тоже уставал смертельно, тянул фронтовую лямку наравне со всеми.