Приключения в Красном море. Книга 2
(Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс) - Монфрейд Анри де - Страница 53

В знак уважения ко мне на обед пригласили также молодого человека, владеющего французским, с его многочисленными домочадцами. Во главе стола восседает Папаманоли. В доме своей двоюродной сестры он тоже чувствует себя как рыба в воде.

Во время обеда приносят телеграмму для Папаманоли. Пока он читает записку на голубой бумаге, воцаряется мертвая тишина. Священник улыбается в знак того, что не получил дурного известия, и передает записку госпоже Смирнео. Они объясняются довольными взглядами, и затем он прячет телеграмму в карман с невозмутимым видом. Я не придаю значения столь незначительному факту.

Было решено, что священник останется ночевать здесь же ввиду завтрашнего раннего отъезда. Его приветливая сестра, видимо, очень рада этому и с трепетом достает из шкафов, благоухающих лавандой, тонкие полотняные простыни.

Я проникся большой симпатией к этим простым людям, которые встретили меня с таким сердечным гостеприимством, и мне кажется, что я знаком с ними всю жизнь.

Они заставляют меня переменить неблагоприятное мнение об их соотечественниках, с которыми я столь часто сталкивался в разных странах, о тех, что бросают тень на весь греческий народ. Кажется, что только в самой Греции можно встретить настоящих греков — скромных, хозяйственных, добросердечных тружеников, славящихся своим гостеприимством с незапамятных времен.

Моя комната сияет чистотой, паркетный пол натерт до блеска, белые занавески накрахмалены, и в глубине сверкает золотым окладом икона с незатухающей лампадой. На тумбочке я вновь нахожу цветочное варенье с зазывно воткнутой ложкой, которое преследует меня повсюду.

На рассвете дом приходит в движение. В дверь моей комнаты стучат. Папаманоли, в рубашке навыпуск, перемалывает кофейные зерна, а его кузина, повязав голову разноцветным платком, подбрасывает в печь древесный уголь.

X

Поездка в Стено

Ранним утром, в тусклом свете зари, мы отправляемся на вокзал. Наконец-то я узнаю, в какую сторону мы поедем, ибо я ничего не понял из вчерашних туманных разъяснений в столовой.

Вот и вокзал в еще сонном предместье, похожий на провинциальную трамвайную станцию. Ширина железной дороги не превышает метра. Состав из пяти-шести вагонов уже ждет отправления, распахнув свои двери немногочисленным пассажирам.

Тем временем паровоз пасется в одиночку на запасных, заросших травой путях, чтобы набраться сил перед дорогой. В каждом купе с отдельным входом — единственное очень узкое окно, через которое проникают свет и дым. Этот допотопный состав напоминает мне старые вагоны третьего класса, курсировавшие по перпиньянской линии в пору моего детства.

Колокольчик созывает пассажиров. Начальник вокзала в последний раз окидывает взглядом пустынную улицу и дует в рожок.

Начальник поезда дает сигнал к отправлению, паровоз откликается низким гудком, и поезд трогается с места, выпуская клубы дыма. Сначала он проезжает мимо знакомых улиц Пирея. Люди машут ему вслед, женщины бросают машинисту какие-то свертки для передачи, затем город остается позади, и поезд развивает скорость двадцать километров в час.

Что за чудо дорога из Пирея в Афины, в розовом утреннем свете, окаймленная фруктовыми садами с гранатовыми, апельсиновыми и лимонными деревьями, утопающая в зарослях роз и кустарников. Вдалеке на холме, позолоченном лучами солнца, вырисовывается Акрополь и другие живописные развалины, придающие этой местности поэтическое очарование минувших времен. Но внезапно чудесные виды исчезают, и поезд въезжает под своды афинского вокзала, пропахшего рыбой, смолой и дымом. Полчаса мы созерцаем это творение человеческих рук и прогресса, а затем наш маленький состав продолжает свой путь.

Железная дорога отклоняется в западную сторону, к подножию голубовато-розовых гор, которые мы видели вчера с моря, и серых скал, выступающих из красновато-коричневых зарослей ладанника. Там и сям разбросаны по склонам одинокие домики в греческом стиле, выкрашенные в светло-желтый или нежно-розовый цвет, с плоскими черепичными крышами, укрывшиеся за живой изгородью олив и виноградников. Прямые, как струна, сумрачные кипарисы возвышаются на фоне безоблачного неба, безучастно взирая на этот суетный, залитый светом мир.

Сосны с красными стволами распространяют аромат смолы, а море позади нас простирается все дальше и дальше, по мере того как мы поднимаемся в гору.

На вершине перевала нашим глазам неожиданно открывается панорама Афинского залива, окруженного высокими горными цепями. Ослепительно голубое море отливает фиолетовым цветом, создающим контраст с охрой берегов.

Дорога местами нависает над морем, в кристально чистой воде которого виднеются очертания дна с подводными скалами и зарослями розовых водорослей, исчезающих в синей бездне по мере удаления от берега.

Волны редко набегают на этот пустынный пляж, и обычно безмятежное море мирно дремлет, раскинувшись на песке. Волны не нарушают спокойствия берегов, поскольку соседние острова загораживают их от морского прилива. Сосны и оливы так близко подступают к морю, что их ветви отражаются в воде.

Наш экспресс уже два часа движется без остановок со скоростью двадцать пять километров в час мимо этих волшебных пейзажей, оставляя позади редкие станции с деревушками, прилепившимися на склоне горы, дома которых со старыми потускневшими крышами убегают кверху, подобно пугливому стаду, завидевшему чужаков.

Около десяти часов утра мы пересекаем прямой, как лезвие пилы, Коринфский канал с отвесными склонами, прорытый на глубине ста метров. Дряхлый сухогруз тащится по этой колее, выпуская клубы черного зловонного дыма. Миновав металлический мост, мы попадаем на полуостров Морей и въезжаем на вокзал Коринфа.

Нам не удается увидеть достопримечательностей знаменитого города, лишь голубой залив мелькает в просветах между унылыми, отвернувшимися от нас домами. Затем снова начинаются горы.

Поезд идет по долине между крутыми скалами, по дну извилистого оврага, поднимается в гору и наконец оказывается на куполообразной вершине, посреди бескрайних просторов.

Здесь нет никаких признаков жизни. Чахлые кустарники с трудом пробиваются между глыбами известняка и покрывают отроги гор.

Кое-где виднеются огороженные участки земли и виноградники, окольцованные стенами из сухого камня. Старые оливы с черными корявыми стволами отбрасывают широкую голубую тень, и усталый пахарь приходит сюда отдохнуть в час, когда стрекочут цикады.

Стада коз разбегаются в ужасе при виде приближающегося поезда, смутившего мирный покой этих высот. Маленькие пастухи в коротких юбках, белых панталонах и башмаках с помпонами спешат издалека к железнодорожному полотну, чтобы встретить состав, медленно преодолевающий крутой подъем. Они долго бегут вслед за ним с криками, выпрашивая газеты. Пассажиры забавляются тем, что бросают им через двери купе свежую прессу, купленную утром в Пирее или Афинах, и, таким образом, ежедневно жители заброшенных деревень поддерживают связь с миром.

В этом диком крае почти нет вокзалов, и в удаленные от станций горные селения добираются по узким каменистым тропам на мулах или ослах.

Во время остановок мы пьем сухое белое вино, отдающее запахом смолы — «краши ретзина», — по су за стакан, которое кажется превосходным, когда привыкаешь к его горькому вкусу.

А поезд уже мчится вниз к городам Аргосу и Микены, расположенным неподалеку от залива Арголикос, где некогда жил Агамемнон. Вокруг простирается изумительная долина, на плодородных лугах которой пасутся ленивые стада быков.

Панорама залива, переходящего в открытое море, внезапно открывается перед нами, навевая воспоминание о кораблях античности, отплывавших воевать к берегам Трои. Но все эти образы — плод моего воображения, ибо ничто не сохранилось здесь от той героической эпохи… Да и была ли она на самом деле, эта эпоха?

Поезд, спустившийся к морю, вновь начинает ползти вверх, взбираясь на высокий горный кряж. Послеобеденная жара становится невыносимой.