Игра Нептуна - Варгас Фред - Страница 44

Оставался контроль в Руасси и Ретанкур – ей это тоже предстоит через два с половиной часа. Адамберг за нее волновался. Ее новый образ – «праздная богачка» – вызвал у комиссара ступор и очень развеселил Базиля. И все-таки Адамберг боялся, что ее вычислят по фигуре. Он вспомнил ее обнаженное тело. Крупногабаритное – что да, то да, но гармоничное. Рафаэль был прав, Ретанкур – красивая женщина, стыд ему и позор, что он никогда этого не замечал из-за ее габаритов и силы. Рафаэль всегда был более тонкой натурой.

Через семь часов, утром, шасси самолета коснутся бетонной полосы в Руасси. Он пройдет контроль и на мгновение почувствует себя живым и свободным. И это будет ошибкой. Кошмар продолжится – на другом континенте. Будущее Адамберга было пустым и белым, как дрейфующая льдина. Ретанкур, во всяком случае, сможет вернуться в отдел: она заявит, что скрылась, опасаясь ареста, мол, ее могли задержать как сообщницу. А ему уготована бездна. И жгучие сомнения насчет того, о чем не хотел вспоминать его мозг. Пожалуй, для него было бы лучше действительно убить, чем носить в себе убийственные сомнения.

Жан-Пьер Эмиль Роже без проблем прошел паспортный контроль в Руасси, но Адамберг не решился покинуть аэропорт, не убедившись, что у Ретанкур все получилось. Два с половиной часа он бродил из зала в зал, прикидываясь невидимым, как Ретанкур в ККЖ. Жань-Пьер Эмиль никого не интересовал – ни в Париже, ни в Монреале. Он то и дело подходил к табло, отслеживая возможные опоздания рейсов. Тяжелые транспортные самолеты. Его большая Ретанкур. Без нее сидеть бы ему в камере канадской тюрьмы, пропадая ни за грош. Ретанкур, его «носительница» и освободительница.

Незаметный человечек Жан-Пьер Эмиль стоял метрах в двадцати от коридора прилета. Ретанкур должна была употребить всю свою энергию на то, чтобы перевоплотиться в Генриетту Эмму Мари Парийон. Пассажиры один за другим выходили в зал, а его лейтенанта все не было. Неужели ее задержали в Монреале? Забрали в ККЖ? Допрашивали всю ночь? Она раскололась? Выдала Рафаэля? И собственного брата? Адамберг начал злиться на всех этих незнакомцев и незнакомок, которые шли мимо, радуясь возвращению, неся в сумках кленовый сироп и плюшевых оленей-карибу. Он упрекал их за то, что они – не Ретанкур. Кто-то схватил его за руку и оттащил в зал. Генриетта Эмма Мари Парийон.

– Вы совсем рехнулись, – прошептала Ретанкур, не забывая «изображать» пресыщенность.

Они вышли на станции Шатле, и Адамберг предложил лейтенанту воспользоваться последними часами его пребывания в образе бледнолицего Жана-Пьера Эмиля и пообедать в кафе. Ретанкур засомневалась, но потом согласилась, вспомнив, что с самолетом все прошло успешно, а вокруг полно прохожих.

– Будем делать вид, – сказал Адамберг, держа спину как Жан-Пьер Эмиль, – что я там не был. И ничего не натворил.

– Дело закрыто, комиссар, – объявила Ретанкур осуждающим тоном, и лицо Генриетты Эммы приняло несвойственное женщине ее склада выражение. – Все кончено, вы ничего не натворили! Мы в Париже, на своей территории, и вы снова стали полицейским. Я не могу верить за двоих. Я способна таскать вас на себе, но думать вам придется самому.

– Почему вы так уверены в моей невиновности, Ретанкур?

– Мы об этом уже говорили.

– Но почему? – настаивал Адамберг. – Вы ведь меня не любите?

Ретанкур устало вздохнула.

– Разве это важно?

– Мне – да. Очень важно. Жизненно важно.

– Не время говорить об этом сегодня или завтра.

– Из-за моего квебекского приключения?

– Из-за него тоже. Не время.

– Ретанкур, я хочу знать.

Она какое-то время размышляла, вертя в руках пустую чашку.

– Лейтенант, возможно, мы больше не увидимся, – настаивал Адамберг. – В сложившейся ситуации не до иерархии. Я всегда буду жалеть, что не узнал и не понял.

– Ситуация та еще, что да, то да. Я не принимала в вас того, что нравилось всем в отделе – вашей манеры «одинокого охотника», этакого детектива-мечтателя, всегда попадающего в яблочко. Я видела другую сторону: вы были совершенно уверены в своем чутье, осознавали собственное превосходство и не интересовались мнением других людей.

Ретанкур замолчала, не зная, стоит ли продолжать.

– Ну же, – попросил Адамберг.

– Как все, я восхищалась вашей интуицией, но не равнодушием к соображениям заместителей, вы ведь их почти не слышали. Вы самоизолировались, окружили себя почти непроницаемым коконом безразличия. Я плохо объясняю. Барханы в пустыне движутся, песок мягок, но для того, кто идет через пустыню, он сухой. Человек это знает, он идет через пустыню, но не может там жить. Пустыня не располагает к жизни.

Адамберг слушал очень внимательно. В памяти всплыли жесткие слова Трабельмана, и темная тень отчаяния коснулась его лба жесткими крыльями. Доверять только себе, отстраняя других людей, путая лица и имена. Ретанкур только что сказала ему то же самое, а ведь он тогда подумал, что майор ошибается.

– Печально, – сказал он, не поднимая глаз.

– Не слишком весело. Все дело в том, что вы всегда были где-то далеко, с Рафаэлем, образуя с ним единое целое. Эта мысль пришла мне в голову в самолете. В том кафе вы были одним существом.

Ретанкур нарисовала на столе крут, и Адамберг нахмурил выщипанные брови.

– Вы были с братом, – продолжала она, – чтобы он никогда не оставался один, вы поддерживали его, вы жили вдвоем в пустыне.

– В глубинах Торка, – предложил свой вариант Адамберг, рисуя другой круг.

– Если хотите.

– Что еще вы прочли в книге моей души?

– Что по всем этим причинам вы должны верить мне, когда я говорю, что вы не убивали. Убивает лишь тот, кто связан с другими людьми, вовлечен в их дела и чувства. Человек убивает, когда связи разрываются, когда он слишком бурно на это реагирует, когда имеет место подмена своего «я» на чужое: он – это я, значит, он – моя собственность, значит, он может стать моей жертвой. Это не ваш случай. Вы живете, постоянно лавируя, а человек, избегающий настоящего контакта, не убивает. Он недостаточно близок с другими людьми, чтобы принести их в жертву своим страстям. Не хочу сказать, что вы вообще никого не любите, но Ноэллу вы точно не любили. Значит, ни при каких условиях не стали бы ее убивать.

– Продолжайте, – повторил Адамберг, подперев щеку рукой.

– Черт, вы смажете грим. Я же просила вас не трогать себя за лицо.

– Простите. – Адамберг убрал руку. – Говорите же.

– Я уже все сказала. Тот, кто в любви соблюдает дистанцию, не убивает.

– Ретанкур…

– Генриетта, – поправила его лейтенант. – Следите за собой, черт побери.

– Генриетта, надеюсь, что однажды оправдаю ваше доверие и отплачу за помощь. Но сейчас продолжайте верить, что ваш шеф в ту проклятую ночь никого не убивал, хотя сам я этого не помню. Стойте на своем, будьте кариатидой, станьте олицетворением веры. Направьте на это всю вашу энергию. Тогда поверю и я.

– Верьте в собственный рассудок, – настаивала Ретанкур. – Я же вам объяснила. Вы – одинокий охотник. Сейчас самое время этим воспользоваться.

– Я понял, лейтенант, – сказал Адамберг, беря ее за руку. – Но ваша энергия станет для меня домкратом.

– У меня нет причин менять мнение.

Адамберг испытал сожаление, выпуская ее ладонь из своей, как будто покидал родное дерево, и вышел.

Комиссар посмотрел на свое отражение в витрине, проверяя, не потек ли грим, и ровно в шесть вечера занял позицию. Он знал, каким путем возвращается домой Адриен Данглар, и издалека заметил его нелепую длинную фигуру. Капитан прошел мимо Жана-Пьера Эмиля Роже Фейе, никак на него не отреагировав. Адамберг схватил его за руку.

– Ни слова, Данглар, идемте.

– Боже, что с вами? – сказал Данглар, пытаясь высвободиться. – Кто вы такой?

– Я – в обличье бизнесмена. Это я, Адамберг.

– Черт, – выдохнул Данглар, выискивая в лице незнакомца черты Адамберга.

– Вы в порядке, Данглар?

– Мне нужно с вами поговорить, – ответил капитан, оглядываясь по сторонам.