В синих квадратах моря
(Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 24

Тяжелые шаги Серебрякова стихли где-то на палубе.

Грачев свернул полотенце, недоумевая, кто положил его под голову. Он быстро дописал письмо и сошел на берег. У почты встретил Серебряковых.

— Наш на корабле? — спросила Надежда Федотовна.

— У себя. Собирался домой.

Надежда Федотовна засыпала Петра вопросами, как ему море, здорова ли жена и когда приедет. Он едва успевал отвечать ей. Ира держала мать под руку, слегка наклонив голову, и внимательно слушала.

— Учится моя, наверное, сдает экзамены, — вздохнул Петр.

— Музыка — штука сложная, — заметила жена Серебрякова. — Ира вот тоже вечерами сидит, некогда и в Дом офицеров сходить.

— Мама сказала правду, — и девушка огорченно добавила, что никак не разучит „Лунную сонату“ Бетховена. Не могу прочувствовать отдельные моменты, не пойму я эту вещь. Многих оттенков не улавливаю.

Петр рад был сообщить, что Ленка чудесно исполняет сонату. Раньше он и сам не верил в ее талант, а потом о ней заговорили в консерватории.

— У Лены, видно, больше опыта. Приедет — мне поможет. Не возражаете? — Ира лукаво улыбнулась.

— Нет, я не против. Буду рад.

Надежда Федотовна неожиданно спросила, почему Петр не пришел к ним в субботу, ведь обещал?

— Дежурил.

Ира лукаво перебила:

— Не заставляйте себя ждать, а то пожалуюсь папе, — шутливо добавила она.

Петр невольно загляделся на девушку. Но все-таки Лена красивее. Петр долго смотрел им вслед. Потом опустил письмо.

На корабль вернулся грустный. Достал из ящика фотокарточку жены. „Горе ты мое, Ленка. И счастье“.

В каюту без стука вошел флаг-связист. Грачев спрятал фотокарточку. Голубев уселся на край койки, попыхивая сигаретой. В уголках губ появилась усмешка.

— По жене скучаешь? — спросил он, играя перчатками.

Петр замялся.

— Есть малость.

— И с Ирой любезничаешь? — прищурился Голубев.

Грачев понял. Как-то Кесарев говорил ему, что Голубев не женат, в последнее время стал приглядываться к Ире. Петру захотелось уколоть флаг-связиста. С напускной серьезностью он сказал, что Ира нравится ему, вот и любезничает. Чудесная девушка.

— Весьма мило! — сжал перчатки Голубев. — Видел вас у почты. Опять в гости приглашали?

— Угадали, — вызывающе ответил Петр и поинтересовался: — А вам, простите, какое дело? Здесь уж я не обязан докладывать.

Голубев уронил сигарету. Потом поднял ее, смял:

— Я Ирку ненавижу. Вчера взял билеты на спектакль, звоню ей домой, а она ушла к подруге.

Он выкрикивал, что Ира сама увивалась за ним, часами просиживала на причале, все его ждала. А вот в последнее время ее будто подменили. Ведет себя как девчонка. Хуже того, Серебряков ей потакает, вмешивается в их отношения.

— Каверзная девка, дурак, что связался с ней…

Петр прервал его:

— Я вас не понимаю, скажите ей об этом. Ей, а не мне.

Голубев промолчал. Нагнувшись, он подобрал на ковре спичку, положил в пепельницу и уставился тяжелыми глазами на Грачева. Потом глухо выдавил:

— Она стала избегать встреч со мной. С тех пор, как ты приехал. А раньше сама зазывала…

„Врешь“, — усмехнулся про себя Грачев.

— Ира по натуре влюбчивая, а ты этим пользуешься, — откровенно добавил Голубев.

На виске у Грачева задергалась тонкая жилка.

— Это же подло! — возмутился Петр.

— Сам ты подло поступаешь! — лицо флаг-связиста покраснело, на лбу заблестели капельки пота.

И вдруг Петр почувствовал запах водки. Ну, конечно же, Голубев пьян.

— Успокойтесь. Зря шумите.

— Зря? — загремел Голубев. — Я все вижу! Меня не проведешь! В искусство Иру посвящаешь? Тоже мне Стасов нашелся!

Петр стал уверять флаг-связиста, что ходил он к Серебрякову, другу отца, а не к его дочери. Ира вовсе его не интересует, ведь он давно женат, разве Голубев не знает? Скоро вот Лена приедет. Тот выслушал его до конца, не обронив ни слова, натужно поднялся и в упор глянул на лейтенанта:

— Не пытайся с ней шашни заводить, понял? — И ушел, сильно хлопнув дверью.

Петр задумался. Он не понимал, что общего могло быть у Иры с Голубевым. Какие-то они разные…

После обеда с крейсера получили семафор от флаг-связиста. Предписывалось завтра к девяти утра откомандировать на танкер „Ловега“ старшину Русяева.

„Плохи дела“, — огорчился Петр, возвращая сигнальщику журнал. Не иначе, как дело рук Голубева. И чего он добивается? Вроде нет старшин на других кораблях. Мог взять на корабле, который стал на ремонт. Нет, Петр не отдаст Русяева! Надо только заручиться поддержкой командира. Серебряков наверняка не отпустит Русяева, если учесть, что тот — комсорг, готовится к отчетному собранию.

Грачев поспешил в рубку. На звонок ответила Ира.

Оказалось, что Серебряков в театре. Он уже хотел положить трубку, но Ира спросила:

— Петя, утром был у вас Голубев?

— Был.

— Обо мне он что-нибудь говорил? — Голос у девушки сорвался, и Петр понял: этот вопрос стоил ей немалого. Что ответить? Ира настойчиво спрашивала: — Почему молчите? Это очень важно, поймите.

— Он говорил, что любит вас, что…

В трубке раздались частые гудки.

Угрюмый Петр сидел в каюте. Как быть с Русяевым? А, была не была… Он вызвал старшину команды сигнальщиков Некрасова, рослого моряка с черными цыганскими глазами. Вошел тот в каюту степенно, не успев вытереть мокрые руки.

— Стирал робу, — виновато доложил он.

— Так поздно?

У шефов задержались. Рыбачки пригласили в пятницу на концерт художественной самодеятельности. Акустикам вручили переходящий вымпел. Радистам бы отвоевать вымпел.

Грачев взял карандаш и написал текст семафора: „Флаг-связисту. Прошу кандидатуру старшины Русяева заменить. Командир БЧ Грачев“.

— Передайте на крейсер!

Грачев долго ворочался на койке. Он много курил, кашлял и только перед рассветом уснул.

Подул свежий ветер. Погонял барашки по воде, покружился у замшелых камней и помчал на берег, в сопки, склоняя к земле тоненькие ветки заполярных березок. Вслед за ним над бухтой поплыли грязные лохматые тучи, словно куски рваного покрывала. Грачев, озябший, стоял у трапа, поджидая Серебрякова. Русяева на танкер он так и не откомандировал и боялся, как бы не „погореть“. Голубев постарается забрать старшину. Петр это чувствовал, и все-таки еще теплилась какая-то надежда на Серебрякова.

— Где командир? — спросил Петр дежурного по кораблю Кесарева.

— В штабе. Только звонил. А ты чего хмурый?

— Русяева берут. На танкер „Ловега“. А у меня самого дел по горло. Видишь, в руках пачка бланков, только успевай проверять. Ошибки допускают молодые. Учить надо.

— У тебя мичман — ас эфира, — сказал Кесарев.

— Жена у него болеет, не могу же я… — Петр не договорил. Из кормового кубрика вышел старпом Скляров. Петру не хотелось попадаться ему на глаза, и он заспешил в радиорубку.

Зубравин сидел у приемника и что-то писал. Увидев лейтенанта, встал. Грачев положил на стол бланки с текстами радиограмм и не без горечи заметил, что радисты допустили ошибки. Надо усложнять тренировки, кое-кому подбирать тексты с буквами и цифрами.

— И еще, мичман, — продолжал Петр, — не делайте отдыха во время тренировок. Расхолаживаем людей. Бой на это скидку не даст.

— Возражение имею, товарищ лейтенант, — сказал Зубравин.

Он пытался убедить Грачева в том, что отдых при тренировке крайне необходим. Во время записи знаков, принимаемых на больших скоростях в течение часа, слух теряет свою остроту, и человек перестает чутко воспринимать звуки. Появляются ошибки.

— Чаще тренировать надо, — буркнул Грачев. Он обратил внимание на Крылова, который возился у аппаратуры.

„Я ему сейчас экзамен устрою“, — решил Петр. Он отключил питание на радиостанции, вынул из кожуха блок и велел матросу показать антенный контур.

— Вот он, рядом с усилителем высокой частоты.. — Крылов так смотрел на лейтенанта, что в глазах можно было прочесть: „О чем вы спрашиваете, Грач? Вы бы лучше подумали, как будете вести себя в море. Там нелегко. Там слезки иные льют… Жаль мне вас!“ Между тем лейтенант вынул из кожуха лампы и спросил, как работает автоматическая цепь смещения приемника.