В синих квадратах моря
(Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 11

«Впрочем, так ли уж виноват лейтенант? — рассуждал капитан 2 ранга. — У Крылова опыта дай бог, а вот сорвался». Серебрякову было как-то неловко, и не потому, что пришлось выслушать горькие упреки адмирала. Обидно за лейтенанта. Первый блин комом… А как дальше будет?

Его размышления прервал приход Леденева. Он присел на стул, спросил:

— Ну, как там адмирал?

— Шерстил, — Серебряков щелкнул портсигаром. — Оконфузились на всю бригаду. Ты тоже хорош — у Грачева первый выход в море, а ты отпустил мичмана на берег.

Тон командира был не обидчивым, даже наоборот, добродушным, но в его словах замполит уловил упрек. Он успел изучить не только характер Серебрякова, но даже манеры вести себя в самой различной обстановке. Вот сейчас Василий Максимович курит и все барабанит длинными тонкими пальцами по стеклу на столе. Он не смотрит, как обычно, в открытый иллюминатор, а наблюдает за вьющимся дымком от папиросы.

— Грош нам цена, Василий Максимович, если без одного человека не справимся. В бою могут выйти из строя десятки людей, а воевать надо. Сам твердишь — никаких условностей, никаких поблажек.

«На самолюбие нажимает», — подумал Серебряков, но виду не подал, что его ущипнули замполитовские слова. Он только встал, прошелся по каюте.

Леденев усмехнулся:

— Не доверяешь мне?

— Почему же? Доверяю. Но я тут командир, и ты обязан ставить меня в известность.

Леденев не сдержался:

— Уж больно ты сердит, Василий Максимович.

У Серебрякова дернулось веко. Сейчас разойдется… Но капитан 2 ранга вовсе не вспылил. Он сел и дружелюбно сказал:

— Ты не прав, Федор Васильевич. Я вовсе не против того, что отпустил Зубравина. Другое тут. Уходя, Зубравин не подсказал Грачеву, что и как сделать в походе. Помнишь, неделю мы бороздили море? Связь с лодками держали устойчиво. Мичман три вахты открыл на одной волне! А лейтенант сделать такое не догадался.

Леденев не стал возражать — Серебряков прав. Но Грачев — командир боевой части и должен нести ответственность, и ему непонятно, зачем выгораживать лейтенанта. Просчет налицо.

— Я бы его наказал, — заключил Леденев.

— Наказывать не буду, — отрезал Серебряков и чуть было не ругнулся. Это не было его капризом. Просто капитан 2 ранга не имел привычки с ходу разбрасывать взыскания. С одной стороны, он считал вредным опекать младших командиров: ведь они облечены немалой властью, а с другой — горячка — плохой советчик. Крылов допустил нарушение на вахте, и то Серебряков не сам наказал матроса, а велел это сделать Грачеву. Леденев придерживался иного правила — командиру права на то и даны, чтобы полностью ими распоряжаться. В сущности оба — Леденев и Серебряков — делали одно и то же дело на корабле, но стиль в их работе по воспитанию людей проявлялся по-разному. Они сидели молча, думая каждый о своем. Потом замполит сказал:

— По головке гладишь лейтенанта. Что подумают другие офицеры? Знаю, дорог тебе Грачев, впрочем, он так же дорог и мне, но истина… Потачки портят человека.

К тому же лейтенант с гонором. Старпом отчитал Симакова за то, что изоляторы антенн потускнели от соленой воды, так он стал петушиться: мол, в море были.

— Да? — искренне удивился Серебряков. — А старпом мне почему-то не доложил. Тоже потакает Грачеву.

Леденев заерзал на месте. А Серебряков продолжал развивать свой тезис: у Грачева промашка из-за неопытности. Будь Зубравин в море, он бы непременно ткнул Грачева носом в ошибку.

— А ткнуть надо, ой как надо, — вставил Леденев.

Серебряков не без огорчения сказал, что и сам заприметил в характере лейтенанта гонор. Но взысканиями его не вышибешь. Леденев сам же говорил, что люди не механизмы. У каждого свое. Вот Коржов повздорил с женой. Стоило побеседовать с боцманом, дать совет, и дело уладилось. А с Грачевым спешить не следует. Он всего лишь один раз вышел в море.

— Я, Федор Васильевич, не стану гладить его по головке. Ты знаешь, тут у меня рука твердая.

Леденев встал:

— Ладно. А теперь мне пора в политотдел.

«Ершистый лейтенант, с ним надо построже, и тут замполит прав», — подумал Серебряков, когда Леденев ушел.

В бухте посветлело. Ветер, разогнав облака, прилег у скал отдохнуть. Над вершинами их дымил туман. Море, мглистое и стылое, белело барашками. Чередою катились сизые волны. Но вот выглянуло солнце, и вода засверкала, как ртуть, разлитая в огромной чаше. Виктор Русяев даже сощурил глаза. Он курил на палубе и все думал о Крылове. Опоздал с берега, плохо нес вахту. Распоясался парень, поприжать надо. Не о нем ли станет спрашивать лейтенант?.. Русяев шагнул к трапу.

Грачев сидел за столом и что-то писал. Отложив в сторону бумаги, он кивнул старшине на стул.

— Поговорил! о Крылове, — сказал лейтенант. — Крепко он нас подвел. Я слышал, что он ваш друг?

— Земляки. Вместе призывались, — угрюмо отозвался Русяев.

Виктор ожидал, что лейтенант станет распекать его за упущения по службе, а то и скажет, что такой комсомольский вожак, как он, ему вовсе и не нужен. Он чувствовал себя так, словно его избили на людях. Но Грачев неожиданно стал рассказывать ему о себе. Вот пришел он, молодой лейтенант, на боевой корабль. Все здесь ново, все влечет, и море не страшит, хоть стылое оно и шумное. Он давно думал о Севере, где есть ледяные ночи с голубыми сполохами северного сияния, где летом круглые сутки светит солнце, и все-таки цветы не растут (ведь кругом базальт, а не земля!), и по утрам не слышно трелей соловья. Все это понятно, как дважды два четыре. А вот люди, люди для Грачева стали загадкой. Не все, а те, что рядом с ним. Тот же Крылов. Опоздал с берега, нарушение налицо, взыскание можно объявлять. Но, с другой стороны, Крылов просто молодец — на катере добрался на эсминец. Потому-то лейтенант и не наказал матроса. А как отнесся к этому Крылов? На вахте прошляпил телеграмму. В чем тут дело, возможно, Русяев знает?

— Я прошу вас, Виктор, говорить начистоту.

Русяев смутился, но тотчас оправился.

— Полюбил Игорь. Замужняя она. Танюшка…

В каюте воцарилась напряженная тишина. Грачев дотянулся к столу, взял папиросу, но тут же смял ее и бросил в пепельницу.

— Ну и что теперь? — Он пристально смотрел на старшину.

Русяев пожал плечами. Он и сам не знает — что теперь. Раньше Крылов был спокойным, не горел, как порох, грубости не замечалось. А сейчас ходит злой. И на лейтенанта обиделся.

— Почему? — насторожился Грачев.

— Помните, из каюты выгнали? В тот вечер у него были слезы на глазах.

«Ишь, какой чувствительный, а то, что я переживал за него, это не в счет!» — подумал Грачев и рассказал старшине, как развязно вел себя матрос. Будь старпом рядом, он наверняка посадил бы его на гауптвахту. Говорил лейтенант спокойно, хотя ему стоило большого труда сдержаться. Русяев выслушал не перебивая, потом сказал, что с Крыловым хоть завтра на опасное задание пойдет. Человек он надежный.

— Я вас, старшина, не понимаю.

Русяев оживился:

— В море просто осечка случилась. Вот увидите, матрос придет к вам и покается.

— Ко мне? — Грачев покачал головой. — Нет уж, пусть перед комсомольцами объясняется.

Русяев знал самолюбивый характер Крылова, поэтому стал просить лейтенанта не обсуждать его на собрании.

— Это решение не мое, командира. Надеюсь, вы зададите всему тон?..

Русяев мрачный спустился в кубрик. У рундука возился Игорь. Старшина хмуро бросил:

— Будем тебя обсуждать. Допрыгался… Эх!

Крылов уронил крышку рундука.

— Послушай, это затея лейтенанта? Его! Скажешь, нет? Ну и пусть — чихать я хотел. Нервы, брат, — оружие человека, их беречь надо. Человек без нервов, что гитара без струн. Как говорят ученые, нервные клетки не восстанавливаются. Ты, Витька, моя броневая защита. — Он нагнулся к старшине, тихо добавил: — Ты ничего на вахте не видел. Добро?

— Добро…

— Старик, ну чего ты киснешь? — Игорь Хлопнул друга по плечу. — Скоро к Танюшке приглашу. Ох и окуньца жарит она, пальчики оближешь!..