Перстень вьюги
(Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна - Страница 25

Дотошность гитлеровцев была хорошо известна Линде. Молодчики из легиона останавливали всякого, придирчиво проверяли документы, стреляли без предупреждения. Они были неумолимы. Они могли месяцами выслеживать одного-единственного человека, ходить, выискивать, как говорится, пока не стопчут ноги по самые колени.

Но сейчас Линда забыла осторожность. Она летела словно на крыльях. Сколько раз она думала о Николае и никогда, никогда не надеялась больше встретиться с ним. Она любила. И вот он, он, как в волшебной сказке… Теперь ей ничего не страшно.

Опасность подстерегала их на открытом месте, по которому проходила дорога. Линде думалось, что в ранний час дорога должна быть пустынной. Раздвинув кусты, чтобы проверить свободен ли путь, она в десяти шагах увидела легионеров. Они возились у заглохшего грузовика. Линда отпрянула назад. Но ее заметили.

— Эй ты, красотка, иди сюда! — заорал на весь лес один из толстомордых молодчиков.

Дягилев и Бубякин присели от неожиданности.

— Я тороплюсь, некогда, — беззаботным голосом отозвалась Линда из-за кустов.

Всем троим казалось, что сейчас начнется преследование, пальба. Но мотор заурчал, легионеры захохотали. Послышалась крепкая брань. Грузовик скрылся за поворотом, оставив после себя синюю вонь. А Дягилев и матрос все еще не могли опомниться, унять дрожь.

— Ну и ну! — проворчал Бубякин. — Швырнуть бы в них гранату…

Кровь закипала у матроса в жилах. Он привык чувствовать свое преимущество над врагом. А тут приходится изображать из себя зайца! Он ненавидел яркое солнце, прозрачный лес, лоснящиеся дороги, по которым то и дело проносятся автомашины, медленно тянутся повозки. Из автомата бы по ним… Весь их путь напоминает путешествие по паутине. Дороги, бесчисленные речки, тропы, хрящевые гряды.

Бубякин накалялся все больше и больше. Теперь он боялся встречи со всей этой швалью в мундирах. Боялся, что не сдержится, не сумеет притворяться глухонемым, а сразу же пустит в ход пистолет и гранаты. Ощущение опасности было невыносимо мерзостно, гнуло к земле.

Когда снова углубились в густой молчаливый лес, возбуждение постепенно прошло. За песчаной равниной потянулось болото. Почва под ногами колыхалась. Они то и дело цеплялись за упругие, мокрые ветки карликовой сосны, осторожно опускали ноги на белый мох. Когда ледяная вода просачивалась поверх голенищ сапог, Бубякин спешил ухватиться за протянутую руку Дягилева. Зыбуну не виделось конца. Линда то и дело предупреждала:

— Впереди «окно»! Осторожнее…

По-видимому, вела их по тайной тропе, не известной никому, кроме партизан.

Это была Северная Эстония — край не тронутых рубкой лесов и непроходимых болот. Во время весеннего половодья болота превращаются в безграничные водные просторы. Часто попадались небольшие озера и мелкие озерки, заросшие тростником. Поднимались и опускались стаи диких уток, гусей. При виде такого количества дичи у матроса зудели руки. «После войны обязательно сюда наведаюсь, — думал он. — Места что надо!» Приводили в изумление хорошо обкатанные громадные серые валуны. Издали они напоминали пасущихся животных.

Населенных пунктов и дорог здесь не было, и картины мирной природы действовали успокаивающе. Забывалось, куда они идут и зачем. Просто был пронизанный солнцем лес, высокие сосны и ели с черно-зеленой хвоей, турпаны, кулички и озера, прозрачные как стекло. Лед еще не всюду растаял. Дышалось легко. Звонко пели зяблики. Линда радовалась чудесной, как она считала, встрече с Дягилевым. Она не сомневалась, что Дягилев пришел сюда главным образом из-за нее. Любовь провела его сквозь все преграды. Теперь она признается ему во всем… Она полюбила его сразу, еще там, в Ленинграде, когда они впервые встретились. Мартин тогда привел Дягилева к себе на квартиру. Пока Линда готовила традиционную яичницу, парни громко спорили, словно шпагами, протыкали друг друга формулами и математическими выкладками, от которых у Линды всегда болели зубы. «Я рад, что познакомился с вами. Очень рад…» — сказал тогда Николай и легонько пожал ее пальцы. А она не могла сомкнуть глаз до рассвета. Позже здесь, у деда Юхана, они уходили на рыбацкой лодке в море или же помогали деду освобождать мережи… Однажды Николай привлек ее к себе и хотел поцеловать. Но она не позволила. У мужчин слишком длинные руки… Сейчас она, пожалуй, позволила бы… Тогда она была глупенькой. Вот и все.

А Дягилев думал о другой. И видел ее не с помертвевшими губами и лицом малахитового оттенка, не опутанную бинтами, разбитую, обезволенную; видел в лихой кубанке с красными полосами накрест, в маскхалате, язвительную, по-детски безрассудную или же задумчивую, грезящую о своей далекой Сибири. Как она будет без своих «гусят», здоровенных, смирных в ее присутствии парней?..

В глубине души Дягилев был даже рад, что для нее все так кончилось: она жива! И это главное. Что бы ни случилось с ней потом, но ее уже не убьют… Рука до свадьбы заживет. Гораздо тяжелее было бы ему знать, что она там, на передовой, каждую минуту подвергается смертельной опасности. Наташа подобные мысли назвала бы предательскими по отношению к ней. Пусть. Выписалась ли она из госпиталя, переполненного ранеными и дистрофиками? Теперь ее наверняка отправят долечиваться в глубокий тыл. Куда? Как разыскать ее потом? Конечно же, через Гуменника, через снайперов. Впрочем, волшебное колечко всегда приведет его к ней…

Сейчас их разделяло не такое уж большое расстояние: от Ленинграда до бухты Синимяэд напрямую — километров двести пятьдесят, не больше, а ощущение такое, будто между ними пролегли немыслимые пространства. И пространства эти были до предела насыщены огнем войны, огневой завесой, которая исчезнет неизвестно когда…

Дягилев по-своему был рад встрече с Линдой. Он рад был видеть ее живой и здоровой. Будет о чем рассказать Мартину, утешить его. Он перебирал тонкие пальцы девушки, смотрел ей в глаза, улыбался. Он все-таки любил ее. Но любил не так, как Наташу. К любви примешивалась острая жалость. Он не мог собраться с духом, чтобы сказать ей все о Мартине. Он ставил себя на место Мартина и спрашивал: «Хотел бы ты, чтобы твоя сестра знала все?»— «Нет, нет, нет…» Зачем лишать ее мужества, причинять лишние страдания? Да она и не сможет представить его безногим, тяжелобольным.

«Везет этому Дягилеву, — размышлял Бубякин. — Ежели бы мне образование, отбою от девчат не было бы…»

Когда вышли на узкую просеку, Линда остановилась. Она улыбнулась мягко, едва приметно и сказала ласково:

— Вам придется немного подождать здесь.

А потом скрылась в березовом мелколесье. Только мелькнула ее полосатая юбка. Дягилев и Бубякин огляделись по сторонам. Они находились в глубокой лощине, покрытой высокими елями и соснами. От сумеречной тишины звенело в ушах. Где-то рядом булькала вода, и звон капель еще резче подчеркивал тишину. Солнце клонилось к западу, и над деревьями слабо светилось зеленое зарево.

— Как называется местность? — полюбопытствовал Бубякин.

Дягилев усмехнулся:

— Кто ж ее знает. Все, что вокруг, — это знаменитые Алутагузеские леса и болота.

Где же партизаны? Никакого признака жилья. Даже дымом не пахнет. Сквозь заросли можжевельника темнела каменистая стена, изборожденная промоинами. Приглядевшись, Дягилев решил, что перед ними, по всей видимости, заброшенная каменоломня, где в свое время добывали доломит.

— Курорт, — негромко произнес Бубякин, уселся на поваленный ствол березы и наконец-то закурил. После бессонной ночи и тяжелого перехода он чувствовал себя совершенно разбитым. «Успел отвыкнуть от тайги… — решил он. — Не завела бы эта красотка нас в западню… Все улыбается. А что у нее на уме? Впрочем, зачем ей было так далеко тащить нас. Чепуха! Нервная система…»

Нужно сказать, что Бубякин всегда гордился тем, что у него есть нервная система. Наличие нервной системы как-то роднило его со всеми остальными людьми. Ему часто вспоминались слова Черемных: «Вы знаете, почему бог сделал слона серым?» — «Слон и есть, — соглашался он. — Именно серый слон. Говорят, слон тоже мышей боится, а в остальном прет напролом. Жрать, спать — тут равных нет. А вот когда доходит до теории… Дальше „Памятки трюмному“ не пошел. Закончится заваруха… Вот тогда уж приналягу… Ведь нервная система как у всякого нормального человека…»