Трилогия о королевском убийце - Хобб Робин - Страница 12

Оглядываясь назад, я думаю, что он был так же одинок, как и я. Чивэл не позволил Барричу последовать за ним в изгнание. Вместо этого его главный конюший должен был заботиться о безымянном бастарде и обнаружил у этого незаконнорожденного склонность к тому, что считал извращением. И после того как его нога зажила, он понял, что никогда не сможет ездить верхом, охотиться и даже ходить так, как прежде. Все это, очевидно, было тяжелым испытанием для такого человека, как Баррич. Я никогда не слышал, чтобы он жаловался кому-нибудь, но, вспоминая то время, не могу представить, с кем он мог бы разделить горести. Мы оба были заперты в одиночестве, и каждый вечер, когда мы смотрели друг на друга, каждый из нас видел виновника своего одиночества.

Тем не менее все проходит, особенно время, и с течением месяцев, а тем более лет я постепенно нашел подходящую для себя нишу в окружающем меня мирке. Я прислуживал Барричу, принося ему вещи прежде, чем он собирался попросить об этом, и убирал после того, как он лечил животных. Я следил, чтобы у ястребов всегда была чистая вода, и выискивал клещей у собак, вернувшихся домой с охоты. Люди привыкли ко мне и больше не глазели на меня. Некоторые, казалось, и вовсе меня не замечали. Постепенно Баррич ослабил надзор. Я свободно уходил и возвращался, но по-прежнему старался, чтобы он не знал о моих походах в город.

В крепости были другие дети, многие из них примерно моего возраста. Некоторые даже приходились мне родственниками — троюродными или седьмой водой на киселе. Но ни с кем из них я так никогда и не сошелся. Младшие были под присмотром матерей или нянек, у старших всегда находились неотложные дела. Большинство из них не были жестоки ко мне — просто я не принадлежал к их кругу. И хотя я мог месяцами не видеть Дирка, Керри или Молли, ребята из города оставались моими ближайшими друзьями. Зимними вечерами, когда все собирались в Большом зале послушать менестрелей или посмотреть кукольные представления, и во время ознакомительных прогулок по замку я быстро научился понимать, где мне рады, а где нет.

Я старался не попадаться на глаза королеве, потому что всякий раз, глянув на меня, она находила какую-нибудь оплошность в моем поведении и пеняла за это Барричу. Регал тоже был источником опасности. Будучи почти взрослым мужчиной, он не стеснялся оттолкнуть меня с дороги или нарочно наступить на то, с чем я играл. Ему были свойственны мелочность и мстительность, которых я никогда не замечал в Верити. Не то чтобы Верити занимался со мной, но наши случайные встречи никогда не были неприятными. Если он замечал меня, то ерошил мне волосы или давал пенни. Однажды слуга принес в комнаты Баррича деревянные игрушки — солдатиков, лошадку и повозку, с которых сильно облезла краска, — с сообщением, что Верити нашел их в углу своего платяного шкафа и подумал, что, возможно, они придутся мне по душе. По-моему, никогда в жизни у меня не было ничего своего, чем я дорожил бы больше, чем этими игрушками.

Коба, мальчика-псаря, тоже следовало опасаться. Если Баррич был поблизости, Коб разговаривал и обращался со мной ровно и справедливо, но в другое время не находил мне дел. Он ясно дал понять, что не хочет, чтобы я вертелся у него под ногами, пока он работает. Постепенно я сообразил, что он ревнует Баррича ко мне, чувствуя, что забота обо мне вытеснила интерес к нему. Коб никогда не был откровенно жесток и никогда не обращался со мной несправедливо, но я чувствовал его неприязнь и избегал его.

Все солдаты относились ко мне с большой терпимостью. После уличных детей города Баккипа они, вероятно, более всего подходили под определение моих друзей. Но как бы терпимы ни были мужчины к мальчику девяти или десяти лет от роду, у них очень мало общего. Я смотрел, как они играют в кости, и слушал их рассказы, но на каждый час, который я проводил в их обществе, приходились целые дни, в которые я вообще их не видел. И хотя Баррич никогда не запрещал мне бывать в караульной, он не мог скрыть, что не одобряет такого времяпрепровождения. Таким образом, я и был и не был членом сообщества замка. Одних людей я избегал, за другими наблюдал, третьим подчинялся — но ни с кем я не чувствовал близости.

Потом, в одно прекрасное утро, все еще немного стесняясь своих десяти лет, я играл в Большом зале, кувыркаясь со щенками. Было очень рано. Накануне произошло какое-то важное событие, празднование длилось целый день и затянулось далеко за полночь. Баррич напился до бесчувствия. Почти все, и господа, и слуги, всё еще были в постели, и на кухне поживиться было почти нечем. Но столы в Большом зале ломились от недоеденных сластей и жаркого. И еще там были вазы с апельсинами, круги сыра — короче, все, о чем мог мечтать мальчик для небольшого грабительского набега. Большие собаки уже расхватали лучшие кости и разошлись по углам зала, предоставив щенкам подбирать меньшие кусочки. Я взял со стола немного паштета, залез под стол и разделил пиршество с избранными фаворитами среди щенков. Со времени исчезновения Востроноса я всегда старался не дать Барричу повода заподозрить меня в привязанности к какому-нибудь одному щенку. Я все еще не понимал, почему он препятствует этому, но не спрашивал его, чтобы не поставить под удар щенка. Итак, я делил свой паштет с тремя щенками, когда услышал медленные шаги, шуршащие по устланному тростником полу. Два человека негромко что-то обсуждали.

Я подумал, что это кухонные слуги пришли убирать со столов, и вылез из своего укрытия, чтобы перехватить еще чего-нибудь вкусненького, прежде чем все унесут. Но при моем появлении вздрогнул не слуга, а старый король, мой дедушка, собственной персоной. Чуть позади него, держа отца под локоть, шел Регал. Его тусклые глаза и помятый камзол свидетельствовали об участии во вчерашнем разгуле. За монархом и принцем семенил новый, лишь недавно принятый на должность шут короля. Наряд шута был сшит из черных и белых лоскутов, кожа его была бледной, как тесто, а глаза — блеклые, почти бесцветные. Он выглядел так странно и нелепо, что я невольно избегал смотреть на него. По контрасту с шутом и невыспавшимся Регалом король Шрюд выглядел великолепно. Глаза его блестели, борода и волосы были аккуратно причесаны, одежда казалась безупречной. Быстро справившись с минутной растерянностью, вызванной моим неожиданным появлением, он сказал:

— Видишь, Регал, все как я тебе и говорил. Предоставляется удобный случай, и кто-то этим пользуется — часто это кто-то молодой, движимый энергией и голодом юности. Члены королевской семьи не могут позволить себе пренебрегать такими возможностями или дать другим использовать их.

Король прошел мимо меня, развивая тему, в то время как Регал бросил на меня уничтожающий взгляд налитых кровью глаз. Мановением руки он велел мне исчезнуть. Я кивнул, но, прежде чем выполнить приказ, метнулся к столу. Я запихнул в карман камзола два яблока и подхватил почти нетронутый пирог с крыжовником, когда король внезапно обернулся и поманил меня. Шут передразнил его. Я замер там, где стоял.

— Посмотри на него, — приказал король. Регал злобно глянул на меня, но я не смел пошевелиться. — Ну, что ты из него сделаешь?

Регал продемонстрировал полное недоумение.

— Из него? Это же Фитц, бастард Чивэла. Как всегда, таскает потихоньку.

— Дурак. — Король Шрюд улыбался, но глаза его оставались жесткими. Шут, решивший, что обращаются к нему, с готовностью улыбнулся. — Ты что, уши воском залепил? Ты не слышишь ничего, что я говорю? Я не спрашиваю тебя, что ты о нем думаешь, я спрашиваю, что ты из него сделаешь? Вот он стоит — молодой, сильный и многообещающий. Его кровь не менее королевская, чем у тебя. Разница только в том, что он родился не с той стороны простыни. Так что ты из него сделаешь? Орудие? Оружие? Соратника? Врага? Или оставишь валяться, чтобы кто-нибудь другой подобрал и использовал его против тебя?

Регал, прищурившись, посмотрел на меня, потом огляделся, обнаружил, что в зале больше никого нет, и снова бросил на меня озадаченный взгляд. У моих ног заскулил щенок, напоминая, что мы только что вместе закусывали. Я предупредил его, чтобы он замолчал.