Трилогия о королевском убийце - Хобб Робин - Страница 11

Я сидел рядом с ним, очень маленький.

— Не знаю, — еле слышно промолвил я.

Он повернулся ко мне, оскорбленный, и зарычал:

— Ты не знаешь? Я рассказал тебе, к чему это приведет, а ты говоришь, что не знаешь?

У меня пересохло во рту. Востронос сжался у моих ног.

— Но я правда не знаю, — попытался я возразить. — Откуда я могу знать, что будет, пока не сделал этого?

— Если ты не знаешь, то я знаю! — взревел Баррич, и теперь я в полной мере ощутил, какую ярость подавлял он все это время и как много он выпил в эту ночь. — Щенок уйдет, а ты останешься. Ты останешься здесь на моем попечении, где я могу не спускать с тебя глаз. Раз Чивэл не хочет, чтобы я ехал к нему, это самое меньшее, что я могу для него сделать. Я позабочусь о том, чтобы его сын вырос человеком, а не волком. Я сделаю так, даже если это убьет нас обоих!

Он нагнулся, чтобы схватить Востроноса за шиворот. По крайней мере, таково было его намерение. Но щенок и я отскочили от него. Вместе мы кинулись прочь из комнаты, но засов был задвинут, и, прежде чем я смог открыть дверь, Баррич догнал нас. Востроноса он отбросил сапогом, а меня схватил за плечо и отпихнул от двери.

— Иди сюда, щенок, — велел он, но Востронос бросился ко мне.

Баррич стоял у дверей, красный и задыхающийся, и я поймал какой-то тайный ток его мыслей — ярость, которая искушала его раздавить нас обоих и покончить с этим. Он сдерживал гнев, но мне довольно было мимолетного прикосновения к его разуму, чтобы впасть в панику. И когда Баррич бросился на нас, я оттолкнулего со всей силой моего страха.

Он упал внезапно, как птица, сбитая стрелой в полете, и некоторое время сидел на полу. Я встал и прижал Востроноса к себе.

Баррич медленно мотнул головой, будто стряхивал с волос капли дождя. Потом встал, нависая над нами.

— Это в его крови, — донеслось до меня его бормотание. — В его проклятой материнской крови. И нечего тут удивляться. Но мальчишку надо проучить. — И потом, глядя мне прямо в глаза, он предупредил меня: — Фитц, никогда больше не поступай так со мной. Никогда. А теперь дай мне этого щенка.

Он снова двинулся на нас, и, опять ощутив вспышку его скрытой ярости, я не смог сдержаться. Я еще раз оттолкнулего. Но на этот раз моя защита встретилась со стеной, которая вернула мне удар, так что я споткнулся и упал, едва не потеряв сознание. Тьма накрыла меня. Баррич стоял надо мной.

— Я предупреждал тебя, — проговорил он тихо, и голос его звучал как рычание волка.

Я еще успел почувствовать, как его пальцы схватили Востроноса за шиворот. Бережно, вовсе не грубо, он поднял щенка и понес к двери. Не подчинившийся мне засов легко поддался Барричу, потом я услышал, как тяжелые сапоги моего опекуна застучали по лестнице.

Я тут же опомнился, вскочил на ноги и бросился на дверь. Но Баррич, должно быть, запер ее снаружи, потому что я только безнадежно царапал засов. Я чувствовал Востроноса все слабее, по мере того как его уносили все дальше и дальше, оставляя мне взамен отчаянное одиночество. Я хныкал, потом взвыл, царапаясь в дверь и пытаясь вернуть контакт с другом. Потом была внезапная вспышка красной боли, и Востронос исчез. Все его собачьи чувства полностью покинули меня, я кричал и плакал, как делал бы на моем месте всякий другой шестилетка, и бессильно колотил по деревянным доскам. Казалось, прошли часы, прежде чем Баррич вернулся. Я услышал его шаги и поднял голову, лежа в изнеможении на дверном пороге. Он открыл дверь и ловко поймал меня за ворот рубашки — я попытался проскочить мимо него. Он втащил меня обратно в комнату, захлопнул дверь и снова запер ее. Я без слов бросился на дверь, слезы подступали к горлу. Баррич устало сел.

— Забудь об этом, мальчик, — предостерег он меня, как будто мог слышать рождавшиеся в моей голове безумные планы о том, что я буду делать, когда он выпустит меня в следующий раз. — Его нет. Щенка нет, и это проклятие и позор, потому что он был хорошей крови. Его родословная была почти такая же длинная, как твоя. Но лучше потерять собаку, чем человека. — Я не пошевелился, и он добавил почти ласково: — Перестань думать о нем. Тогда будет не так больно.

Но я не мог перестать. Я слышал по голосу Баррича, что на самом деле он и не ждет этого от меня. Он вздохнул и начал потихоньку готовиться ко сну. Он больше не разговаривал со мной, только погасил лампу и устроился на своей постели. И он не спал, и до утра все еще оставались часы, когда он встал, поднял меня с пола и положил на теплое место, которое его тело нагрело в одеялах. Он снова ушел и некоторое время не возвращался. Что же до меня, то я смертельно тосковал, и лихорадка трепала меня несколько дней. Баррич, наверное, сказал всем, что у меня какая-то детская болезнь, и меня оставили в покое. Прошло много дней, прежде чем мне снова разрешили выйти, и тогда я уже не был свободен.

Потом Баррич принял меры, чтобы у меня не было никаких шансов привязаться к какому-нибудь животному. Несомненно, он думал, что преуспел в этом, и в какой-то степени это было так, то есть я не мог почувствовать никакой особенной связи с собакой. Я знаю, что он желал мне добра. Но я чувствовал себя не под защитой, а в заключении. Баррич был надзирателем, который следил за моей изоляцией с упорством фанатика. Именно тогда зерна одиночества упали в мою душу и пустили там глубокие корни.

Глава 3

Настоящие истоки Силы, вероятно, всегда будут покрыты тайной. Конечно, склонность к ней особенно проявляется в королевской семье, хотя и не ограничивается только ею. Судя по всему, есть доля истины в народной поговорке: «Когда морская кровь сливается с кровью равнин, расцветает Сила». Островитяне, по-видимому, не имеют предрасположенности к Силе, так же как и люди, среди предков которых были только коренные жители Шести Герцогств.

Все в мире ищет ритма и в ритме находит покой — вероятно, это в природе вещей… Во всяком случае, мне всегда казалось, что это так. Все события — неважно, катастрофические или просто странные — разбавлены рутиной нормального течения жизни. Люди, бродящие по полю отгремевшей битвы в поисках раненых среди мертвецов, все же останавливаются, чтобы откашляться или высморкаться, и поднимают голову, слыша крик клина диких гусей. Я видел крестьян, которые продолжали пахать и сеять, невзирая на армии, бьющиеся всего в нескольких милях.

Так было и со мной. Я оглядываюсь назад и удивляюсь. Разлученный со своей матерью, брошенный в новый город и в чужую страну, оставленный моим отцом на попечение этого человека и лишенный моего четвероногого друга, я тем не менее в один прекрасный день встал с постели и вернулся к жизни маленького мальчика. Для меня это означало: подняться, когда Баррич разбудит меня, и последовать за ним в кухню, где я ел под его присмотром. После этого я становился тенью Баррича. Он редко выпускал меня из виду. Я, как собака, ходил за ним по пятам, наблюдая за его работой и по возможности помогая ему в разных мелочах. Вечером был ужин, когда я сидел рядом с ним на скамейке и ел, а Баррич пристально следил за моими манерами. Потом мы поднимались наверх, в его комнату. Там я проводил остаток вечера, молча глядя в огонь, пока он пил, или в ожидании его возвращения. Если он не пил, то работал — чинил или мастерил сбруи, смешивал мази, составлял снадобья для лошадей. Он работал, и я научился наблюдать за ним, хотя, насколько я помню, мы произносили не много слов. Теперь странно думать, что таким образом прошли два года — и большая часть третьего.

Я научился, как это приходилось делать Молли, выкраивать тайком немного времени, когда Баррича звали на охоту или помочь ожеребиться кобыле. Несколько раз за долгое время я отваживался ускользнуть, когда он выпивал больше, чем следовало, но это были рискованные отлучки. Если мне удавалось вырваться в город, я бросался на поиски своих юных товарищей и бегал с ними столько, сколько смел. Мне так не хватало Востроноса, как будто Баррич отрезал кусочек моего собственного тела. Но больше мы об этом никогда не говорили.