Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 42

— Вот именно. Я его знаю… Точнее, знал. Тот Ник сначала выкроил бы свое сердце из грудины и даже потом вернулся бы с того света, чтобы спасти вас и своих детей… а этот отдал приказ вас убить и отдал приказ окружить и схватить собственного сына. Я уже ни во что не верю, но я верю в клятвы, и я дал клятву прежнему Николасу Мокану, что буду защищать вас и его детей ценой собственной жизни, и мне плевать, если для этого мне потребуется защищать вас от него самого. Идемте.

Слишком эмоционально для всегда спокойного ищейки, и мне вдруг стало невыносимо больно, так больно, что захотелось заорать: "И ты, Брут?".

— Я никуда не пойду. Я доверяю Нику. Я верю ему, как себе. Он спасет всех нас. И ты… ты не можешь ему не верить. Это же Ник.

— Это больше не Ник. Это нейтрал. И он всем нам доказал это.

— Ты не понимаешь. Он воюет за нас, просто в тылу врага. Он рискует ради нас. Я чувствую. Я это вижу. Я знаю-ю-ю.

— Ничего вы не знаете. Они загнали Сэма в ловушку, и ваш сын ранен. Вы должны пойти со мной, может быть, он умирает.

Внутри, там, где бьют в солнечное сплетение, сильно защемило, как от нехватки кислорода, и я схватилась за живот, чувствуя, как тошнота подступает к горлу.

— Ранен?

— Да. Сэм ранен и он зовет вас. Хватит искать оправдания тому, чему их найти невозможно. У нас нет времени, если вернется охрана, меня убьют, а вас уже точно никуда не отпустят.

И я ушла с ним. Я ушла. Чувствуя, как от ужаса происходящего начинаю сходить с ума. Разрываться между Ником и Сэмом… и это невыносимо больно. Это настолько адски больно, что у меня внутри все разъедает серной кислотой и хочется рвать на себе волосы. Зорич выводил меня из леса, продираясь через чащу, разрубая кустарники и прокладывая дорогу там, где ее, по сути, и нет вовсе. Я ехала сюда совсем другим путем, а мне казалось, что Серафим словно боится чего-то и сильно торопится. Мы вышли из леса не со стороны Асфентуса, а со стороны дороги. Там нас уже ждала машина, в которой за рулем сидел мой старший сын.

— Мам. Что вы так долго? Давай, быстрее. Здесь не самое безопасное место.

Всхлипнув, я бросилась к нему, а потом остановилась, прижав руки к груди, и тогда он вышел из машины, а я, отрицательно качая головой, попятилась назад.

— Ты… ты не ранен?

— Конечно, не ранен, — и перевел взгляд на Зорича.

— У меня не было выбора, она отказывалась идти.

Я смотрела то на одного, то на другого, и внутри опять начало жечь раскаленным железом. Они меня обманули. Зорич обманул.

Внезапно затрещала рация в машине, и я узнала голос одного из ищеек:

— Весь отряд разбит. Изгой тяжело ранен. Везем в лазарет. Нужна подмога и кровь для тяжело раненых.

Голос Рино в рации ответил:

— Я говорил, не соваться туда. Говорил не лезть. Я удивлен, как он не поубивал вас всех.

— Вершителя тоже нехило зацепило, Изгой нанес ему удар…

Сэм выхватил рацию из машины и отключил, а я все чаще и тяжелее дышала, глядя на них обоих… со свистом, всхлипывая на каждом вздохе. Я оттолкнула Серафима и бросилась к лесу. Обратно. К нему. Но Сэм поймал меня, схватил за плечи и прижал к себе.

— С ним все хорошо, мам. Все хорошо. Не ходи туда.

А я вырывалась с молчаливым ожесточением, сбрасывая его руки, стиснув зубы и чувствуя, как меня колотит от понимания, что здесь произошло. Я закричала и вцепилась пальцами в рубашку сына, чувствуя, как сводит в онемении ледяные пальцы.

— Он. Твой. Отец. А вы… вы, — захлебываясь и силясь сказать хотя бы слово, но голос не слушается и срывается, ломается, — Вы сделали из меня приманку, чтобы убить его? Твоего отца. Ты хотел его смерти… Сэм? Хотел? Отвечай мне. Смотри мне в глаза и отвечай.

Колени подгибаются, и уже сын держит меня под руки, не давая упасть.

— Не хотел, ма. Не хотел. Они за тобой пошли. Я ради тебя.

— Не надо ради меня. Он бы не тронул. Ясно? Он бы меня не тронул. Ни меня, ни вас. Как ты этого не понимаешь? Ты. Слышишь? Не смей никогда против отца. Никогда. Как ты мог…

Голос сорвался на рыдание. Оседая на землю, чувствуя, как хватает внизу живота волнообразной болью, и я словно разделилась на две части, и одна прекрасно понимает, что меня использовали. Меня и Сэма… что они все вынесли Нику приговор в очередной раз. И я никогда им этого не прощу. В этот раз не прощу… потому что это они виноваты во всем. Они чужую войну превратили в междоусобную. В нашу личную. А я не хочу воевать. Не хочу быть наживкой, я к своему мужчине хочу. Я ребенка хочу спокойно родить.

— Мама, — как сквозь вату, которая закладывает уши вместе с пульсирующей болью в висках, — Мам, он жив. Отец. Слышишь? Я бы не позволил им. Ты мне веришь?

Я не хотела его слышать. Я погрузилась в самый жуткий кошмар наяву, где мне снова и снова приходилось делать выбор между теми, кого я люблю больше жизни.

— Конечно, жив, — едва шевеля губами, — я бы почувствовала, если бы его не стало.

Но кто знает… может быть, он уже, и правда, мертв… или умирает. Внутри. Сэм тряс меня за плечи, а я смотрела сквозь него и видела глаза своего мужа, когда он понял, что я ушла, а его в этот момент убивали. Когда он понял, что я усыпляла его бдительность, чтобы привести к дому, в котором он так жадно и трепетно любил меня, убийц. И мне нечего сказать в свое оправдание… Он не поверит. Ник никогда не верил в слова. Только в поступки. И он не умеет прощать. Этот Ник точно не умеет. Мне страшно было подумать, что он испытал в тот момент, когда понял, что это сделала я… Я. Потому что меня использовали и обманули мои близкие… те, кому доверяла. Перевела затуманенный взгляд на Сэма:

— Если ты когда-нибудь поднимешь оружие против своего отца, я не прощу тебя, Сэм. В этот момент ты убьешь меня. Я не стану выбирать кого-то из вас. Я выберу смерть. Лучше смерть, чем смотреть, как вы убиваете друг друга.

— Тебе не придется, — провел ладонью по моей щеке, — я так люблю тебя, мам. Я хочу, чтоб ты снова была счастлива… я хочу, чтоб ты жила. У меня все внутри разрывается, когда ты страдаешь из-за него.

— Но я не буду счастлива, родной. Без твоего отца это невозможно, — прошелестела едва слышно, снова чувствуя, как режет живот болью, и ребенок бьется внутри.

— Я знаю. Ты всегда любила его больше, чем нас.

Схватила сына за воротник и дернула к себе, чувствуя, как по щекам градом текут слезы и в горле дерет от едва сдерживаемых оглушительных рыданий.

— Запомни раз и навсегда: нет такого — любить больше или меньше. Нету. Нет такого — заставлять мать делать выбор, потому что она всегда выберет дитя, а потом… потом будет гнить заживо, а не жить. Он — твой отец, он породил тебя на свет…

— Насилием над тобой? Разве это был акт любви?

Я не поняла, как ударила его по щеке. Впервые в жизни подняла на него руку, и Сэм замер, как и я сама.

— Никогда не суди о том, чего ты не знаешь. Никогда и никого не суди, пока сам не надел те же сбитые сапоги и не прошел той же дорогой.

— У меня будет иная дорога. Я никогда не подниму руку на женщину.

— Никогда не говори никогда, Сэм… Я тоже никогда раньше не поднимала на тебя руку. Просто запомни: убьешь отца — убьешь и меня вместе с ним.

— А если он… если это он убьет меня, что ты будешь делать тогда?

— Если бы он хотел тебя убить, мы бы с тобой уже здесь не разговаривали. Он никогда не причинит тебе зла. Чтобы ты ни натворил, Сэм, как бы ни проклинал его, он не тронет тебя — запомни это.

— Никогда не говори никогда, мама.

— Я знаю, что говорю. Это исключение. Это то "никогда", которое не случится с тобой. Он, скорее, позволит изрезать себя на куски.

— Как ты всегда его защищаешь. Почему? Почему ты. после всего, что он сделал? — лицо сына исказилось как от боли.

— Потому что он мой муж. Потому что он отец моих детей, и я сделала этот выбор. Я была, есть и буду на его стороне, чтобы он ни совершил.

— Даже если он решит убить тебя?

— Даже если решит, я протяну ему нож и подставлю под него горло, значит, это моя вина.