Много впереди
(Повесть) - Ауслендер Сергей Абрамович - Страница 7

Засмеялись, загоготали, закричали, заругались:

— Ах, тараканий пес, куда забрался?!

Колька лежал на спине, беспомощно подняв руки и ноги, как кутенок, которого топить собираются.

Иные предлагали его под откос швырнуть, благо поезд в гору еле плетется, другие — на станции коменданту сдать.

Бородатый нагнулся над Колькой, посмотрел пристально и сказал:

— Ничего, пусть до времени — и все сразу успокоились, будто он был командир, начальник.

Колька сел в угол и смотрел в приоткрытую щель двери — мелькали поля, луга, деревья, свежим полевым воздухом несло, какого Колька никогда и не нюхал, и все, и вагон с солдатами, и поля и речки — все было такое необычайное.

— Ты куда же это собрался? — нагнулся бородатый и спросил строго и так, что язык не повернулся бы сказать неправду.

— Я за отцом, — пробормотал Колька виновато:

— А-а, — протянул бородатый и ничего больше не сказал, развязал медленно мешок, вынул краюху черного хлеба, два куска отрезал — один Кольке протянул, и на станции велел за кипятком с котелком бежать.

Понял Колька, что бородатый принял его на себя, и так легко и спокойно стало, ничего не страшно и не скучно.

Красноармейцы тоже ничего, больше не ругаются, веселые все ребята, смеются, песни поют, Кольку плясать заставляют. Колька не отказывается, как умеет так и отплясывает, все смеются, а бородатый хмурится:

— Не обезьян вам дался. Иди сюда, Коль, и не балуй.

Зовут бородатого дядя Вас.

Ночью с ним рядом и спать Колька лег — нашел себе хозяина и командира.

— Ты очень-то не выпяливайся. Ты ведь у нас сверхкомплектный, — сказал утром дядя Вас.

Колька хотя и не понял, что значит страшное слово: сверхкомплектный, но пригнулся, как мышонок, а когда кто чужой входил, совсем в комочек сжимался, чтобы не заметили.

Однако все же как-то пришло какое-то начальство, усатое, страшное и сразу на Кольку:

— Это что за непорядок! Сказано никаких посторонних личностей не допускать.

Дядя Вас вперед выступил, руками старался Кольку загородить, затряс бородой:

— Так что, товарищ ротный, этот мальчонка приблудный к отцу пробирается. Разрешите.

— Ничего не разрешу, сдать коменданту в беспризорную комиссию.

Ушло сердитое начальство:

— Вот и наклеил тебе с питомцем, — засмеялся кто-то из красноармейцев.

Дядя Вас рассердился, заругался, плюнул, выскочил из теплушки и побежал куда-то в хвост эшелона.

Колька сидел ни жив, ни мертв, пошевелиться боялся.

— Вот тебе и съездил на войну. Привезут домой, все ребятишки засмеют. Нет, нет, все равно убегу. А может, дядя Вас выручит.

Так думал Колька и даже кулаки сжимал — все равно домой не поедет и адреса не скажет, пусть хоть до смерти пытают.

Не скоро вернулся дядя Вас, и когда влезал, улыбался так широко, будто слон.

Все его обступили, только Колька не спросить, а даже посмотреть боялся.

— Ну, как, дядя Вас, к комиссару ходил? Какая резолюция? — тормошили солдаты.

Дядя Вас улыбаться перестал, рукой махнул.

— Что лезете, дурьи головы. Разве я допущу. Останется.

А на Кольку и не поглядел.

На другой день приволок Кольке старую шинель, бескозырку и сапоги. Стал Колька форменным красноармейцем третьей роты имени Карла Маркса полка.

Стал себя Колька чувствовать совсем свободно, больше прятаться и бояться нечего, хотя дядя Вас и учил, чтобы тише воды, ниже травы вел себя.

Дядя Вас строгий, но с ним зато спокойно, а с красноармейцами будто с ребятами подружил Колька, и когда долго эшелон стоял, выходили в поле, бегали, в чехарду играли, а один раз и в городки и все одинаково дядю Васа боялись, да еще ротного того, усатого, побаивались.

А ротный ходит, будто Кольку не замечает.

— Ему обидно — комиссар нос наклеил, — объясняли солдаты.

Но как-то и ротный остановил Кольку, стал спрашивать. Колька вытянулся, руки по швам, в глазах от страха рябит, а ротный смотрел, смотрел и улыбнулся.

— Ну что с тобой, дурень, делать? У меня тоже сын есть, Мишей зовут.

С тех пор и ротного перестал Колька бояться, да он. и ничего себе, только усы страшные и голос громкий.

Так привык Колька ехать в теплушке, бегать с котелком к кухне за кашей и щами, спать рядом с дядей Васом на верхних нарах, а вечером сказки слушать, так привык, — хоть всю жизнь так, и даже как-то забыл, куда едет и зачем.

Но вот начались в теплушке разговоры, что скоро к фронту приедут, что сильно поляки лезут, придется боев не мало выдержать. Многие уже не раз и прежде на войне еще с немцами бывали, те рассказывали и про пулеметы, и про чемоданы, и про атаки.

А теперь не по приказу царскому, а за свое счастье, за свою свободу едут сражаться. Должны, должны победить.

Все как-то присмирели, притихли, задумались каждый о своем.

Задумался и Колька о матери, о Кате, о ребятишках, будто еще раз с ними прощался, а потом об отце вспомнил, и радостно так сердце забилось.

Как-то вечером поезд шел все тише и тише, а на улице дождь, ветер, темнота — зги не видать.

Солдаты улеглись спать, один дядя Вас уселся на краю теплушки, свесив ноги вниз, покуривая свою трубочку, поплевывал, посматривал, будто ждал чего-то.

Колька тоже рядом к его спине прикурнул, тепло так и спокойно задремал.

Вдруг как бабахнет, как из хлопушки, теплушка качнулась и остановилась. Колька спросонья носом клюнул.

— Приехали. Вставать всем! — закричал дядя Вас.

По полотну тревожно с фонарями бегают.

Еще раз хлопнуло.

— Что это? — сонным голосом спросил кто-то.

— Экось разоспался. Позиция, паря, в самый раз, — насмешливо промолвил дядя Вас и стал связывать свой мешок.

В темноте, шлепая по лужам, построились и пошли. Колька сбоку рядом с дядей Васом шагал.

Хлопало еще и еще раз, и будто молния вспыхивала.

Прошли по дороге к домам, постояли посередине деревни и потом по квартирам разводить стали.

Любопытно Кольке и не страшно, чего же бояться, когда и дядя Вас, и Иван, и Федор, и дядя Федот — все здесь, да и бойся не бойся, что толку.

Поели в темной избе хлеба и легли на полу вповалку, не обращая больше внимания на неумолчную хлопушку.

Утром повели всех в баню. Дядя Вас пару поддавал— дышать невозможно, а приятно, потом велел Кольке лечь на скамью и давай тереть; думал Колька — всю кожу сдерет, но не охнул, не дрогнул, понимал, что на позицию приехал, здесь все особенное, это не то, что мать в корыте полощет — настоящая солдатская баня.

Зато вышел Колька из бани и чувствовал будто он и не он, все тело чистое, новое, горит даже.

Построились и пошли по грязной улице, из-за ворот ребятишки выглядывают, Колька на них и не смотрит, только бы с ноги не сбиться.

Вдруг зажужжал волчок, застрекотал кузнечик, вспомнился Кольке майский праздник и летящий, зовущий к себе аэроплан, поднял голову— высоко точка движется, будто муха, и жужжит, но не ласково, как тогда в Москве, а ворчливо, угрожающе.

В рядах тоже шепот пошел.

— Эроплан, эроплан, видно польский.

Как взвизгнет пронзительно и противно.

— Бомбы кидает! — крикнул кто-то испуганно, а дядя Вас посмотрел строго.

— Не гостинца же ждать. Ну-ка, ребята, держись спокойно! Покажем кулак наш рабочий буржуям проклятым.

Раскрыл дядя Вас широко рот и запел, завыл, вернее, сердито и угрожающе.

«Смело, товарищи, в ногу!»

Сначала так один и выводил, потом еще два-три голоса подтянули, Колька тоже рот раскрывает, а сам голоса своего не слышит, только шагает раз-два, раз-два — не сбиться бы.

Еще раз взвизгнула совсем близко, с воем кто-то по улице пробежал, а они шли, с ноги не сбиваясь, и теперь уже все пели.

«Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штык».

VI

НА ПОЗИЦИЯХ

Еще когда сидели за обедом, прибежал Ванька из второй роты и завопил:

— На позиции выступать велено сей минут.