Царевна Нефрет
(Том I) - Масютин Василий Николаевич - Страница 14

— Вы слишком много работаете, господин профессор.

— Не профессор, а доктор!

— Такому ученому, как вы, не придется долго дожидаться профессорского звания. Вам следует только отдохнуть, избегать волнений и как можно скорее вернуться в Европу.

И, обращаясь к Мэри, добавил:

— Вы должны, сударыня, позаботиться о том, чтобы ваш муж мог чем-то развлечь себя.

Райт послушно выполнял все предписания жены. Обходил кабинет стороной и равнодушно смотрел на письма, приходившие от Карнарвона. Он складывал их стопками и больше не думал о почте. Почти забросил свою книгу. Время от времени перечитывал и правил написанное, но и эта работа не занимала его надолго. Он производил впечатление заурядного туриста, хотя и совсем не интересовавшегося древними памятниками. Казалось, он с удовольствием слушал Бособра, в чье узкое лицо всматривался, как медиум в трансе. Мэри следовала примеру мужа и, утопая в кресле, заслушивалась поэтическими фантазиями чахоточного француза. Поэт, заполучив таких внимательных слушателей, забывал о нескольких действительно завершенных им стихотворениях и предавался импровизациям. В его отягощенном болезнью воображении древний Египет — невероятный и устрашающий — оживал чудесными красками.

Видения Бособра захватывали, отравляли, как кокаин, опий или другой наркотик, придавали жизни небывалую пряность. Возможно, одаренный француз подсознательно проник во многое из того, о чем знал Райт. Его фантазии были не лишены некоторых научных оснований. Импровизации выливались в форму догадок и гипотез — мешанины реальных фактов и непредставимых выдумок — и, может быть, именно по этой причине воздействовали так опьяняюще.

Однажды вечером Райт словно проснулся после долгого, глубокого сна. Он резко поднялся и с улыбкой взглянул на Мэри и острый профиль Бособра.

— Дорогой мой, — сказал он французу, — в Египте жили не только фараоны и не только воля была главной движущей силой египетской жизни. Важнейшим было само желание жить. Найдется ли другой народ, у которого мертвый становился бы иногда живее живых — и не только богом, но даже победителем богов?

Бособр, чей поток красноречия был неожиданно прерван, смотрел удивленными глазами. А Мэри, давно не видевшая мужа в таком настроении, немного встревожилась.

— Я благодарен за честь, которую вы нам оказали, и благодарен за ваши повествования, — добавил Райт. Он хотел загладить свои невежливые слова, но невольно вздрогнул, сжав безвольно упавшую и потную руку француза. — Спасибо вам, но даже ваш блестящий талант не может воспроизвести то, что в подобном виде никогда не существовало…

— Ты обидел его, — сказала Мэри, когда поэт отошел.

Она спросила, когда он намерен уехать, но получила уклончивый ответ. Показала ему газету с заметкой, где говорилось, что состояние здоровья Стакена ухудшилось. Райт спросил, каким числом был датирован номер. Услышав ответ, начал что-то подсчитывать в уме и улыбнулся.

— Почему ты улыбаешься? — подскочила Мэри.

— Я думал о Стакене.

— Противный тип!

Стакен, казалось Райту, не собирался прекращать преследование. Даже сюда, в Египет, приходили газеты с известиями о профессоре. Спустя какое-то время пришло письмо, написанное дрожащим почерком. Стало очевидно, что Стакен и вправду болен. Содержание письма напоминало лихорадочный бред. Стакен повторял прежние увещевания и умолял верного ученика не отступаться от пути истины. Некоторые фразы были написаны иероглифами, отдельные слова жирно подчеркнуты, буквы плясали. Да, состояние старика оставляло желать лучшего. При чтении письма Райт ощутил даже известное сочувствие — но тем сильнее заговорил дух протеста, который всегда просыпался в нем во время бесед с учителем. Вечно профессор лез в его мысли, его чувства!..

Райт навестил директора. «Слышал, что ваш профессор — Стакен — тяжело захворал…» — соболезнующее сказал тот. Директор был любезен и явно забыл об остром обмене мнениями касательно раскапывания могил. Он заговорил о новых открытиях лорда Карнарвона и, не вдаваясь в оценки, заметил, что Райт может продолжать раскопки на своем участке. Усыпальница какой-то царевны, это не имеет особого значения. Иное дело — осквернить гроб самого фараона. Он, как директор музея, употребит все свое влияние для прекращения дальнейших работ. Частично это ему уже удалось, так как лорд был вынужден прервать раскопки. Вдобавок Карнарвону, очевидно, придется расстаться со многими находками.

— Если не ошибаюсь, у вас не имеется даже отдельного разрешения на проведение раскопок? — искоса глянув на Райта, спросил директор.

Но разрешение у Райта имелось: накануне Карнарвон выдал ему соответствующее письмо. Теперь Райт убедился, что директор стоит на своем и не намерен уступать. В тот же день он уехал на раскопки, ничуть не считаясь с пожеланиями жены.

К вечеру приехал в Луксор и направился прямо к усыпальнице. Сторожа сидели у костра и спокойно беседовали. Райт осторожными шагами вошел в подземелье, освещая дорогу карманным фонариком. Вокруг очищенных плит, как и раньше, были разбросаны кирки, лопаты и прочие орудия. Райт остановился и стал читать надпись на одной из плит:

«Пей из чаши радостей, не покидай пиршества любви. Не сходи с пути своих томлений. Прогоняй тоску с порога сердца своего, ибо Запад — обитель скорби, страна теней. Спят они бестелесно, беспробудно, не видя братьев, не встречая ни отца, ни матери своей. Всякий на земле утоляет жажду прохладной водой, лишь меня терзает вечная жажда. Забыла я, где пребываю. Помню журчанье воды, помню ветер, что дышит над берегом реки. О, дайте мне обратиться лицом на север, дайте воды, дабы охладить обессиленное сердце. Ибо здесь — царство Всепожирающей Смерти».

Читая это, Райт вспомнил свои слова о победе мертвых над жизнью, сказанные им французу. Среди вечной тьмы царевна гибла от тоски. Она не успела вдоволь испить чашу наслаждений и призывала детей земли высоко нести дар жизни. Несчастная царевна корила себя тем, что не посвятила свою краткую жизнь любви и сошла в страну Аменти, испытывая неутолимую жажду…

Только тот, кто добивается от жизни всего, только тот, кто умеет ее покорить, выходит победителем из борьбы с нею. Гордо и угрожающе встают тени, пробужденные надписями на пирамидах. Фараоны, завоеватели и полубоги, о которых любил повествовать в своих фантазиях Бособр, завладели небом, разрушили своды и уничтожили самих богов. Они боролись за жизнь и с волей к жизни переступили порог смерти. Нефрет простилась с миром в тоске по любви. «Не сходи с пути своих томлений», — таков был завет царевны. А теперь я хочу ее, ту, что спит здесь вечным сном, вернуть к жизни, вновь наполнить ее печальное и обессиленное сердце радостью и полнотой желаний, умершую превратить в живую и счастливую. Могущество фараонов даровало им по смерти безграничную силу, но разве могущество любви, что безмерно превосходит их силой, не способно сотрясти небеса и сотворить новое чудо?

«Я должен все о ней знать, я должен ее познать… как сестру, как жену, как… мою Нефрет…»

Но Райт был скорее силен, чем ловок. Одна плита раскололась и теперь ее невозможно было отодвинуть от стены. С немалым трудом ему удалось чуть сдвинуть ее с места, причем один уголок плиты надломился. Открылось отверстие, в которое нужно было протискиваться с большой осмотрительностью. Высокому Райту не сразу удалось пролезть в эту тесную расщелину. Ощупывая стену, он продвинулся на несколько шагов вперед, пока что-то его не остановило. Понял, что это каменный блок, под которым виднелась узкая, слишком узкая для Райта щель. Он расчистил каменные обломки у основания блока, лег на живот и пополз, как змея, совсем забыв об опасности и о том, что каменная громада, рухнув, наверняка раздавила бы его. Сам удивлялся, как сумел преодолеть преграду, казавшуюся неприступной стеной.

Ботинком зацепил за что-то, инстинктивно поджал ногу. Услышал за собой не громкий удар, а тихий шелест. Посветил фонариком и увидел, что каменная скала, под которой он только что прополз, скользнула к земле. Видимо, какой-то камень случайно сдвинулся со своего места и теперь скала загородила выход. Райт понял, что пути назад нет. Но в порыве смелости он еще не до конца осознал свое положение. Его манило то, что ждало впереди, а не оставленный им мир.