Черный Отряд (Десять поверженных) - Кук Глен Чарльз - Страница 2

Я рассказал про Кудрявого и показал карту. Капитан снял ноги со стола.

– Похоже, для Добряка есть работенка, – мрачно заключил он. Черный Отряд не прощает покушения на своих братьев.

Добряк – наш самый крутой командир взвода. Он решил, что дюжины человек вполне хватит, но разрешил мне и Молчуну отправиться с ними. Я мог заштопать раненых, а Молчун пригодился бы на тот случай, если Синие полезут в бутылку. Молчун задержал нас на полдня, отправившись на «короткую» прогулку в лес.

– Что это ты надумал? – поинтересовался я, когда он вернулся, волоча ветхий мешок.

Он лишь ухмыльнулся в ответ. Молчун – он и есть Молчун.

Таверна, куда мы направились, называлась «Крот» – уютная забегаловка, в которой я провел немало вечеров. Добряк отправил троих к задней двери и поставил по два человека у каждого из двух окон. Еще двое забрались на крышу. У каждого здания в Берилле есть люк на крыше – люди спят там летом.

Остальные вошли в таверну через главный вход.

Добряк, парень невысокий и дерзкий, обожает драматические эффекты. Он наверняка жалел, что о его появлении не возвестили фанфары.

Посетители замерли, уставившись на наши щиты и обнаженные клинки и пытаясь разглядеть прикрытые забралами мрачные лица.

– Верус! – гаркнул Добряк. – А ну, волоки сюда свою задницу!

Появился патриарх семейства, владеющего таверной, и осторожно, бочком, словно болван, ожидающий пинка, стал приближаться. Посетители зароптали.

– Молчать! – загремел Добряк. Этот коротышка умел реветь не хуже медведя.

– Чем могу вам помочь, уважаемые господа? – спросил старик.

– Приведи сюда своих сыновей и внуков, Синий.

Заскрипели стулья. Какой-то солдат вонзил в столешницу нож.

– Сиди спокойно, – охладил его Добряк. – Пришел пообедать, вот и лопай. Через час мы всех отпустим.

Старик задрожал.

– Я ничего не понимаю, господин. Что мы такого сделали?

Добряк зловеще ухмыльнулся.

– Ловко прикидываешься. Это убийство, Верус. Тебе предъявляются обвинения в двух убийствах при помощи яда. И еще в двух покушениях на убийство тем же способом. Магистрат велел применить «наказание рабов».

Я никогда не испытывал симпатии к Добряку. Он так и остался гадким мальчишкой, обрывающим мухам крылышки.

«Наказание рабов» означает, что виновного сперва публично распинают, а затем оставляют на растерзание стервятникам. В Берилле только преступников хоронят без кремации – или вообще не хоронят.

Из кухни донесся шум драки. Кто-то пытался выскользнуть через задний выход, а наши ребята стали возражать.

Зал таверны словно взорвался, и нас захлестнула размахивающая кинжалами толпа.

Нас оттеснили ко входу. Те, кто был ни в чем не виновен, явно опасались, что их заметут за компанию. Правосудие в Берилле быстрое, грубое и суровое и редко предоставляет обвиняемому возможность оправдаться.

Один из наших упал – кто-то сумел ткнуть его кинжалом. Боец из меня неважный, но я без колебаний занял место павшего. Добряк процедил мне какую-то грубость, но я не разобрал слов.

– Вот ты и потерял шанс попасть на небеса, – отозвался я. – Теперь ты навсегда исключен из Анналов.

– Фигня. Я знаю, ты записываешь туда всё подряд.

Дюжина горожан уже валялась на полу. В углублениях пола скопились лужицы крови. На улице столпились зеваки. Скоро какой-нибудь искатель приключений нападет на нас сзади.

Добряка кольнули кинжалом, и он потерял терпение.

– Молчун!

Молчун уже трудился, но ведь он Молчун, а это означает: никаких звуков и почти никакого раздражения или гнева.

Посетители таверны начали отступать, награждая себя пощечинами и размахивая руками. Они подпрыгивали, приплясывали, хватались за спины и задницы, орали и жалобно вскрикивали. Некоторые даже свалились без сознания.

– Что ты сделал? – спросил я Молчуна.

Тот ухмыльнулся, продемонстрировав острые зубы, и провел рукой у меня перед глазами. Я увидел таверну словно в другой перспективе.

В мешке, который Молчун притащил с собой, было осиное гнездо – если вам здорово не повезет, можете наткнуться на такое в лесах южнее Берилла. Обитателями гнезда оказались смахивающие на шмелей чудовища, которых крестьяне называют лысыми шершнями. Характер у них настолько злобный, что в природе с ними не сравнится никто, и сейчас они быстро обрабатывали толпу в таверне, не трогая наших парней.

– Отличная работа, Молчун, – похвалил Добряк, отведя душу на парочке беспомощных посетителей, и повел толпу уцелевших на улицу.

Я склонился над нашим раненым, а другой солдат тем временем приканчивал раненых противников. «Экономим синдику расходы на суд и палача», – называл это Добряк. Молчун наблюдал, все еще ухмыляясь. Он тоже не из сентиментальных, но редко действует сам, предпочитая наблюдать.

Пленников у нас оказалось больше, чем мы предполагали.

– Неслабая толпа, – подмигнул Добряк. – Спасибо, Молчун.

Цепочка пленников растянулась на целый квартал.

Судьба – переменчивая сука. Она привела нас в таверну «Крот» в критический момент. Пошарив там, наш колдун откопал настоящее сокровище – целую толпу, спрятавшуюся в укрытии рядом с винным погребом, а в их числе и самых известных Синих.

Добряк громко разглагольствовал о том, какую щедрую награду заслужил наш осведомитель. Его, разумеется, не существовало, и весь этот треп был предназначен для того, чтобы наши колдуны не стали главной мишенью для ответного удара. Пусть враги носятся как угорелые, отыскивая призрачных шпионов.

– А ну, двинулись! – приказал Добряк и, все еще ухмыляясь, обвел взглядом угрюмую толпу. – Или думаете, что у вас хватит духу рыпнуться? – Никто не шелохнулся. Его уверенное превосходство охладило даже самые горячие головы.

Процессия растянулась по лабиринту старинных улочек. Пленники брели молча, а я, не таясь, пялился по сторонам. Мои товарищи равнодушны к прошлому, но я не мог не поражаться – а иногда и пугаться – тому, насколько далеко в глубь веков тянется история Берилла.

Неожиданно Добряк велел остановиться. Мы вышли к проспекту Синдиков, который тянется от таможни до главных ворот Бастиона. По проспекту двигалась процессия, и, хотя мы подошли к перекрестку первыми, Добряк решил уступить дорогу.

Процессия состояла из сотни вооруженных воинов, выглядевших покруче любого отряда в Берилле, за исключением нас. Во главе ехал кто-то черный на огромном черном жеребце, какого мне еще видеть не доводилось. Всадник был мал ростом, женоподобно худ и затянут в потертую черную кожу. Черный капюшон полностью скрывал его лицо, а черные перчатки – руки. Оружия у него я не заметил.

– Будь я проклят, – прошептал Добряк.

Я встревожился. От вида всадника меня бросило в леденящую дрожь, а какое-то примитивное, скрытое внутри чувство побуждало броситься наутек. Но любопытство мучило меня еще сильнее. Кто он такой? Не на том ли странном корабле приплыл? Что ему здесь нужно?

Взгляд невидимых глаз всадника скользнул по нам равнодушно, словно по стаду овец. Потом он резко обернулся и уставился на Молчуна.

Тот выдержал этот взгляд, не показав страха. И все же у меня создалось впечатление, что его каким-то образом унизили.

Колонна проследовала мимо, плотная и дисциплинированная. Потрясенный Добряк, все еще не придя в себя, приказал двигаться дальше. Когда мы следом за чужаками вошли в ворота Бастиона, нас разделяло всего несколько ярдов.

Мы арестовали почти всех наиболее консервативных лидеров Синих. Когда молва о нашем рейде распространилась, те, что пошустрее, решили поразмять мускулы. Из брошенной ими искры разгорелось чудовищное пламя.

Погода, которая постоянно выводит людей из себя, скверно влияет на способность рассуждать здраво. Толпа в Берилле хуже дикарей. Бунты вспыхивают почти без причины. Когда доходит до крайностей, погибших считают тысячами. Этот бунт оказался одним из самых жестоких.