Сталин
(Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич - Страница 54

Стучат молотки. Напрягаются человеческие руки. Вертятся машины… Вырастают новые дома, целые новые города. Пробивается земля — и оттуда бьют новые потоки нефти, руды, угля. Ревут гудки вырастающих один за другим «гигантов». В их каменных животах машины рождают машины. Растворяются заводские ворота — и выползают и становятся грозными рядами броневики, танки, пушки, аэропланы. Вывозятся груды пока еще молчащих винтовок, миллионы холодных штыков. Миллионы снарядов. Вытягиваются мрачной вереницей баллоны ядовитого газа. Сколько сил, сколько драгоценной руды, сколько миллионов пудов хлеба, сколько мысли человеческой и мускулов ушло на создание всего этого… И все еще мало… Машины родят машины — и, главным образом, машины для истребления других людей. Каждый удар молотка, каждое движение колеса машины говорит:

— Даешь Европу!..

Эта мысль царит надо всем. Идет великая стройка. Иногда вместо танков выползают тракторы, плуги. Врезаются в черную землю, подымают никогда не паханную целину. Добывают хлеб, который опять будет превращен в машины, пушки, газ… Мерно работает Волховская станция. Растут плотины Днепростроя. Вырастает Свирьстрой. Электрическая лампочка вспыхивает там, где недавно еще горела лучина. Новая система орошения начинает поить землю Средней Азии. Новые горы хлопка бросаются в прожорливую пасть фабрик. Оттуда выходят длинные километры ткани. Пакуются — и отправляются за границу: в обмен на машины для изготовления машин — и на изобретения, дающие возможность лучшим образом убивать других людей… Растет Магнитострой. Ширятся угольные копи Кузнецкого бассейна. Скоро уголь Сибири и руда Урала тесно сомкнутся — для новых машин и орудий войны… Вырастает Турксиб. Проектируется Волго-Донской канал. Проектируются и строятся тысячи новых вещей. Их совокупность должна поднять на невиданную высоту Россию — и снизить, бросить в грязь Запад… Страна работает: с напряжением, с затратой сил, невиданными, неслыханными никогда… Идет великая стройка.

В когда-то переполненных портах сейчас еще относительно пусто. Но высятся новые элеваторы: туда ссыпают омытое кровью и слезами зерно. По трубам новых нефтепроводов льется густая река нефти. Высятся бесконечные ряды приготовленного для заграницы леса: тоже омоченного не только потом, но и кровью. Груды ящиков, тюков… Приходят и уходят пароходы. Забирают, увозят все, чего нет уже или почти нет у населения страны: хлеб, лес; масло, сахар, ткани… Иногда увозят то, чего в стране еще слишком много: коммунистических агитаторов, инструкции, литературу — тоже экспортный товар, за который Европа должна будет заплатить кровью беспорядков… Приходящие пароходы привозят опять машины, опять орудия войны.

В городах, в портах, в учреждениях, на фабриках толкутся иностранцы; дельцы, инженеры, туристы, корреспонденты, просто бездельники, просто Кникербокеры.

— Какое гигантское зрелище!.. Это поистине чудо!

Так говорят обычно. И идут отдыхать в обставленные со всей возможной для нищей страны роскошью отели. По дороге заезжают в магазины, где все дорого, но все есть: и икра, и балыки, и редкие фрукты, и вина, — все, чем всегда богата была Россия и что сейчас есть только для иностранцев, да для каких-то еще привилегированных слоев.

— Какая удивительная, какая богатая страна Россия!..

Перед дверями рабочих кооперативов, где в окнах сиротливо стоят пустые банки из-под консервов, увезенных за границу, где на прилавках бурый, плохо пропеченный хлеб, да в грязных бадьях ржавая селедка, стоят длинные очереди женщин и детей. Обычно молчат. А если и вырвется слово, то нехорошее, гневное.

Может быть, это лишенная прав и потому озлобленная «буржуазия», бывшие люди прежних времен, которые выкинуты из всех учреждений, потому что власть «не обязана заботиться о своих классовых врагах», и которым место сейчас только на самой черной работе, либо в лагерях принудительных работ, либо на осведомительной работе ГПУ?.. Нет. Это жены, матери, дети рабочих — «хозяев» Советской страны. Получают положенный кусок — и быстро уходят в свои грязные, запущенные углы. Там новые заботы: мыла нет, дров нет, ткани нет. Ничего. Почти ничего. Только-только, чтобы поддержать скудное звериное существование…

У машин, как бледные тени, стоят рабочие. Напряженные, измученные лица. Вяло движутся ослабевшие руки. Может быть, они просто ленятся? Не хотят работать? Нет, хотят. Работать надо.

— Неужто подведем Россию, родную страну?!..

Но голова занята не тем… Год голодной жизни. Два года. Третий год… Что будет дальше?.. Нет возможности работать и жить. И как-то все равно становится, как идет работа, что получается… От неверных движений стопорятся, останавливаются, портятся машины. Браковщики, сортировщики смотрят готовый товар… «20 %… 40 %… браку»… Идет великая стройка.

Бегут с предприятий. Блуждают по промышленности. Ищут где лучше, где больше платят, где столовки кормят сытнее. Другие уходят вовсе. Идут на землю. Меняют, что могут, на хлеб, на мясо. Переполняют поезда. Гроздьями висят на подножках. Обрываются, гибнут иногда. Становятся мешочниками, спекулянтами, переполняют Сухаревку и другие рынки. Но длинные руки власти протягиваются во все стороны.

Рабочий прикрепляется к предприятию… Никто не смеет быть дезертиром труда… Каждый должен работать там, где поставит его власть.

Кольцо железной диктатуры все крепче сжимает рабочее тело страны. Идет великая стройка.

Но вот до крайности напряженные руки. Лихорадочно блестящие глаза.

— Братва, не выдай! Еще — еще раз!..

Это молодежь — опора сталинской власти — на работе.

— Где прорыв? Где плохо?

И туда устремляются потоки горящей энтузиазмом стройки молодежи.

Отмораживают на смертном морозе руки и ноги. Изнемогают в среднеазиатской жаре. Погибают от обвалов в угольных копях, от болотной лихорадки на лесных разработках, под пулями и топорами крестьян в колхозах. Все нипочем!

— Даешь уголь! Даешь руду! Хлопок! Хлеб!

— Товарищи… Не выдай!.. Не ныть… Не скулить. За работу!..

Гибнут лучшие. Гибнут и худшие. Те, кто остается, задумываются. Там выстроили фабрику — для нее нет сырья. Там привезли дорогую машину, — а работать на ней никто не умеет, машина ломается, ржавеет, брошенная на заводском дворе. Там привезли из-за границы еще что-нибудь, платили валюту — а, оказалось, дрянь, никуда не годится, потому что за границей в торгпредствах по протекции сидят воры, жулики или ничего не понимающие люди. Там наработали целую кучу товара — не на чем вывезти, транспорт из рук вон плохо работает. Там обобществили крестьянский скот, — а он передох от плохого ухода. Там прислали трактор — он не работает, исправить нельзя, не прислали запасных частей. Там привезли из-за границы породистых свиней — сдохли, потому что в пище, в отбросах, оказалось стекло, жесть… Кто виноват? Люди? Система?.. Почему голодают города? Почему всего не хватает? Почему такая громадная работа — и так ничтожны по ней результаты, все неслаженно, страна скрипит, как несмазанная телега, шуму Много, толку убийственно мало… Почему? Где вина? Где причина? Хватит ли при такой работе сил?.. У многих стынут глаза, опускаются руки, сомнений все больше и больше. У многих глаза загораются еще больше — и пальцы сжимаются в кулаки. Пылкие и неосторожные слова бросаются в партийном собрании — и нет человека, нет комсомольца, есть государственный арестант за решеткой тюремного вагона. И маршрут вагона — север… Идет великая стройка.

Иной раз что-то взрывается в людях. Бросают работу. Так больше нельзя. Вот в мясе сегодня оказались черви. Ходить приходится босиком. После работы вымыться нечем… Мало ли что причина… Собрание. Решение. Стачка.

Приходит партийный комитет. Профсоюз. Власть. А неподалеку уже стоят крепкие люди в серых шинелях: отряд ГПУ. Уговоры. Разбор. Что-нибудь улучшают. Дают мыло. Дают ткань. По лишнему куску хлеба. Люди становятся на работу. Что делать иначе? Нет выхода. И надо работать. Иначе вовсе погибнет родная страна… Но не все занимают свои места у машин. Многие исчезают: на лесных работах севера, в затерянности сибирской тундры, в душных клетках переполненных тюрем. А иногда и там, откуда нет уже никому и никогда возврата.