Дзен-пушка - Бейли Баррингтон Дж. - Страница 34

Икэмацу напрягся, что было ему весьма несвойственно. Однако линии исчезли так же стремительно, как возникли.

Он двинулся дальше. Область эта производила впечатление редконаселенной, и он пока не обнаружил ни одной живой души. Но не собирался отдыхать, не выяснив, что случилось с Синбианом, хотя не было никакой гарантии, что мальчик материализовался поблизости — или рематериализовался вообще.

Через синеватые луга с запада на восток планеты бежала дорога. В миле к западу он увидел одинокий дом — первое неповрежденное здание за много времени.

Он достиг постройки спустя полчаса, приближаясь медленно и осторожно, однако это оказался обычный коттеджик. В аккуратном прежде садике среди цветов и карликовых деревец валялась перевернутая мебель.

Икэмацу не нашел панели вызова и просто постучал в дверь. Когда ответа не последовало, он попытался отодвинуть дверную панель, но та не поддалась. Он толкнул ее, и дверь провернулась на шарнирах.

Он вошел в пустую комнату, залитую светом из единственного широкого окна. Косё остановился и подавил все эмоции, оценивая природу помещения.

На противоположной стене висел голубой, явно человеческий, глаз и смотрел на него. На стене справа виднелись два карих, столь же человеческих, но разделенных приблизительно десятью футами, один у потолка, другой, расположенный вертикально, в углу у пола.

Икэмацу отыскал второй голубой глаз у дверного наличника.

Но отыскал и много больше. По стенам, потолку и полу были распределены человеческие останки. Подобно бледным фруктам, висели уши, пятки, пальцы и гениталии молодого мужчины. Там и сям поверхности набухли очертаниями сердца, печени или тазовой кости.

И повсюду, на стенах, полу и потолке, подобно декоративным узорам, вились миниатюрными трубками артерии и вены. Икэмацу приблизился, вглядываясь в блестящие поверхности. Он увидел бледную сетку, раскинутую по стене, как усики дикого винограда.

Нервы.

Вдруг из ниоткуда прозвучал сдавленный шепот:

— Дядя! Это я, Синбиан! Я жив!

— Синбиан!

— Да, дядя, я тут. И Трикса тоже.

— Ты меня видишь?

— Да.

Икэмацу встал в центре комнаты и уставился прямо в голубой глаз, парадоксальным образом чувствуя на себе двойной взгляд Синбиана, спереди и сзади.

— Расскажи мне, как ты себе представляешь текущее положение, — велел он.

— Я знаю, что случилось, дядя, — сказал голос. — Наши тела разметало по стенам этого домика. Странное ощущение. Я обернут вокруг тебя. Каждым глазом я смотрю себе в другой.

— Тебе больно?

— Нет. Я даже голода не чувствую.

— А каково твое ментальное состояние?

— Со мной все в порядке, дядя. Я сохраняю присутствие духа. Но моему другу потребуется значительная психологическая помощь, как только мы отсюда выберемся. Он в полном шоке.

— Это потому, что он не проходил психических тренировок.

Икэмацу осторожно подошел к окну и выглянул. Чужацких прутьев он в небе не заметил.

Он поразмыслил. Было очевидно, что пришельцы с другой грани Симплекса не ограничиваются простым анализом; они пытаются манипулировать миром более настойчиво. Им удалось вскрыть тела мальчиков, сохранив при этом целостность всех соматических систем, а в особенности нервной и сосудистой систем. Это примечательное достижение многое говорило об их способе восприятия мира.

— Дядя, — окликнул его Синбиан, — а нас можно восстановить?

— Да, — ответил Икэмацу. — Хирургам Имперского Флота это под силу. Но ответ зависит от того, сумеют ли имперцы отвоевать эту планету. В момент, когда чужаки нас выдернули, флагман подвергался атаке, его брали на абордаж. Если нападавшие захватили флотилию, она, возможно, уже переместилась за пределы зоны вторжения.

Синбиан промолчал.

— Я не стану тебе лгать, — продолжал Икэмацу. — Однако постарайся рассматривать этот случай как редкую возможность испытать себя в предельной гибкости ума; упражнение это, несомненно, сослужит тебе пользу, когда ты приступишь к тренировкам косё.

— Я и не представлял себе, дядя, что подобное возможно.

— Надеюсь, племянник, ты не думаешь, что мир ограничен возможностями твоего воображения.

Икэмацу снова помолчал, продолжая размышлять.

— Ты можешь мне что-нибудь сообщить о существах, которые это совершили, или о том, как именно они это проделали? — спросил он Синбиана.

— Это произошло стремительно, дядя. В мгновение ока. Но, кажется, я уловил их ментальность. Они в смятении. Они не понимают нашего мира, но пытаются. Поэтому и поступают так. Они не понимают, что наносят ущерб живым существам.

— У них нет представления о дискретных объектах, — согласился Икэмацу. — Это очевидно из их собственного облика. — Фактически, подумал он, такие действия были бы вовсе невозможны в нормальном пространстве. Захватчики принесли с собой родное пространство, являвшееся теперь в форме протяженных линий или нитей.

— А ты видел это животное, Паута? — спросил Синбиан.

— Нет, — ответил Икэмацу, тут же заинтересовавшись. — А почему ты спрашиваешь?

— Он тоже здесь. Он не может быть далеко.

— С ним поступили аналогично?

— Не знаю. Но не думаю, что он в доме.

— Я отправляюсь на поиски химеры, — сказал ему Икэмацу. — Вернусь, как только смогу. Тем временем не посрами моих уроков, не теряй присутствия духа.

Синбиан не ответил, и Икэмацу устремился прочь из комнаты.

Паута обнаружить оказалось несложно. Существо было в нескольких ярдах вниз по дороге, частично скрытое зарослями растений с шероховатым длинным стеблем.

В общем-то Паут стал частью одного из растений, и наоборот. Обезьяночеловека зажало на корточках; стебли выныривали из его ягодиц, сливались с руками, ногами и туловищем, прорастали сквозь локти, колени, брюшину и гортань. Крупный цветок с желтыми лепестками обрамлял лицо.

Лицо. Лицо и привлекло внимание Икэмацу; химера ёрзала в немом тупом отчаянии, взирала на него крупными жалобными глазами. Ибо в этом лице, как в бланманже, заключена была дзен-пушка. Пушка стала его лицом, по крайней мере частично. Приклад торчал на месте носа, дергался и помахивал в сторону Икэмацу, придавая лицу очертания мотыги. Ствол сливался с широкими отвислыми губами Паута и исчезал во рту.

Икэмацу изучил представшее ему поразительное зрелище и наклонился к химере, уперев руки в бедра.

— Как ты любил эту свою игрушку! Теперь она поистине твоя. Ну как, все еще не хочешь с нею расстаться?

Паут яростно замотал головой, желтые лепестки сотряслись, словно в бурю. Парализованный ужасом мозг его исторг мощную волну отвержения.

— Не надо пушки! Не надо пушки!

— Если я сумею освободить тебя от нее, ты согласишься, чтобы она перешла ко мне? Ты должен расстаться с нею по собственной воле. В противном случае она так и останется с тобой сочленена.

Усилие, необходимое для общения с Икэмацу, дорогого стоило Пауту. Он осел и стал лихорадочно втягивать ртом воздух; выступавший из гортани стебель перекрывал ему горло. Потом Паут медленно кивнул.

— Хорошо, — пробормотал Икэмацу, — но как это сделать?..

Он осторожно протянул руку, коснулся деревянной рукоятки пистолета. Зажал ее большим и указательным пальцами, потянул на пробу.

Пушка почти без сопротивления выскользнула из лица Паута. Черты с едва слышным плямп восстановились.

Паут разрыдался.

Наконец-то косё Хако Икэмацу позволил себе миг торжества. Наконец-то дзен-пушка была у него в руках.

Воплощение дзен в искусстве электроники…

Как ни странно, никаких следов контакта с плотью Паута изнутри на пушке не осталось. Ни влаги, ни слизи. Ни даже телесного тепла, лишь привычное более стылое тепло приятного на ощупь дерева. Икэмацу вертел пушку в руках, изучая ее по всей длине.

Он знал ее возраст: более трех земных веков. Он знал ее происхождение: мастер дзен, создавший артефакт, был монахом ордена, от которого в свое время отпочковался его собственный. Внешний вид пушки воплощал определенные культурные понятия: она казалась импровизированной, незаконченной, грубоватой, однако было в этой незаконченности невероятное мастерство… На японском той эпохи это понятие обозначалось ваби, безыскусная простота, свойственная опавшим листьям на тропинке, воротам, подпертым подвернувшимся под руку куском дерева, и вместе с тем — тихое торжество адекватности и сознательного равновесия. Пушка обладала сибуса, прекрасным несовершенством. Лишь ее незавершенность могла в неполноте своей объять необъятное, выразить суть реальности. Древесина не была лакирована, сохраняя следы резца…