Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 38

– Ты ничего там не узнаешь, родной, – прошептала Лена и коснулась губами его плеча. – Я боюсь, Сережа. Места себе не нахожу. Держусь, как могу, при девочках. Там же война. Тебя убьют, Сережа… Я прошу тебя…

Алехин почувствовал, как повлажнели волосы у него на груди. От ее слез. Он поднял руку к ее мокрой щеке, прижал к себе голову и поцеловал ей волосы на макушке, потом приподнялся, обнял и поцеловал в губы… И тут проснулся от громкого, как пожарная сирена, звонка. Вновь звонил гостиничный телефон. Он резко вскочил, схватил трубку. Посмотрел на часы. Было два ночи.

– Уважаемый гость, простите за поздний звонок, – прощебетал девичий голосок с мягким южнорусским акцентом. – Вы хотели бы хорошо отдохнуть, расслабиться в компании с нашими девушками?

Алехин протер глаза. В комнате было темно и душно. Окно закрыто. Кондиционер он не включал.

– Пришли мне русскую девушку от тридцати пяти до сорока лет, среднего роста, грудь третьего размера, некурящую, не брюнетку, – продолжая тереть глаза, вполголоса сказал Сергей, словно все еще боялся кого-то разбудить. – Есть у вас такие?

– У нас девушки на любой вкус, – с готовностью ответила трубка. – Вам на когда?

– На сейчас.

– Хорошо, ожидайте. Предоплата сто процентов. Девушке. На месте. Тариф – две тысячи рублей час, шесть тысяч рублей до утра, десять тысяч на сутки.

– А на неделю?

– По договоренности, – трубка захихикала. – Хорошего вам отдыха.

Девушка постучала в дверь через пятнадцать минут. Алехин успел принять мужской мгновенный «командировочный» душ и почистить зубы. Голый, прикрываясь полотенцем, он открыл дверь, повернулся и, не взглянув на девушку, лег в постель, накрывшись простыней.

Проститутка вошла и закрыла дверь. Сказала «добрый вечер». Тем же самым голосом, что и трубка четверть часа назад. Прошла в комнату. Села на стул у стола. Положила на стол сумочку и открыла ее. Алехин с трудом разглядел девушку в неярком свете ночника, висевшего у кровати на стене, – такой маленькой она ему показалась. На вид и восемнадцати не дашь. Волосы темные, коротко стриженные. Худенькая, невысокая. Груди не было совсем.

– Кристина, – представилась она застенчиво.

– Так это ты мне звонила? – спросил Алехин.

– Да, я, – девушка продолжала смотреть в сторону. – Вы простите. Просто сегодня мое дежурство. Двух остальных уже разобрали. Мне уйти? Я понимаю, что вы не то хотели. Но я… не курю.

– Оставайся, раз уж пришла, – рассмеялся Алехин. – Хоть поспишь у меня до утра.

– В смысле?

– Раздевайся, ложись. Поздно уже.

– А деньги?

– На столе.

Кристина пересчитала шесть бумажек, положила их в сумочку, быстро разделась, достала из сумочки блестящий квадратик и подошла к постели.

– А душ, Кристина? У меня горячая вода есть.

– Я утром принимала.

– Теперь примешь ночью. Давай, давай, топай в ванную.

Кристина смущенно выполнила приказ и провела в душе чуть ли не полчаса.

«На неделю вперед», – подумал Алехин.

Вернувшись, Кристина села рядом с ним на кровать, прикрывая несуществующую грудь рукой и, как конфетку на ночь, протянула ему презерватив.

Алехин положил его на тумбочку за голову и подробно проинструктировал Кристину, как лечь: справа от него, обхватить его рукой и ногой, положить голову ему на грудь. Голова Кристины пахла солнцем и семечками. Сергей уткнулся подбородком в ее волосы и закрыл глаза. Он покрепче обнял ее плечо и почувствовал, как она откликнулась всем телом. Так они проспали до утра.

– Сколько тебе лет? – спросил Алехин утром.

– Семнадцать с половиной.

– Как тебя зовут, Кристина?

– Лена. А вас?

– Макаренко, – Алехин вручил ей неиспользованный презерватив. – И не забудь свое software40.

Лена хихикнула, положила презерватив в сумочку, смущенно, по-детски улыбнулась и вышла за дверь.

* * *

В парке было людно. Сергей с трудом нашел свободную скамейку. В небольшом квадратном пруду действительно плавали четыре пары черных лебедей.

– А вы знаете, Сергей Михайлович, что лебеди живут всю жизнь только в одном браке? – спросил прохожий, мужчина средних лет, остановившись у его скамейки. – Да, да. Более того, если один из супругов погибает, то оставшаяся половинка живет до конца своих дней в одиночестве и больше партнеров не заводит.

Незнакомец снял черную бейсболку с эмблемой Dallas Cowboys и широко улыбнулся щербатым ртом с неровными желтыми зубами.

* * *

Он был улыбчивым по жизни, но сейчас ему было не смешно.

– Ты разумеешь, падла, х…есос ментовский, крыса е…аная, каких золотых пацанов ты сдал? – наклонившись над ним, просипел Гнедой. – Ребята чалятся на зоне по твоей вине, паскуда, а ты тут жируешь, петушило! Ты ж их еще и обобрал, падла! Крыса ты, в натуре, помойная. Менты тебя отмазали, а ты, Гитлер, должен был щас под шконкой тухнуть. Там бы тебя и загасили, как два пальца об асфальт. Но ты думал, мы тебя не достанем. А мы достали. Вот и будет тебе щас казнь лютая, как на зоне.

Гена Филимонов, в прошлом художник и свадебный фотограф, а теперь торговец наркотиками по кличке Гитлер, лежал связанный по рукам и ногам, упакованный, как куколка гигантской бабочки, в спальный мешок, сквозь который спину уже прожигала холодом и страхом заледеневшая осенняя земля. Бандиты вывезли его на свою турбазу «Хрустальная» под Ебургом. Здесь кричи не кричи, никто не услышит – лес кругом. Кляп у него изо рта вытащили для последнего слова. Из запекшихся окровавленных губ в морозный воздух вылетал пар. Облачко за облачком. Глаза моргали, тело, словно пробитое электрошокером, нервными судорогами тряс ледяной ужас. Он не мог произнести ни слова. Смотрел снизу вверх на темные силуэты своих мучителей и ждал смерти. Как избавления. Только бы не больно было, думал Гитлер. Он не выносил боли. Его зубной врач, протирая спиртом прокушенную руку, сказала, что у него болевой порог отсутствует и что ему нужно сначала нервы вылечить, а уже потом к стоматологу записываться. Теперь было уже поздно лечить нервы.

– Закроешь, глаза, падла, мы тебя пилой пилить будем, – продолжил Гнедой, еще ниже наклонившись к лицу жертвы. – Слушай расклад. Сейчас Заноза будет вкручивать тебе между ребров супинатор. Вот эту заточку железную из твоего ботинка, гнида. Тебе коци больше не пригодятся. А мы все будем смотреть тебе в глаза до последнего. Пока штырь не проколет тебе, падла, твое гнилое сердце. Смотри! Дернешься, закроешь, сука, глаза, мы тебя по частям нарежем. Только медленно-медленно.

Гитлер не мотал еще ни одного срока и не знал, как казнят на зоне «крыс». А Гнедой и Заноза знали. Два «приговора» Заноза привел в исполнение собственноручно. Казнь провинившегося блатного проводится в соответствии с устоявшимся ритуалом. В установленном старой тюремной традицией порядке. Когда приходит малява с приговором, из ботинка достается супинатор. Его долго точат о бетонный пол. Сам приговоренный может точить – содержание малявы пахан не разглашает, – и он не подозревает, что эта заточка скоро пройдет между ребер именно ему. Все в бараке или в камере готовятся (билеты «раскуплены»), но никто еще не знает, кто «крыса кумовская» – или же он придет с послезавтрашним этапом, или он пьет чай в соседней хате, или вот он, сука, спит на верхней шконке. Или это ты сам и есть. О том, что заточка изготовлена по ее душу, «крыса» узнает лишь тогда, когда по сигналу пахана сокамерники набрасываются на него, вяжут и запихивают в рот его же носки – чтобы не скулил перед казнью. А то прибежит «кум» и все испортит.

Но сейчас эта предосторожность была излишней – вокруг места казни на десятки километров тайга. Ори сколько хочешь.

– Как понял меня, фашист? – закончил вступительную часть Гнедой. – Если все ништяк, даем тебе последнее слово, сука.

Филимонов заморгал глазами навыкате и попытался качнуть головой.

– Ре… ре… ребята, простите меня, – прошептал Гитлер. – Я не «крыса», мамой клянусь.

– Мы твою маму на х…ю видали, Гитлер, – Гнедой цыкнул слюной себе под ноги и перекрестился. – Ну, Заноза, поехали. С богом.