Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 35

– Спасибо, – смущенно ответил Алехин. – В следующий раз.

В этот момент у Николаича зазвонил телефон. Он посмотрел на экранчик, поспешно вышел в другую комнату и захлопнул за собой дверь. Слышно было, как он оправдывался перед кем-то на повышенных тонах.

– Жданов, подожди, – неожиданно сказал Рыбников, когда Алехин уже был в дверях. – У тебя мобильник с собой? Набери мой номер и сохрани. Позвони завтра, если останешься. Может, что-то образуется. А пока ищи билет.

Он продиктовал Алехину номер. Тот набрал. Через секунду в нагрудном кармане куртки у Рыбникова заиграло «Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-чики-чики-та...».

Рыбников похлопал Алехина по плечу и пожал ему руку. Алехин спустился по лестнице на первый этаж и вышел во двор. Грузовик стоял впритык к обитой ржавым железом двери. У черного «Мерседеса» маячили двое в серых костюмах. Не глядя на них, Алехин направился к выходу на улицу. Эфэсбэшники курили, смеялись и смотрели ему вслед.

До отеля было десять минут ходьбы. Несмотря на жару, Алехин решил не брать такси, а прогуляться и все хорошенько обдумать по дороге. Какого хера он вообще тут делает? Зачем вернулся в Россию? Что он может изменить? На хрена ему Донбасс? Его жена и дочери погибли. Их нет, нет. Даже если он найдет то место, кто ему выдаст их останки? (Алехин и в мыслях старался избегать называть их по именам. Особенно дочек.) По документам он не имеет к ним никакого отношения. Он для них теперь вообще – никто. Ни муж, ни отец, даже не дальний родственник. Какие у него права? И… Куда теперь приходить, чтобы помянуть их, приносить цветы? Просто у могилки посидеть?

– Сережа, чего ты хочешь? – Алехин сказал это вслух, остановившись на тротуаре.

Проходившая мимо женщина средних лет с двумя темными матерчатыми авоськами в руках, оглянулась на него, покачала головой и продолжила путь.

Спохватившись, Алехин стал отвечать на свой вопрос уже про себя: «Не ври хоть сам себе. Тебе совсем другое нужно. Просто узнать, кто, как и почему. Так ведь? Чтобы что? Отомстить? Кому? Как?»

Ни на один из этих вопросов ответа у него не было, кроме фирменного «Проснемся – разберемся». Но для этого нужно было хотя бы проснуться. Все последние дни он провел, как во сне. Только в самолете, после объявления о скорой посадке, он вообще осознал, что приземляется – в Москве.

Там же в кассе «Аэрофлота» он купил билет в Ростов. Вылет на следующий день. Он даже не смог заставить себя поехать в город. Просто взял такси из Шереметьева в Домодедово и в машине вновь уснул.

Проснулся с тем же не проходящим ощущением пустой головы, пустой души и сердца, словно вырезали из него какой-то главный орган, без которого жить невозможно в принципе, а он почему-то все еще живой. Как зомби. И нет, конечно, голова не была пустой. Она была набита постоянно шевелящимися мыслями, которые мельтешили и налезали друг на друга, сбиваясь и путаясь. Как черви в банке у рыбака.

И что было делать в Москве? Поехать посмотреть на дом? Чтобы рвать себе душу в клочья? И подставиться?

«Хватит истерить, Алехин, – приказал себе бывший опер. – Определись здесь и сейчас, пока не поздно. Либо возвращайся в марину, где тебя уже обыскались все армяне Америки, или еще куда. Куда захочешь. Ты же миллионер, Алехин. Ты можешь все. Кроме одного. Не можешь вернуть свою семью. И никогда не сможешь. Не хочешь жить дальше – купи себе ствол, а там все просто и почти безболезненно. Четыре варианта: в лоб, в висок, в рот и в сердце. Все работают, если палец на спуске гнется».

Вдруг Сергей понял, что это не он сам с собой говорит. Это не его слова. Не его мысли. Вся эта рефлексия была чужеродной ему, как вирус, проникший и разрушающий его изнутри. Надо было немедленно заканчивать с этим самокопанием и думать о конкретных следующих шагах.

Он остановился на углу, купил в уличном ларьке стакан семечек и пошел дальше, лузгая семки, как мальчишка из его детства на улице Ебурга, когда он был беден, одинок и счастлив, о чем не догадывался.

Город жил оживленной будничной жизнью. Такой характерной ростовской. Машин на улицах было много, но без пробок, как в Москве. Много «Жигулей». В Москве их теперь редко встретишь. Водители то и дело гудели друг другу, высовывались из окон и крутили у виска пальцами. Среди пешеходов особенно много было военных. Это в первую очередь бросалось в глаза. При этом большинство из них выглядели не охранниками банков, аптек, магазинов, выряженными для устрашения в военную форму, а настоящими военными – с «Калашниковыми», перекинутыми через плечо за спину дулом вниз.

Еще подъезжая к городу на такси из аэропорта, Алехин обратил внимание на колонны бронетранспортеров, танков и крытых зеленым брезентом грузовиков. «Удивительно, – усмехнулся он про себя, – что жители еще не роют противотанковые рвы и окопы, а в небе над Ростовом не висят аэростаты». Тогда было бы полное ощущение, что фашистские танковые клинья уже приближаются к окраинам города по шоссе от Таганрога. На какое-то мгновение Алехину показалось, что он явственно слышит рокот танковых моторов «панцервагенов» и даже видит перед глазами черные кресты в белой окантовке на их приземистых бортах и прямоугольных башнях из военных фильмов его детства, например эпопеи «Освобождение», которую смотрели всем классом. На секунду зажмурившись, он снова открыл глаза. Наваждение рассеялось. Танки, двигавшиеся навстречу, были высокими и без крестов. На них вообще не было никаких опознавательных знаков, кроме широких белых полос на бортах. Полосы проплывали мимо него, как гробовые крышки: одна, вторая, третья, четвертая…

Сочно пахнущие свежеотжатым подсолнечным маслом семечки вернули Алехина к жизни. И тут же он ощутил острый приступ голода. По пути ему попалось полуподвальное заведение с вывеской «Караоке-бар “Сергей Есенин”». Не останавливаясь, он прошел мимо и через блок-полтора увидел какую-то огромную позолоченную дверь, по обеим сторонам которой стояли два молодых человека в новенькой отутюженной казацкой форме времен «Тихого Дона». В руках у них были торчащие вверх шашки наголо, а на головах – широкие черные каракулевые папахи. Выглядели они как-то странно. Что-то во всем этом антураже было настолько не вяжущееся ни с Ростовом (в его представлении), ни с каким другим знакомым ему русским городом, тем же Ебургом или Тверью, что Алехин остановился и спросил часовых, не ресторан ли это и нельзя ли здесь перекусить.

Один из казаков вложил шашку в ножны, попросил у Алехина закурить и, услышав в ответ, что приезжий человек некурящий, просветил его, что это клуб и в нем есть и бар и ресторан, только они, как и клуб, открываются через час и будут работать всю ночь напролет.

– Какой клуб? – поинтересовался Алехин.

– Мужской. «Голубой Дон».

– Понятно, – Алехин улыбнулся, поделился с охранниками семечками, отдал им честь, взяв под козырек воображаемого кивера, и через десяток метров свернул налево, на площадь с большим собором с золочеными куполами с одной стороны и забегаловкой под вывеской «Надежда» – на противоположной. Туда он и направился.

«Вера и надежда тут на площади, а любовь – за углом, как и положено», – заключил про себя Алехин и только теперь понял, что так резануло его в облике казачков – оба были без усов и с напомаженными ярко-вишневыми губами.

Алехин покачал головой и улыбнулся – впервые с тех пор, как утонула его яхта вместе с Галей и армянскими ковбоями. Случайная встреча с ряжеными казачками, несущими караул у дверей «Голубого Дона», и нарастающее с каждой минутой чувство голода вернули его к жизни. Он больше не думал о самоубийстве.

«Все по порядку, – открывая дверь «Надежды», Алехин вырабатывал план ближайших действий. – Сначала перекусим, потом достанем военный билет, потом узнаем правду, потом проснемся – разберемся и…»

Параллельно бегущая и более не путающаяся другая мысль уже подсказывала ему, где в этом городе можно приобрести военный билет.

Харцизск. Донецкая область. Июль