Не влюбляйтесь в негодяев (СИ) - Эрос Эви - Страница 15

Но он точно не будет меня целовать. Даже если вместо воды ему коньяк подсунуть.

А раз он не будет…

— Макс?

— А?

— Могу я… приласкать тебя?

Он немного помолчал.

— Ты имеешь в виду минет?

— Не только. Просто. Можно? Я очень хочу.

— Ладно.

Я вылезла из-под одеяла, откинула его и с Макса. Подползла ближе, приподнялась на локтях… и начала осторожно и медленно целовать его грудь. Легко-легко, быстро-быстро. Чтобы не напрягся, не остановил…

Но он не останавливал. И я совсем осмелела, начала высовывать язычок и чуть-чуть лизать кожу Макса. Дыхание его изменилось, стало чаще и тяжелее. Я улыбнулась и спустилась ниже, покрывая поцелуями живот, бёдра и постепенно подбираясь к самому главному…

Это «главное» уже стояло, как Александрийский столп. Я мягко обхватила его рукой и провела языком по всей длине. Услышав невнятный стон Юрьевского, я ещё раз облизала его член, обводя языком набухшие вены, поласкала уздечку — и наконец взяла в рот.

Огромный какой… Я чуть привстала, коснувшись бедра Макса своими сосками, превратившимися в чувствительные пики, и постаралась принять его член глубже. С трудом…

— Света… — простонал Юрьевский, приподнялся, обхватил мою голову руками и начал толкаться в мой рот. — Шире открой, шире…

Да куда уж шире…

Макс протяжно и полубезумно хрипел с каждым своим движением, и я тоже начала сходить с ума. Опустила руку и стала ласкать клитор. Там оказалось столько смазки, словно Юрьевский уже в меня кончил…

Он, наверное, заметил мою отчаянную попытку получить собственное удовольствие. Вышел из моего рта, уложил на постель животом вниз, раздвинул мне ноги — и как всегда, оказался внутри одним стремительным движением.

— Какая ты узенькая девочка… Всё время боюсь что-нибудь порвать… Но очень мокренькая…

Я попыталась приподняться, но Макс не дал — прижал ладонью к простыне.

— Лежи… Я сам…

Я что-то невнятно простонала, и он ускорился, вбиваясь в меня со смачным влажным звуком. Опустил одну ладонь вниз, потрогал вход в меня, хмыкнул — и переместил руку мне на ягодицу. В следующую секунду я почувствовала, как он медленно вводит один палец… в попу.

Протестующе дёрнулась, но Юрьевский успокаивающе прошептал:

— Не волнуйся, я неглубоко… Больно не будет…

Больно и правда не было. Наоборот — безумно приятно. Макс нашёл там какую-то точку и начал массировать её в такт движениям своего члена внутри меня, и это оказалось так… сладко…

Внизу живота скручивался тугой горячий узел, и с каждым своим толчком Юрьевский словно развязывал этот узел. Тонкой нитью по моему телу скользило наслаждение, и в конце концов я не вынесла — закричала, чувствуя, как сжались мои мышцы вокруг его члена и пальца. В глазах засверкали звёзды, в ушах зашумело…

Кажется, я умираю. Или уже умерла.

Но Максу всё было мало. Он перевернул меня на спину и вновь ворвался в моё лоно, одной рукой упираясь в кровать, а другой изо всех сил сжимая грудь. До боли, до кругов в глазах…

— Я… не могу… — простонала жалобно, содрогаясь в очередном оргазме.

— Можешь, — сказал Юрьевский хриплым, как после перенесённой простуды, голосом. — Сейчас, детка, потерпи… Я уже почти…

Внутри меня всё горело, когда Макс наконец в последний раз буквально проткнул меня своим членом, стиснул грудь — и обессиленно упал на меня, трясясь, как в лихорадке.

Я подняла руки и осторожно погладила его по спине. Пальцами зарылась в волосы, перебирая каждую прядку, дотронулась до седой…

Он немедленно вышел из меня и откатился в сторону.

— Всё. До утра я не встану. Во всех смыслах этого слова, — простонал Юрьевский, закутался в одеяло, отвернулся от меня и почти сразу задышал глубоко и спокойно, как все спящие люди.

Я тихонько вытерла мокрые бёдра бумажными платочками, подползла к Максу и обняла его одной рукой. Улыбнулась, когда он ничего не сказал по этому поводу — значит, и правда спит.

Спи, спи. А я буду тебя обнимать. И нюхать.

Пусть хотя бы во сне у нас с тобой всё будет хорошо и правильно…

Мне приснилась мама.

За те шесть лет, что прошли с гибели родителей, она снилась мне всего раза два. Только в первый год, который был для меня самым сложным.

Я увидела парк, покрытый инеем, заснеженный и стылый. Воздух казался безумно холодным, и солнца не было — небо белое, как обычно бывает в ноябре или марте.

Деревья чуть блестели от тонкого слоя инея, ветки, казавшиеся слепленными из снега, едва заметно качались на ветру.

Мама сидела на скамейке и вязала что-то длинными спицами. Я присмотрелась: это были пинетки.

Наверное, для Саши.

Скамейка тоже была заледенелой, и я забеспокоилась.

— Мам…

Она подняла голову, улыбнулась мне.

— Ты не сиди тут… Холодно же…

— Ничего, Светик.

Она всегда называла меня так… Светик, Светик-цветик, Светоцветик…

— Ничего. За зимой обязательно будет весна. Просто нужно подождать.

Я усмехнулась.

— И тогда зацветёт сухое миндальное дерево?

Мама, конечно, прекрасно помнила, откуда эта фраза. «Кентервильское привидение» — один из моих самых любимых детских мультиков.

— Обязательно зацветёт, Светик. Оно не цвело, потому что рядом с ним не было тёплой, доброй и солнечной души. А когда появляется солнце — лёд тает и всё цветёт…

Я хотела спросить у мамы что-то, но не успела — сон растворился. Я открыла глаза и увидела, что по-прежнему нахожусь в своей комнате, рядом на спине спит Юрьевский, а на улице идёт снег.

Пушистые, как тополиный пух, снежинки кружились в воздухе, танцевали, и глядя на них, мне было почему-то очень легко дышать.

Я села на постели, улыбнулась и вдруг вспомнила…

Сзади зашевелился Макс, и я спросила у него, не оборачиваясь:

— Сегодня ведь пятнадцатое ноября, да?

— Да, — он зевнул. — А что?

— Просто. У моей мамы сегодня день рождения.

— А-а. Поедешь поздравлять? Или по телефону позвонишь?

— Нет. Я не могу её поздравить, как бы ни хотела. Они с папой погибли шесть лет назад.

Юрьевский молчал. Не знаю, почему, но я вдруг начала рассказывать… мне очень хотелось рассказать ему. Именно ему…

— Ты, наверное, не помнишь. Тогда самолёт упал с нашими туристами, возвращавшимися из Турции. Там все погибли, не только мои родители. Сашка с тех пор боится летать. Ей тогда пятнадцать было, она ревела белугой… А я страшно не хотела, чтобы её у меня забрали. Сам понимаешь — двадцать лет, я на последнем курсе института была. Начала срочно работу искать, никуда не брали без опыта-то. А потом я пришла на собеседование в твою компанию, и проводил его сам Мишин. Он-то меня и взял, не знаю уж, почему. Перспективу какую-то увидел… Я поэтому до сих пор считаю себя ему обязанной и берусь за любой заказ.

Макс опять зашевелился, сел рядом со мной. Я повернулась к нему лицом и улыбнулась, увидев, как внимательно он слушает.

И поймала себя на мысли, что мне очень нравятся его губы…

— Ты тоже боишься летать? — спросил он тихо, и я покачала головой.

— Нет. Знаешь… Я только в прошлую пятницу вдруг поняла, что Саша так и не выросла. Мне уже не двадцать, а двадцать шесть, я совсем другой человек. А сестра так и осталась пятнадцатилетней глупой девочкой, эгоисткой до мозга костей. И отчасти в этом виновата я.

— Глупости.

— Это не глупости, просто факт. Я ведь не говорю, что виновата целиком и полностью… Но отчасти — да. Слишком сильно дрожала над ней, берегла от всего. Нельзя так… Как она жить дальше будет?

— Прекрасно будет жить. Всё для себя — отличная философия. Очень удобная. А тебе её жалко? Даже после того, что она сделала?

— Да. Даже после этого…

— Добрая ты, Света, — Макс хмыкнул. — А…

Но договорить он не успел. У меня вдруг пронзительно и противно зазвонил телефон.

Я вскочила с постели, совершенно забыв про собственную наготу, на секунду смутилась — но тут же решила, что смущаться поздно, и решительным шагом направилась к столу, на котором и лежал мой телефон.