Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 92

Камилла вздохнула с облегчением, когда крестная, поцеловав ее в щеку, удалилась. Несколько растерянная, мадемуазель Фонтеруа поискала глазами мать.

Он склонился к Валентине, озабоченный и предупредительный. А та, обычно такая прямая, будто одеревеневшая, мягко, едва заметно тянулась к нему. Они беседовали вполголоса. На нем был темный элегантный костюм с двубортным пиджаком, на лацкане которого поблескивал орден Почетного легиона, на руке — траурная повязка. В его тонких изящных пальцах дымилась сигарета, в другой руке он держал хрупкий бокал с водой. Именно в этот момент Камилла поняла, что Александр Манокис и есть отец ее брата.

Разом все стало на свои места, теперь было ясно, почему во время войны, когда она, придя на улицу Тревиз справиться о здоровье Александра, обнаружила у изголовья кровати подпольщика свою мать, заботливую и обеспокоенную. Увидев дочь, Валентина вспылила, но тогда Камилла не поняла почему. Значит, мать вытащила Александра из когтей гестапо, спасла его и выходила отнюдь не из дружеских побуждений, не в силу душевной доброты. Нет, она действовала с решительностью влюбленной женщины.

«И папа это знал, — подумала Камилла. — Но когда он догадался? Сильно ли страдал? Как она осмелилась пригласить в дом своего любовника сейчас, сразу после того как папа умер?»

Обида сделала ее несправедливой. Манокис стал значимой фигурой в парижской меховой индустрии. Каждый знал, что свои первые шаги после приезда в Париж он делал в Доме Фонтеруа и что именно Андре предоставил греку возможность выиграть золотую медаль на выставке 1937 года. Эта победа стала поворотным пунктом в карьере Александра. Также каждый знал, что Валентина спасла жизнь Манокису во время войны. Все удивились бы его отсутствию.

В глубине салона Максанс что-то обсуждал с Одилью. Юноша размахивал руками, его глаза горели. Несомненно, как обычно, рассуждает о фотографии. Камилла сравнила отца и сына. Теперь, когда она знала правду, их сходство бросалось в глаза. Молодая женщина ощутила сильное раздражение. Она очень хорошо относилась к Александру Манокису. Находила его интересным, восхищалась его талантом, но представить его с матерью… Впредь она не сможет ему симпатизировать. Камилла с горечью подумала, что ее мать уничтожила ее дружбу с греком.

Перед глазами танцевали черные точки. Внезапно молодой женщине показалось, что она задыхается. Она проскользнула мимо друзей семьи, которые тщетно пытались удержать девушку, чтобы выразить ей свои соболезнования. В вестибюле Камилла схватила сумку и перчатки и выскочила из квартиры. Лишь узкая юбка и тонкие высокие каблуки помешали ей побежать сломя голову.

Пьер Венелль отметил поспешный уход Камиллы. Было видно невооруженным глазом, что молодая женщина потрясена смертью отца. Запавшие щеки, бледный цвет лица, лихорадочные жесты: Камилла постоянно теребила нервною рукой драгоценную брошь, приколотую к лацкану пиджака. Ее светлые глаза, так напоминающие прекрасные глаза ее матери, потемнели, как небо перед бурей.

Что касается его самого, то Пьер тщательно скрывал свои чувства. Странным было то, что смерть Андре опечалила его, выбила из колеи, и банкир пенял себе за эту слабость. Мужчина повернулся, чтобы взглянуть на Валентину, и на его лице появилась ироническая улыбка. Ему тоже следует умереть, поскольку только тогда он перестанет ощущать волнение при виде этой прекрасной женщины. Затянутая в черный костюм, она походила на персонажа «китайских теней»[71], именно тенью прошла по жизни Венелля эта красавица.

Пьер вспомнил тот день, когда Валентина пришла просить спасти ее любовника. Чутье не подвело неприступную красавицу. Конечно, она знала о его отношениях с немцами, но она даже не подозревала о «Нелюбимой». И мадам Фонтеруа вынудила банкира броситься на помощь человеку, которого следовало бы оставить гнить в застенках гестапо только потому, что он сумел преуспеть там, где сам Венелль потерпел полный крах. Раз за разом мужчина задавался вопросом, с чего это вдруг он проявил несвойственное ему великодушие? Ведь Валентина ничего не обещала ему взамен. Нет, она, несомненно, обладала удивительной силой воздействия. Мадам Фонтеруа была одной из тех женщин, чьим пленником ты остаешься только потому, что сами они не принадлежат никому.

— Я должен сказать вам спасибо, — раздался глубокий грудной голос у него за спиной. Пьер вздрогнул — на него серьезно смотрел какой-то мужчина.

— Прошу прощения?

Незнакомец протянул руку.

— Манокис. Несколько лет тому назад вы помогли мне выпутаться из одной крайне неприятной ситуации. До сегодняшнего дня я не имел возможности поблагодарить вас.

Пожимая руку собеседнику, Пьер припомнил, что он действительно никогда раньше не встречал Александра Манокиса. «Как странно, — подумал он, — а мне казалось, что я его знаю». Отныне у любовника Валентины появилось лицо. Это раздражало, потому что, обретя плоть, Манокис стал банальным.

— Не вижу в этом ничего страшного, — раздраженно ответил Пьер.

— Вы — возможно. Но я…

Александр улыбнулся, однако его глаза остались холодными. Затем он откланялся, не сказав более ни слова. Пьер смотрел, как грек покидает гостиную.

А вот ей не потребовалось ничего говорить — Венелль вдохнул аромат духов и догадался, что у его плеча стоит Валентина.

— Я часто спрашиваю себя, что с ней сталось, — тихо сказал он.

— С кем? — спросила Валентина.

— С «Нелюбимой». Она украшает чью-нибудь гостиную в Гамбурге, Франкфурте или Мюнхене и ею любуются несколько жалких любителей пива с тупыми взглядами?..

— Мне думалось, что вы относитесь с меньшим презрением к этим несчастным немцам.

— А я полагал, что боши — ваши смертные враги. Прежде одна только мысль о них вызывала у вас приступ бешенства и ненависти.

Валентина задумалась.

— Я их по-прежнему не люблю, но я больше не ненавижу. С тех пор как они лишились души, они вызывают у меня жалость… А это еще хуже.

— Надо же, вы больше не видите жизнь лишь в чернобелом цвете. С одной стороны — добрые, с другой — злые. Вы стали мудрее, Валентина?

— Нет, Пьер, я стала вдовой.

К ним приблизился какой-то мужчина, чтобы выразить свои соболезнования, за ним следовала женщина в темном платье и вуалетке. Валентину незаметно оттеснили в другой конец комнаты. «Так она все-таки любила его, — подумал Пьер. — Она любила Андре, кто бы мог подумать!»

На следующий день, поздним утром, нотариус огласил завещание. Из нотариальной конторы Камилла отправилась на обед на авеню Мессии. Максанс извинился, сославшись на дела, и вышел. Было очевидно, что юноша не хочет участвовать в трапезе в компании матери и сестры. Атмосфера в доме накалилась. Камилла была зла не на шутку.

Уже оказавшись в могиле, отец преподнес дочери неприятный сюрприз. Согласно завещанию оба его ребенка наследовали Дом Фонтеруа в равных долях, но Камилла могла управлять делами до тех пор, пока Максанс не определится с выбором профессии. Слушая монотонный голос нотариуса, молодая женщина не могла избавиться от ощущения, что ее предали. Почему отец не выделил ей большую долю в предприятии, которой она могла распорядиться по собственному усмотрению? Тогда бы у нее были развязаны руки и она могла бы управлять фирмой, как сочла бы нужным. Отец не доверял ей? К чему было уравнивать в правах своих детей? Это несправедливо! Максанс не только не интересовался делами Дома, он даже не был сыном Андре. «Ах да, он носит фамилию Фонтеруа!» — шептал чей-то вероломный голосок в голове Камиллы.

Во время обеда обе женщины чувствовали себя скованно и говорили о пустяках тем фальшиво-жизнерадостным тоном, который они использовали с тех пор, как Камилла стала взрослой. В глубине души Валентина надеялась, что со временем их отношения станут более доверительными, но былые ссоры и непонимание продолжали отравлять встречи матери и дочери.