Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 112

Девушка тоже шла очень быстро, как будто по ее следам неслась стая волков. При этом Соня спрашивала себя: от чего она задыхается — от быстрой ходьбы или от страха?

Ей казалось, что за ней ведется слежка. Теплое пальто, вязаная шапочка на голове, варежки и шарф, скрывающий половину лица. Соня чувствовала, как пот струится по ее лбу. «Только не оглядывайся, — нашептывал ей внутренний голос. — Если они увидят, как ты оглядываешься, то сразу решат, что тебе есть что скрывать».

Эта постоянная подозрительность была неотъемлемой чертой режима, который юная особа так ненавидела. В ГДР каждый ощущал себя виновным, независимо от того, невинен ли ты как младенец, или замыслил что-нибудь противозаконное, как Соня этим утром. Любой мог быть тайным сотрудником Штази[81] — торговка газетами, привратник, почтальон и даже старый пьянчужка, проживающий на их лестничной площадке. Политическая полиция без зазрения совести вербовала доносчиков, щедро вознаграждая их услуги. Любой человек, не желавший слепо повиноваться диктату Социалистической единой партии, тут же попадал под подозрение.

В школе, между уроками русского языка и марксизма-ленинизма, их учили, что юный пионер, достойный этого звания, должен следить за своими родителями и немедленно разоблачить их, если те станут участниками капиталистического заговора. Вечером, оказавшись в постели, Соня зашлась горькими рыданиями, она даже не знала, почему плачет: то ли потому, что у нее не было родителей, то ли потому, что ее вынуждали следить за любимыми дедушкой и бабушкой, как будто они были предателями родины. Совершенно сбитая с толку, девочка не понимала, кому можно доверять. Ева, которая пришла проверить, спит ли внучка, нашла Соню в слезах. Бабушка успокоила малышку, объяснила, что она не должна никого и ничего бояться и что никто ей не желает зла. На следующий день у них состоялся долгий разговор, во время которого фрау Крюгер пункт за пунктом разобрала требования учителя, напомнив внучке, что той следует молчать и относиться с недоверием ко всем чужим людям.

Шквал ветра ударил Соне в лицо. В глазах стояли слезы, девушка повернулась, чтобы вытереть их платком, и, воспользовавшись случаем, осмотрелась. На первый взгляд никто ею не интересовался. Меж трамваев сновали маленькие «трабанты» с запотевшими стеклами, через выхлопные трубы машины выплевывали клубы черного дыма. Мимо, крепко прижавшись друг к другу, прошли двое студентов, какая-то женщина тянула за руку маленького мальчика, а гид-переводчик расхваливал акустику Новой оперы перед группкой иностранных меломанов. В эти дни в городе было больше приезжих, чем жителей, и Соне не следовало волноваться по поводу слежки. После открытия ярмарки в Лейпциге не осталось ни одной свободной комнаты, ни в отелях, ни у квартирных хозяек. «Бедненькая, ты совсем с ума сошла!» — сказала себе девушка и, прежде чем вновь тронуться в путь, попыталась восстановить дыхание.

Все было продумано до мелочей. Делегация Дома Фонтеруа вот уже три дня проживала в отеле «Астория», одном из самых фешенебельных в городе, расположенном недалеко от Центрального вокзала. Десяток манекенщиц и около пятнадцати служащих сопровождали Камиллу и Максанса Фонтеруа, прибывших в город, чтобы отпраздновать годовщину города ярмарок и годовщину их мехового дома. В три часа пополудни должно было состояться престижное дефиле, а уже на следующий день вся делегация возвращалась в Париж. Десять тысяч участников выставки и более чем полмиллиона посетителей — город бурлил, как полный доверху котел. Идеальная возможность для молодой женщины, снабженной поддельным паспортом и визой, затеряться среди многочисленной французской делегации.

Когда бабушка впервые заговорила о возможности покинуть страну, в сердце Сони зародилась надежда, но она решительно отказалась. «Я не могу оставить тебя!» — воскликнула девушка. Но бабушка, обладающая удивительным терпением и упорством, продолжала день за днем убеждать внучку. Соня должна уехать первой, Ева присоединится к ней позднее. Она уже стара, власти не сделают ей ничего плохого, они только рады будут избавиться от уже очень немолодой гражданки.

«Теперь моему отъезду может помешать только одно, — думала Соня, глядя на медленно кружащиеся хлопья, — снег». Администрация города могла закрыть аэропорт. Никогда еще в Саксонии не случалось столь сильного снегопада. Мэр города говорил о приближающейся катастрофе; полиция и армия были привлечены к расчистке улиц. Жители Лейпцига делали все возможное, чтобы гости могли свободно передвигаться по городу. «Раз они так заняты уборкой, им будет не до меня», — успокаивала себя Соня.

Девушка панически боялась, что ее остановят на границе, схватят и бросят в тюрьму. Ночью ей снились полицейские собаки и пограничники. Солдаты выкрикивали отрывочные приказы и целились в нее из автоматов. Одна из Сониных подруг-студенток была приговорена к двум годам тюрьмы за попытку бегства из Демократической Республики. Но после долгих колебаний Соня все-таки решилась: она хотела быть свободной, путешествовать по миру, рисовать то, что захочет. В этой серой и мрачной стране, окруженной колючей проволокой, ощерившейся пулеметами на вышках, юная фройляйн Крюгер чувствовала себя узницей. «Этим ты похожа на меня, — говорила бабушка, и в ее голосе проскальзывали ностальгические нотки. — В молодости я путешествовала по всей Европе. У меня даже дома своего не было, я жила в отелях». Порой Соня злилась на бабушку за то, что та открыла ей глаза. Быть может, Соне жилось бы много спокойнее, если бы она ничего не знала и была довольна новым режимом, который намеревался осчастливить весь немецкий народ.

Но Ева всегда была честна с внучкой, даже если правда причиняла боль. «Тогда почему же ты прекратила путешествовать, если тебе это так нравилось?» — с излишней резкостью как-то поинтересовалась Соня. «Потому что я встретила твоего дедушку». И на лице пожилой дамы расцвела девичья улыбка.

В Брюль Соня явилась с получасовым опозданием. Девушка надеялась, что Максанс Фонтеруа не станет на нее сердиться за это. Она ничего не знала о молодом человеке, кроме того, что он работал фоторепортером, что с ним следует говорить на французском и что он должен объяснить своей новой знакомой, что ей делать на следующее утро.

Соня толкнула дверь «Kaffeehaus», отодвинула плотную штору, которая сдерживала порывы ветра, и вошла в оживленный зал. Ее тотчас окутала волна приятного тепла, пахнущая ароматными жареными зернами кофе и свежими булочками. В зале оказалось очень много народу. Складывалось впечатление, что в поисках тепла сюда набился весь город. Несколько растерянная, Соня оглядывалась по сторонам, одновременно сражаясь со своими варежками и шарфом.

— Быть может, я смогу вам помочь? — прошептал кто-то серьезным тоном.

Соня вздрогнула и резко повернулась. Мужчина был на голову выше немки; строгое открытое лицо, ярко-голубые глаза и внушающая доверие улыбка. На Максансе были серый свитер с высоким воротом и старые вельветовые брюки. «Он меня совершенно не смущает», — подумала успокоившаяся девушка. Молодой человек взял из рук Сони большую папку с рисунками, по которой он должен был узнать фройляйн Крюгер, и повел ее к столику, спрятавшемуся за вешалкой с верхней одеждой посетителей. Он помог Соне снять пальто, а затем уселся напротив нее, загородив от всего остального зала.

— Что вам заказать? — спросил Максанс.

— Кофе со сливками, пожалуйста.

Француз сделал знак официантке в белом фартучке. У нее было такое сморщенное уставшее лицо, как будто рабочий день уже заканчивался, а не только начался. На ломаном немецком мужчина заказал кофе и булочки.

— Я сожалею, что опоздала, — извинилась Соня. — Но мой трамвай увяз в снегу.

Максанс окинул собеседницу изучающим взглядом, и она почувствовала себя неловко.

— Ничего страшного, — успокоил он ее, широко улыбнувшись. — У меня нет никаких дел, и вообще я приехал в Лейпциг исключительно ради вас. Так что я целиком и полностью в вашем распоряжении.