Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 111

— В наши дни клиентки хотят цвета и праздника, мадемуазель, — заявил Кардо, указывая на усеивающие его кабинет образцы мехов, окрашенные в зеленый, красный и голубой цвета. — Они отказываются от устаревших манто своих бабушек. Им больше не нужны меха, призванные подчеркнуть их социальный статус, но в которых они умирают от жары. Она желают окунуться в сладострастную роскошь, спровоцировать желание и, конечно же, удивить. И поэтому ради них мы с вами должны стать волшебниками.

Кардо обращался к лучшим аппретурщикам, сам подбирал цветовую гамму, соединял отдельные тона в симфонию цвета. Он создавал удивительную меховую мозаику, уделял огромное внимание положению каждой ворсинки, и поэтому при движении его уникальные творения из пушнины менялись, переливались, усиливая визуальное воздействие на зрителя. В своих безудержных фантазиях художник грезил о новых современных меховых творениях, которые удивляли бы своей беззаботностью. Иногда управляющий мастерской изумленно поднимал брови, считая, что экстравагантные задумки Кардо искажали саму суть материала. «Это мех или что-то иное? Эта норка меньше всего похожа на норку!» — ворчал Дютей. Отныне Дом Фонтеруа по настоянию Камиллы предлагал своим клиентам и одежду из кожи.

Молодая сотрудница принесла три манто, сшитые в лоскутной технике из меха волка и лисы: эти изделия в ближайшее время должны были появиться на обложке модного журнала. Сегодня утром их следовало отвезти к фотографу. Камилла осмотрела манто, тщательно упаковала их в чехлы из ткани цвета слоновой кости, украшенной красными буквами «F», затем спустилась в свой кабинет.

Ее секретарша Эвелина уже разобрала и подготовила почту мадемуазель Фонтеруа. Камилла попросила принести кофе. Одно письмо, очевидно личное, осталось нераспечатанным. В наружном конверте находился еще один, белый конверт, на котором ничего не было написано. Заинтригованная женщина вскрыла письмо и пробежала его глазами. Уверенный почерк с легким наклоном.

Дорогая Камилла!

Годы проходят… Мы так давно с вами не виделись, и я надеюсь, что у вас все хорошо.

Я решилась написать вам это письмо, чтобы рассказать, как поживает моя внучка Соня. Сейчас ей двадцать один год, она начала серьезно заниматься рисованием. Она очень талантливая девочка и увлекается шитьем. Она мечтает о карьере в индустрии моды. Я часто думаю о вас, о той дружбе, которая связывала вас с Сониным отцом. Они украли жизнь Петера, но я молю Небеса, чтобы у его дочери все сложилось иначе.

Искренне ваша,

Ева

«Бог мой! Она хочет, чтобы я помогла Соне выбраться из Восточной Германии!» — подумала Камилла.

Не надо было обладать даром ясновидения, чтобы прочесть эту просьбу между строк. Почерк, которым было написано письмо, отличался от почерка на конверте с печатью Мюнхена. Скорее всего, Ева Крюгер доверила надежному человеку отправить письмо из Федеративной Республики Германии, чтобы избежать цензуры. Но даже в этом случае пианистка не осмелилась писать открыто, а намек на Петера объяснял смысл послания.

Камилла не была в Лейпциге уже четыре года. В последний раз она отправилась на первый послевоенный аукцион пушнины, организованный местными властями. Торги в Лондоне, Нью-Йорке, Монреале или Ленинграде в полной мере обеспечивали потребности Дома в материалах, но молодая женщина хотела побывать в этом немецком городе, верная своему прошлому. Дом Фонтеруа и Брюль связывала долгая история любви. Камилла пробыла в Лейпциге всего два дня: шкурки, привезенные из стран Восточной Европы, разочаровали француженку, а из-за слишком волнующих воспоминаний она не решилась встретиться с кем-либо помимо коллег.

Виктор настаивал на том, что будет сопровождать любовницу в этой поездке: он хотел посмотреть город. Но Камилла решительно воспротивилась его намерениям. Она не желала видеть Брука в Лейпциге. Сама мысль о его появлении в городе казалась ей нелепой, даже неприличной. Лейпциг — это Петер, Лейпциг — это ее встреча с Сергеем после войны. В этом городе она оставила частицу самой себя. А такой человек, как Виктор, с его беззаботностью, костюмами от Чифонелли, с его ироничным взглядом, разве он мог понять ее переживания? В тот день они впервые поссорились.

Уже несколько лет Камилла читала статьи, рассказывающие о почти непреодолимой границе, что пролегла между двумя Германиями, о риске, которому подвергались «беглецы из Демократической Республики», стремящиеся попасть на Запад. Как и большинство жителей Европы, Камилла три года тому назад была шокирована, узнав о возведении Берлинской стены. Максанс тут же отправился на место событий. Он сделал снимки мужчин и женщин, выпрыгивающих из окон зданий, солдата восточного блока, вопреки своему долгу бросающегося на колючую проволоку в последнем отчаянном порыве. Сфотографировал он и подростка, лежащего у подножия стены, подростка, избитого военными за страшное преступление — стремление к свободе.

Погрузившись в свои мысли, Камилла налила себе кофе, добавила сахар. Она испытывала легкое головокружение, как если бы письмо Евы Крюгер заставило ее прервать бесконечный бег по кругу. Прошлое неумолимо напомнило о себе. Дочь Петера… Камилла представила не по годам развитую девчушку с черными волосами, которая с подозрением взирала на гостью, сидя за столом в крошечной кухне. Разве у нее не было матери, семьи, чтобы помочь ей? Почему Ева обратилась именно к ней?

Охваченная раздражением, Камилла сбросила слишком узкие туфли и принялась мерить шагами комнату. Ей всегда лучше думалось, когда она была босой.

Ева хотела устроить судьбу внучки. По-человечески это вполне понятно, но осознавала ли она, как это опасно? Те из восточных немцев, что повернулись спиной к коммунистическому «раю», приравнивались к преступникам и рисковали не только свободой, но и жизнью. У восточногерманских солдат, у пограничников был приказ стрелять в нарушителей границы, и они, не задумываясь, выполняли его.

Раздражение уступило место беспокойству. Перечитав письмо, Камилла поняла, что просто обязана помочь Соне. Как можно отмахнуться от этого крика о помощи? Мадемуазель Фонтеруа казалось, что она попала в ловушку. Петер умер, и она так и не успела поговорить с ним по душам. Камилла еще долго ругала себя за это, печалилась из-за того, что их дружба и влюбленность не устояли под напором обстоятельств. Если она поможет дочери Петера выбраться из страны, где та чувствует себя узницей, то наконец исполнит свой долг перед погибшим. Но, черт возьми, как она это сделает?

Камилла села в кресло, отодвинула чашку и попыталась привести в порядок бумаги, разбросанные по всему столу. И тут взгляд женщины упал на буклет, который она получила несколькими днями ранее. Весенняя Лейпцигская ярмарка откроет двери посетителям двадцать восьмого февраля, в этом году она приурочена к восьмисотлетию города, прославившегося своими международными ярмарками, а в наступающем году Дом Фонтеруа будет праздновать двухсотлетие своего основания. Так что есть повод достойно отметить оба эти события.

«Дефиле! — неожиданно сообразила Камилла. — Мы устроим в Лейпциге грандиозное дефиле, так мы отдадим дань старейшему городу меховщиков и напомним, что наша фирма всегда была одним из самых уважаемых клиентов на всех торгах. Тогда мы, воспользовавшись случаем, сможем вывезти Соню». Затея была рискованной, возможно, даже неосуществимой, но попытаться стоило.

Камилла нервничала. Она одна не сможет организовать Сонин побег. Ей нужен чей-то совет, помощь доверенного лица, у которого есть опыт пребывания в странах, находящихся по ту сторону «железного занавеса». Помощь человека, который ей кое-чем обязан.

Мадемуазель Фонтеруа потянулась к телефонной трубке, одновременно взглянув на часы: девять утра. Конечно, Максанс будет беситься, что его разбудили в столь ранний час, но что поделаешь.

Соня Крюгер миновала новый неоклассический фасад главпочтамта и пересекла Карл-Маркс-плац. Снег скрипел под сапогами, в руках она сжимала папку с рисунками. Вокруг нее многочисленные прохожие спешили поскорей добраться до места работы, чтобы укрыться от пронзительного северного ветра, который дул в Лейпциге в начале марта.