Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 100

— В шесть вечера в твоем отеле.

Камилла хотела задержать любимого, спросить его, почему он так взволнован, но Сергей взглядом призвал ее к молчанию и двинулся по залу, время от времени останавливаясь, чтобы поприветствовать рукопожатием того или иного брокера или меховщика.

Пока не закончился аукцион, Камилла оставалась рассеянной. Она совершенно случайно оказалась у стенда с каракульчой, которую не собиралась покупать, так как этот мех уже стал выходить из моды. В конечном итоге она все же приобрела шкурки сибирской белки, невзирая на то что упрямый меховщик из Милана яростно торговался. Все это время мадемуазель Фонтеруа постоянно думала о Сергее и о предстоящем разговоре.

Возвращаясь в отель вместе со своими коллегами, с трудом отделавшись от настырных провожающих, Камилла думала о том, что Сергею придется задействовать всю свою смекалку, чтобы обмануть бдительность дежурного по этажу и вывести ее из отеля. Она дрожала от холода. Впервые в этом городе темнота показалась ей угрожающей. Эти нескончаемые зимние дни подавляли Камиллу.

Шел снег. Он шел уже несколько часов, а быть может, и дней. Камилле казалось, что снег идет целую вечность.

Стоя у окна, она смотрела на белые хлопья, которые продолжали падать десятками, тысячами, с неумолимой регулярностью. Улицы были пустынными, над замершими каналами горбились мосты. Всего за несколько минут следы, оставленные парой прохожих, окончательно исчезли под снегом. А быть может, эти две фигуры в длинных пальто ей только привиделись? В своих высоких шапках они выделялись на фоне фасада соседнего здания, как гротескные марионетки с непропорционально большими головами.

«Ты — дочь зимы», — сказал ей как-то отец. Камилла всегда любила снег, и еще никогда эта белая пелена не приводила ее в отчаяние.

— Скажи хоть что-нибудь, Камилла, пожалуйста, — попросил Сергей.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала?

— Я тоже был поражен, как и ты. Тебе это известно.

Наконец, как будто нехотя, она повернулась и обвела взглядом комнату, в которую он ее привез. «Мы идем в квартиру одного врача», — рассеянно пояснил Сергей, пока они поднимались по лестнице. На диване громоздились вышитые подушки. Семейные фотографии, чахлые растения и красивый гобелен в теплых тонах составляли все оформление гостиной. Они были одни. Хозяин улетучился, как только открыл им дверь. Камилла не переставала восхищаться общительностью и открытостью советских людей, с которыми она познакомилась благодаря Сергею, а также их умению исчезать, если надо было оказать услугу другу.

Сергей, сидящий в кресле, казался подавленным. В руке он держал стакан с водкой. Камилла предпочла выпить чашку черного сладкого чая.

Она смотрела на любимого человека, но не узнавала его. С того момента как он сообщил ей, что приходится сыном Леону Фонтеруа, Камилла пыталась узнать семейные черты, каких не замечала в нем до сих пор. Что она знала о своем дяде Леоне? На портрете, повешенном в «галерее предков», был изображен светловолосый, поджарый, с виду беспечный молодой человек с насмешливым взглядом, одетый в темный костюм и белую накрахмаленную рубашку с отложным воротничком. Этот белый цвет особенно подчеркивал яркую синеву его глаз. Почему-то Камилла всегда полагала, что Леон Фонтеруа надел этот строгий костюм исключительно по просьбе художника.

Она не усматривала никакого сходства. Сергей был крепче, а его волосы много темнее. Быть может, нечто общее в форме подбородка или носа? «Получается, что он твой двоюродный брат», — жужжал в ее мозгу чей-то навязчивый противный голос. Француженке чудилось, что она играет в некую странную игру, игру, основанную на обмане, во время которой следует с недоверием относиться к внешности собеседника. Может ли быть один человек одновременно кем-то еще?

«Но это мужчина, которого ты любишь!» — твердил тот же неприятный голос, как бы стараясь убедить ее в этом. Камилла поднесла руку к горлу. Ей казалось, что у ее ног разверзлась непреодолимая пропасть и Сергей теперь был где-то далеко, на той стороне пропасти.

— И как давно ты об этом узнал? — глухо спросила она.

— Около месяца назад. Я был у них в декабре.

Охваченная внезапным нетерпением, молодая женщина принялась ходить взад-вперед по комнате.

— Мне необходимо его увидеть. Я должна с ним поговорить.

— Увы, я охотно отвез бы тебя к родителям, но Сибирь для иностранцев закрыта.

— Я думала, что все эти ограничения сняли после смерти Сталина.

— Это нельзя изменить за один день, Камилла. Вероятно, ты сможешь попасть в Иркутск…

— Зачем мне ехать в Иркутск? — вышла из себя Камилла. — Неужели тебе не удастся получить необходимые документы? Я всегда полагала, что у тебя есть связи среди высокопоставленных членов партии. Для чего нужно твое звание героя, если ты не в состоянии извлечь из него никакой выгоды?

— Не стоит говорить со мной подобным тоном, Камилла.

— Но я должна его увидеть, ты меня слышишь? — настаивала молодая женщина, сжав кулаки. — Я должна сесть напротив него и спросить, почему он так поступил, почему бросил семью, никому ничего не объяснил.

— Сначала это была не его вина. А затем революция, война…

— Если очень хотеть, то всегда можно что-нибудь придумать. Он был вполне удовлетворен той ничтожной жизнью, которую вел в Сибири, вполне безопасной жизнью, а в это время вся Европа была охвачена огнем, лилась кровь, и мой отец сражался в окопах. А твой отец просто дезертир! Вот кто он такой!

Сергей вскочил.

— Как ты можешь говорить подобные вещи? Ты обвиняешь отца, но не даешь ему возможности оправдаться.

— Если бы я с ним встретилась, то сказала бы все это ему прямо в лицо, уж не сомневайся! Потеряв брата, мой отец всю жизнь страдал. Он нуждался в своем брате. Все эти годы он вел Дом Фонтеруа сквозь бури и шторма, и ему было бы чуть легче, если бы Леон Фонтеруа соизволил взять на себя хоть капельку ответственности.

— И вот ты возомнила себя высшим судией, истиной в последней инстанции, — с иронией заметил Сергей. — Я думал, что ты более милосердна, Камилла. Возможно, мой отец и виноват, но он больше виноват передо мной, и ничто не дает тебе права обвинять его. Сама судьба распорядилась так, что он приехал в Сибирь, встретил мою мать. Там он создал семью, похоронил ребенка… Он просто построил совершенно новую жизнь, вот и все.

Камилла раздраженно всплеснула руками.

— Жизнью не управляет слепой рок, Сергей. Вы, русские, все поголовно фаталисты, вы всегда верите в то, что кирпич сваливается на голову не просто так. Не существует всевидящего Бога, который назначает каждому человеку свою особенную судьбу, отмеряя определенное количество добра и зла! Каждый из нас — творец своего счастья. Мы можем стать тем, кем захотим. Твой отец сделал свой выбор, находясь в здравом уме. А значит, я имею право его обвинять.

— Возможно, мы и фаталисты, но мы не наделены невероятным высокомерием уроженцев Запада! Послушать тебя, так весь мир должен маршировать в ногу, выпятив грудь, целиком и полностью убежденный в своей правоте и верности выбранного направления. И пусть побережется каждый, кто станет у них на пути! Почему ты не оставляешь места для сомнений, Камилла? Места для страдания? И чего ты боишься, ведь это страх делает тебя столь жестокой? — уже тише спросил Сергей.

Камилла почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Сергей сказал правду, ту горькую правду, которую она старалась не замечать. Да, она боялась… Она боялась, что Леон Фонтеруа внезапно покинет свою тайгу и появится, как джинн из бутылки, столь же неумолимый, как снег, идущий этой ночью. Он появится и потребует свою долю Дома Фонтеруа, законную долю, потому что он — прямой наследник их общих предков.

Быть может, он потребует ее не для себя, а для своего сына.

Молодая женщина попятилась. Но ведь этот разгневанный мужчина, по характеру замкнутый, он ведь любит ее, не правда ли? Почему он вдруг показался ей опасным?