Самый хищный милый друг (СИ) - Воронцова Маргарита - Страница 71

Но все, что я могла сделать, — нервно барабанить пальцами по подлокотнику кресла, считать минуты, мечтать о встрече и надеяться, что с отцом все будет хорошо.

Глава 39

Кирилл

— Мам, я выйду на улицу? Минут на пять.

— Да, сынок, конечно, иди, — всхлипнула Елена Михайловна.

— А ты… Как ты здесь одна?

— Не переживай за меня. Иди, прогуляйся, подыши воздухом. Я тебя подожду, все нормально.

Вид матери свидетельствовал об обратном. Ее слезы разрывали Кириллу сердце, он сходил с ума от ее приглушенных рыданий. Обнимал за плечи, успокаивал — ничего не помогало. Как тут успокоишь? У него самого уже тысячу раз что-то с треском лопнуло в груди, словно нервы рвались в клочья.

Стеклянные холлы больницы, расположенные вдоль внешней стены, превратились в золотистые аквариумы, в них плескалось солнце, вовсе не похожее на декабрьское. На первый этаж Кирилл спустился по лестнице. Его сторонились — настолько мрачный у него был вид. Понятно, что больница не являлась местом сосредоточения радостных эмоций и счастливых лиц, но даже тут Кирилл — с его сжатой челюстью и нахмуренными бровями — выделялся. Он вполне мог сойти за наемного убийцу, проникшего в больницу, чтобы устранить опасного свидетеля.

В нескольких метрах от широкого крыльца больницы возвышались аккуратные конусы вечнозеленых кустарников. Кирилл замер рядом. Сунув руки в карманы брюк, опустив голову, он исподлобья наблюдал, как у соседнего входа выгружают из подъехавшей машины очередного пациента. Синий куб клиники пылал в лучах послеполуденного солнца, в стеклянном фасаде, как в реке, отражалось белое здание корпуса, расположенного напротив.

Кирилл на секунду закрыл лицо ладонями, потом потер глаза, лоб, затылок, шею… Он вышел, как был, не накинув куртку, ветер продувал тонкий джемпер, холодил лицо и глаза, в которые как будто насыпали песка. Пробегавшая мимо женщина в стеганом плаще, наброшенном поверх зеленой медицинской фуфайки, с сочувствием сжала его локоть и ободряюще улыбнулась. Она сказала «Держитесь!» — это французское слово за последние сутки Кирилл уже хорошо выучил.

Отец — это целая вселенная, всю жизнь Кирилл считал его своим лучшим другом, ощущал особую связь с ним, делился новостями, тревогой и радостью. Кирилл был единственным сыном, в него много вкладывали, но и многого требовали, и он всю жизнь старался оправдать надежды отца. Сейчас он крепко стоит на ногах, но любовь к родителям — как стальной стержень, спрятанный внутри бетонной опоры, именно он придает конструкции прочность.

Кирилл вдруг вспомнил, как его полоснуло ледяным ужасом, когда Катя призналась, что ее отца нет уже целых три года. Как она смогла справиться с этим горем в таком юном возрасте?

Его бедная девочка. Еще и это произошло в ее жизни.

Небо над головой было ослепительно-голубым, но Кирилл ничего не видел. Сейчас для него все вокруг было окрашено в тоскливые серые тона. Боль становилась невыносимой, внутри ныло. Время замерло, каждая минута растягивалась до бесконечности, издевательски предлагая познать всю палитру душевных страданий. Мысли об отце кололи, резали, обжигали.

Он на секунду представил — без всякой надежды — что сейчас здесь появится Катя. Возникнет вдруг в воротах клиники, кинется к нему… Он схватит ее в охапку, зароется лицом в золотые волосы, начнет жадно целовать милое любимое лицо… Вот это был бы подарок!

Конечно, Катя ничего бы не исправила, она же не сказочная волшебница, способная изменить ход событий или повернуть время вспять… Но все же… Если бы сейчас он смог обнять свою любимую малышку, прижаться щекой к ее виску, ему было бы в сто раз легче.

Но это несбыточная мечта. Катя далеко. Он ее не увидит.

Катя

Какой я сделала крюк! Из-за отсутствия необходимой информации пришлось капитально пометаться по Французской Ривьере.

Едва наш самолет совершил посадку в аэропорту Ниццы, я снова попробовала дозвониться до Кирилла. Звонить было страшно: ладони вспотели, я так вцепилась в смартфон, словно хотела его раздавить. Боялась, что сейчас услышу в трубке ужасную новость…

Но телефон Кирилла по-прежнему был отключен. Я замерла с чемоданом перед зданием аэропорта: куда же теперь ехать? Возможно, Андрей Константинович сейчас находился совсем близко — в какой-нибудь больнице в центре города, и добраться туда из аэропорта можно всего за полчаса. А до виллы пилить в три раза дольше. Но папулю и вовсе могли увезти в другой город или даже страну. А если он сейчас в Швейцарии?

Как же узнать?

В конце концов, я взяла такси и отправилась в путь. На родительской вилле в любом случае все расскажут — если не найду там Кирилла и Елену Михайловну, получу нужные сведения от персонала.

Поездка заняла чуть больше часа, таксист — приятный пожилой дядька — говорил, не умолкая. Бирюзовое море простиралось слева до самого горизонта, шоссе было сухим и чистым, мелькали пальмы.

Так странно было очутиться в тепле после вьюги и двадцатиградусного мороза. В аэропорту я переоделась, поменяла пуховик на осеннюю куртку. У нас похожая погода стоит в апреле, а сейчас, вообще-то, декабрь. Живут же люди!

Вспомнила, как мы мчались по побережью на арендованном «мерседесе», и стало грустно: тогда с Андреем Константиновичем все было в порядке, и Кирилл радовался скорой встрече с родителями.

Красивые пейзажи и разговорчивый таксист отвлекали от тяжелых мыслей, поэтому я охотно включилась в обсуждение внутриполитической ситуации Франции. Тьерри оказался ярым сторонником Национального фронта, поэтому мы разобрали по пунктам программу политической партии, упомянули всех противников Марин Ле Пен, вспомнили ее нашумевшие дебаты с Мануэлем Вальсом. Я вставляла замечания, соглашалась, возражала — все, что угодно, лишь бы не думать о том, что сейчас мне скажут на вилле.

Что с Андреем Константиновичем? В каком он состоянии?

С забора на нас уставился глазок видеокамеры, затем ворота поехали в сторону.

— Богатые русские, — с пролетарским презрением усмехнулся Тьерри.

Я сказала таксисту, что тут живут очень хорошие русские — милые и интеллигентные, а вовсе не те, от чьих чудачеств содрогается южное побережье, и которые устраивают «пробки» из гигантских яхт в бухтах Лазурного берега и поливают топ-моделей шампанским Dom Perignon.

Выбираясь из машины, я умирала от страха, но в то же время испытывала радостное волнение в преддверии встречи с Кириллом… Мы столько дней провели вдали друг от друга!

Нет, на вилле любимого мужчины не оказалось. Меня приняли в объятия встревоженные Лейла и Клеманс и насупленный Жерар. Мой приезд обрадовал французов, они говорили хором и гладили меня по плечам. Сказали, что с самого утра нет связи с хозяевами, Андрей Константинович находится в больнице, расположенной в центре Ниццы.

Я так и знала! Словно чувствовала, что Кирилл где-то рядом!

Из груди вырвался душераздирающий вздох. Я столько часов провела в пути, но все еще не достигла цели и до сих пор не узнала, что с папулей.

Делать нечего, мы с Тьерри отправились обратно.

Когда такси тронулось с места и доехало почти до ворот, из дома выпрыгнула Лейла и с помчалась за нами с громкими воплями.

— Мон Дье! — испугался водитель.

Хоть Кирилл и называл помощниц «девушками», однако дамы были довольно упитанным. Поэтому Лейла, пробежав несколько десятков метров вслед за автомобилем, запыхалась и покраснела.

— Катя, возьми! Возьми, возьми! Талисман нашего мсье! Это поможет! — она сунула в открытое окно машины… серебряную ложку Андрея Константиновича.

Оставив водителю целое состояние, я неуверенно вошла в ворота клиники. Здание больницы, представлявшее собой стеклянный куб, переливалось в лучах солнца.

Несколько шагов — и я испуганно замерла: увидела Кирилла. Мой любимый стоял у больничного крыльца в тени высокого дерева и выглядел так, что у меня земля ушла из-под ног, а в сердце с размаху воткнули отточенный кинжал. Небо раскололось, солнце померкло, все вокруг погрузилось в горестную тьму.