За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 74

— Брось ее.

Едыгов несколько раз перетянул женщину нагайкой. Тем временем остальные бандиты собрали оружие, ограбили убитых, погрузили добычу на тачанку, подожгли подводу с учительским скарбом и ускакали.

Оставшись одна на дороге, Ядвига Адамовна, шатаясь, подошла к телу мужа, попыталась приподнять его. После нескольких тщетных попыток взяла его фуражку: последняя память… Долго вспоминала, в какой стороне город. Шла, а перед глазами все стояли те двое — один с мелковатым лицом — и небольшими красными, похожими на чирья глазами и второй с синюшным носом. Шла, неся перед собой, будто для подаяния, рассеченную пополам, побуревшую от крови фуражку. Шла без мыслей, без слез. Спотыкалась, падала, но тут же поднималась и шла снова. Ее подобрал и доставил в город продотряд.

Машина тормозит возле ЧК.

— Очевидно, начальник поручит это дело тебе, Максим, — добавляет Геннадий уже в дверях. — Возьми и меня с собой.

Сергей Александрович разглядывает карту. Лицо его сумрачно, под глазами синие скобки, веки воспалены.

— Вот они где, — указывает он на коричневый кружок, нанесенный на зеленом пространстве. — Караульной роты хватит?

— Хватит, — быстро отвечает Максим. На такую силу он и не рассчитывал. — Аульчане помогут.

— Продумай. Через час доложишь.

Максим уединяется. Он вспоминает об Алхасе все, что говорил Ильяс. Очевидно, буденновец принял командование вместо Мурата. Да, в отряде найдется, кем его заменить. А дома? Двенадцать ртов!

Работа над планом не ладится — без Ильяса и Умара его выработать трудно, надо ехать в аул. Начальник не возражает. Решено отправиться под вечер. Весь день снаряжают роту в путь. Максим успевает заглянуть к Сомовой — попрощаться. Катя осунулась, побледнела, на лице усталость, У нее Биба. Она раздалась в талии, глаза лихорадочно блестят. Чувствуется, она сосредоточена на какой-то мысли, отвлечь от которой ее очень трудно. При появлении Максима женщины смолкают.

— Уезжаю на несколько деньков, — бодро сообщает он. — Что маме передать, Биба?

— Скажи, что здорова.

— Больше не звонил? — после некоторой паузы спрашивает Максим. — Нет… — Голос Бибы становится хриплым, каким-то чужим.

— Жаль. Ибрагим сейчас дозарезу нужен.

— Растерялась я тогда, — признается Биба. — Надо было назначить ему свидание, ведь иначе его не поймать.

— Не расстраивайся, — успокаивает ее Максим. — Не полез бы Ибрагим в засаду, не из простачков. Да и стрелять на свиданиях — не дело. Вот кончим с Алхасом, возьмемся за Улагая, тогда и до Ибрагима очередь дойдет. Не спеши, Биба, скоро все уладится.

— Уладится? — Биба в негодовании вскакивает со стула. — Все уладиться не может. Ты не понимаешь, чем я живу.

— «Чем я живу»! — вдруг вспыхивает Максим. — Не одна ты обижена бандитами. А Ядвига Ценская? А Катя? А Ильяс? А вдова Мурата?

Биба на глазах меняется — съеживается, как бы становится меньше, на лице — выражение боли. Она бросается к двери. Сомова укоризненно качает головой и спешит за ней. С трудом догоняет.

— Биба, Бибочка, я ведь не могу бежать.

После ранения у Сомовой постоянная одышка.

— Мы сами все сделаем, Биба, — говорит Сомова. — Позвонит — назначай свидание. Я в засаде буду, у меня есть оружие. Именное. Меня никто из дружков Ибрагима не заподозрит.

— Правда? — Биба заглядывает Сомовой в глаза, жмется к ней. — Только бы скорее. А то не дождусь…

— Биба! — Сомова не на шутку встревожена. — Я это сделаю с одним условием: если ты дашь мне слово, что не сделаешь глупости!

— Даю!

— Ну смотри, Биба, я тебе верю.

Биба ничего не слышит. «Он еще позвонит!» — думает она, и сердце ее начинает стучать сильнее. Разве- не для того покинула она аул, чтобы рассчитаться со своим врагом? Только ради этого одного стоит жить.

Падает снег — мелкий, рассыпчатый, частый. Как соль. Падает снег — колючий, сухой. Снежинки прикасаются к лицу, словно острия иголок, и лежат, не тая, и лицо пощипывает.

— Пойдем назад, — предлагает Сомова. Она берет Бибу под руку, опирается на нее. — Максим мужчина, а что мужчины могут понять в таком деле? Между нами сама природа пропасть создала. А ведь человек он хороший. Вот уезжает. А вернется ли?

У ворот тарахтит автомобиль. Машина трогается и почти мгновенно исчезает за поворотом. На дороге остаются двое. Вместе заходят в комнату, вместе плачут. Потом, захватив завтрашнюю пайку хлеба, вместе идут к Ценской.

Во дворе ЧК Максим пересаживается на коня. Отряд выступает. Неспокойно на душе у Максима, и не предстоящий бой тому причиной. Враг наконец-то получит свое, уж в этом-то он уверен. Размышляет о судьбах человеческих. Сколько неизлечимых душевных ран оставляет после себя это грозное время, не так-то просто дается в руки счастье. К иным оно уже не придет никогда. Сможет ли забыть Биба о своем несчастье? А что делать жене Мурата, оставшейся без кормильца? Кем станут тысячи беспризорников, что шныряют по базарам в поисках куска хлеба?

«Бесчувственный дурак! — корит себя Максим. — Надо же — накричал на Бибу! Если вернусь, возьму ее фельдшером в оперативный отряд. А может, в детдом? Увидит, что ее горе — лишь капля в потоке бед, которые принесла изуверская жестокость контрреволюции».

Поскрипывают по снегу полозья, бегут мысли. Лишь возле леса Максим снова вспоминает, зачем едет в аул. И веселеет. Не злой человек Максим, а тут в глазах вспыхивают злорадные огоньки. Всех в клочья! Теперь уж ни один не уйдет от справедливой мести.

В ауле будто ждали гостей — аульчане разбирают бойцов по домам, угощают, чем богаты. А Максиму и закусить-то некогда — сразу за дело. Они сидят в кабинете Мурата, который теперь занимает Ильяс — командир отряда, идет допрос бывшего алхасовца Айсы. Не он ли сообщил в банду о предполагающемся приезде учителей?

— Как вы могли подумать? — Айса подавлен подозрением. — Что я, душегуб? Мой сын в школу собрался.

— Айса, — в голосе Умара недоверие, — помнишь наш разговор, когда ты вернулся? Мы ведь знали, что ты пришел по заданию Шеретлукова, могли посадить. Не сделали этого. Ты хоть сейчас признайся.

— Я в банду и весной не собирался возвращаться. Даю слово.

— Но ведь сообщил же кто-то бандитам об учителях.

— Не я… — совсем тихо говорит Айса. — Я об этом и не знал.

— Не ты, — соглашается Ильяс. — А кто? Ты знаешь?

— Не могу сказать, — шепчет Айса. — Аллах покарает меня! Этот человек под защитой самого аллаха.

— Неужели мулла?

Айса побледнел, руки его дрожат. Несчастный уверен: аллах нещадно покарает его и сделает это немедля.

— Я свободен?

— Свободен, иди.

Неужели ничего не случится? Айса не верит: не такой у него простодушный бог, чтобы простить подобное вероломство. Впрочем, он ведь ровно ничего не сказал, они сами обо всем догадались, пусть аллах их и карает.

Арестовывать и даже допрашивать муллу Максим не решается — слишком крепка еще у большинства вера в аллаха. Велит установить за его домом негласное наблюдение.

Ильяс показывает ему схему лесных укреплений, просек, завалов, составленную по данным разведки. Внес в нее свой вклад и покойный Меджид. Совместно уточняют ее, наносят каждую тропинку, даже крупные деревья. Надежно блокируются все возможные выходы из аула. Днем на улицах не показывается ни один боец: Алхас не должен заметить ничего подозрительного, иначе ускользнет, испарится, как капля воды под солнцем.

К вечеру караулы удваиваются, конные патрули кольцом охватывают аул. Усиливается и наблюдение за домом муллы. Ночью ударные группы бесшумно занимают исходные рубежи. Все группы смешанные: рядом с красноармейцами — бойцы местного отряда.

На рассвете в лесу раздается выстрел — это прикорнувший алхасовский часовой разглядел кого-то на тропинке. И сразу трескотня, щелканье, татаканье. С веток за ворот людям летят снежные вороха. Крики, стоны, ругань, команды…

Кольцо неумолимо сжимается. Бандиты отходят туда, где меньше огня. Пули останавливают их на опушке. Алхасовцы залегают, накапливаются для прорыва. Выждав какое-то время, дружно поднимаются и бросаются вперед. И вдруг — та-та-та-та…